В российский прокат выходит фильм Алексея Учителя «Пленный» по повести Владимира Маканина. Самое правдивое кино о войне сегодня — это то, в котором не стреляют. В котором молчат, ждут, не дыша от волнения. То, в котором не могут уснуть
Люди моего возраста—30-летние—перевидали на своем веку шесть или семь вариантов военного кино. Сталинские ура-агитки, оттепельные, 60-х годов—пронзительно-человечные, эпосы 70-х вроде «Освобождения», а также приключенческие фильмы о войне. В 80-е пришла мода на антивоенное кино—войну как таковую отрицающее, а в 90-е—представляющее войну как нечто античеловечное. В 2000-е опять вернулись героико-пропагандистские фильмы (как «9 рота»)—где война опять красивая и художественная.
Фильм Учителя «Пленный», возможно, вообще не будет замечен критикой и зрителями (всего 100 копий, раскрученных актеров нет), но с него может начаться новый этап в нашем военном кино. И то, что фильм выходит как раз на пике патриотического угара,—очень символично.
Мы последние 20 лет жили с ощущением, что война—это дело профессионалов, что остальных она не касается. Нам внушали идею о том, что мир возможен без войн или, в крайнем случае, войны будут бесконтактными, стерильными. Это оказалось очередной иллюзией, как показали недавние события: воевать в мире будут, видимо, все и всегда. В связи с этим идея Учителя—говорить о войне, не героизируя, но и не демонизируя ее, не воспевая, но и не отрицая—сегодня и является, по крайней мере, самой честной. Этот фильм представляет войну как неизбежное и, увы, вполне человеческое зло.
Двое разведчиков российской армии захватили в плен чеченского «языка»—мальчика-боевика 16 лет, чтобы тот вывел их местными тропами к своим. Дорога долгая. Вскоре солдаты проникаются к мальчику жалостью: носочки ему дают теплые, кормят, поят... Ну и мальчик тоже постепенно к русским теплеет, даже шутит с ними… Вражда постепенно спадает, и так и маячит в сознании пацифистский финал: сейчас, двух метров не дойдя до своих, отпустят наши солдаты мальчика домой, и он будет долго смотреть на них, и так—с глазами крупным планом—постепенно поплывут и финальные титры. Однако такие финалы бывают только «в кино», извините за тавтологию: герои напарываются на вооруженный до зубов чеченский отряд и едва успевают свернуть с дороги, спрятаться в кустах, в двух шагах. Чтобы пленник не выдал их криком, мальчика задушат.
Это фильм как нельзя более актуальный: люди конечно же должны любить и прощать друг друга, но на войне любые человеческие понятия уступают место логике самосохранения: или мы их, или они нас.
Когда сегодня политики и военные наперебой говорят о том, что войны никто не хочет, они не обманывают. Действительно никто убивать не хочет. И солдаты тоже. Но вот они встречают противника и надо стрелять: потому что иначе убьют тебя. Об этом—что логика убийства противника является на войне главной и единственной—и фильм Учителя.
Фильм оказался неожиданно символичным: сегодня Россия ведь тоже оказалась в ситуации, когда у нее не было другого выхода.
Еще фильм примечателен точностью деталей. Вот узнаваемый монолог командира перед отправкой группы на боевое задание: «Повторяю для тупых, а значит, для всех». «Зинцов, наряд на службу».—«За что?»—«За то, что рожа кислая». Это вечное унижение, вечное пренебрежение к солдату как к личности очень точно передают общую атмосферу, где «свои» оказываются еще большими врагами: продают, например, захваченное в бою оружие тем же чеченцам (повесть написана Маканиным в разгар первой чеченской кампании). При этом все—включая убийство—происходит совершенно буднично. Нет музыки—па-па-па-пам!—нет патетики, нет вообще ни грамма сентиментальности, нет глубоких человеческих чувств. Одни люди убивают других, одни люди воруют у других—и все это делается с невозмутимостью завтрака в детском саду. Заурядность ужаса—наряду с его естественностью—вероятно, главное художественное достижение Алексея Учителя за всю его режиссерскую карьеру.
Актеров для «Пленного» подбирали с таким расчетом, чтобы не было «актерства»: ранее никто из них в кино не снимался. Самый потрясающий момент, конечно,—сцена удушения. Сыграть это надо, чтобы было видно, как в человеке жалость и необходимость, любовь к другому и инстинкт самосохранения борются между собой и побеждают конечно же инстинкт и необходимость. И в этот момент ты понимаешь, что война—это не выстрелы, война—это медленное, но неостановимое соединение пальцев на чужом горле, и по мере того как мальчик вырывается, хочет крикнуть своим—и почти уже кричит—и в этот момент руки на его горле сжимаются окончательно. И тишина.
И потом никак не можешь уснуть.
Достоевский считал, что обрести бога можно только через потрясение. Порой даже античеловеческое. С этой точки зрения русский солдат, который мучается оттого, что вынужден был убить врага—хотя и юного, совсем ребенка,—выглядит человечнее, чем все человеколюбивые фильмы вместе взятые. И одновременно в этом фильме больше ненависти к войне, чем в любом антивоенном фильме.
«Да ладно, Рубаха, не переживай так… Не ты бы его—так он нас»,—говорит солдату его сослуживец.
Все так, но все равно—не может заснуть. Никогда не сможет, вероятно.
Фото ЦЕНТРАЛ ПАРТНЕРШИП