Проведение международного кинофестиваля всегда сопровождается взаимными обвинениями и упреками в ангажированности по отношению к одним и игнорированием других. При этом образ «дирижера» всего этого фестивального многообразия почему-то отходит на задний план: считается, что президент жюри—фигура протокольная. Тем более что он и сам всегда прячется в тени. «Огоньку» удалось нечто невозможное: наш корреспондент поговорил с президентом жюри нынешнего Венецианского фестиваля Вимом ВЕНДЕРСОМ—под честное слово,—что этот текст появится в печати после объявления результатов конкурса (6 сентября). Вы, читающие это интервью, уже знаете итоги фестиваля. Мы беседуем с мэтром мирового кино в момент, когда имена победителей еще неизвестны.
Г-н Вендерс, как вы отреагировали на приглашение возглавить жюри Венецианского фестиваля?
Как видите, положительно. Иначе бы меня здесь не было. (Смеется.)
Вы отдаете себе отчет в серьезности вашей деятельности?
Я очень серьезный человек и подошел к обязанностям президента жюри со всей ответственностью. Пользуясь своей председательской властью, я серьезно присмотрелся к красоте кандидаток на «чашу Вольпи» (название награды, вручаемой на фестивале.—«О») и проследил, что на уме у ее кандидатов! (Смеется.) На самом деле мне уже довелось не раз входить в состав фестивальных жюри. Одним из наиболее замечательных опытов стал Каннский фестиваль 1989 года. Помню, когда мы вручали «Пальмовую ветвь» юному Содербергу за «Секс, ложь и видео», на нас смотрели с удивлением и, подозреваю, крутили пальцем у виска. Все, кроме Содерберга, конечно. Для него это событие стало важной ступенью в восхождении к славе. С тех пор Канну понравилось и награждать новичков, и арт-хаусные работы.
У вас большой опыт участия в фестивальных программах в качестве режиссера. В этом году в Канне вас в девятый раз включили в конкурс с работой «Съемки в Палермо». А вот в Венеции вам пришлось судить других. Не давило чувство солидарности со своими коллегами?
Напротив, я насладился своей судейской деятельностью. Судить легче, чем быть судимым. Знаете, почему? Обычно я привожу на фестивали свои работы, нервничаю и устаю. В моем распоряжении три-четыре дня, из которых больше половины времени проходит в бесконечных интервью с журналистами. Многие из них, такие же нервные, как и я, кажется, не успевают смотреть фильмы, потому что большинство своих вопросов задают по их содержанию. Поэтому приходится еще и пересказывать содержание своих картин по нескольку раз. В последний день пребывания, когда журналисты довольны, а продюсеры уже устали от рекламной кампании, мне удается сбежать в кино и краем глаза посмотреть, что делают коллеги. В Венеции у меня была редкая привилегия—размеренно и с удовольствием посетить двадцать с небольшим показов и основательно побеседовать о них с коллегами.
Члены жюри ходят на показы вместе с публикой. Не сложно ли судить в такой напряженной атмосфере? Публика, особенно итальянская, очень эмоционально реагирует на фильм, комментирует содержание, встает посередине показа и покидает зал... Подобная реакция может повлиять на мнение жюри, особенно если фильм тоскливый, половина зрителей уже ушла, а приходится сидеть в одиночестве и вымучивать последние минуты?
И да, и нет. Считаю, что режиссеру просто необходимо смотреть фильм вместе с публикой. Ее реакция служит катализатором его промахов. А вот членам жюри от активного участия зрителя в просмотре бывает несладко. По этой причине мне иногда приходилось дважды смотреть один и тот же фильм вместе с другим членом жюри, гонконгским режиссером Джонни То. Джонни ходил на показы по нескольку раз по понятным причинам—ведь ему приходилось пользоваться услугами переводчика. А я пытался всмотреться в визуальные качества фильма, для этого рода деятельности переводчика пока не найти, помогает лишь собственный интеллект.
Вопрос, интересующий российских читателей в наибольшей степени: по каким критериям вы отбираете кандидатов на «Золотого льва»?
Тут секрета нет. Я обращал особое внимание на современность картины, ее универсальность и отклик на события современности.
Вы имеете в виду социальные темы, политические события?
Нет. В отличие от прошлых лет, когда каждая программа включала в себя обязательный список политических грехов современности, последствия фашизма, конфликты на Ближнем Востоке, с обязательной презентацией фильмов из Китая и обязательными темами насилия над американскими солдатами или их насилия над другими. Нынешняя же программа была составлена таким образом, что политика отсутствовала или, как в хорошем голливудском фильме, она фигурировала на втором плане, на фоне любовной истории, отношений между людьми или проблем семьи и детей.
Что вы в таком случае думаете о российском кино?
Как председателю жюри мне не позволяет дипломатия выражать свое мнение об одной кинематографической школе, забывая другую. Как режиссер отвечу: с российским кино я мало знаком. Фильмы ваших соотечественников—нечастые гости в зарубежном прокате, надеюсь, что ситуация изменится в ближайшем будущем. Если судить по ситуации на фестивале, в глаза бросаются два факта. Во-первых российские режиссеры часто являются выходцами из одного семейного клана (вероятно, Вендерс имел в виду членов семьи Михалковых, участников прошлого Венецианского фестиваля.—«О»). Видимо, в творческих семьях передается по наследству страсть к творчеству, будь то литературному или кинематографическому! С другой стороны, темы российских лент мне кажутся малоуниверсальными. Они понятны одному зрителю, возможно, тому самому, который знаком с культурой и обычаями страны. Складывается противоречивая ситуация: либо зритель начинает любить эти фильмы, поскольку их понимает или поскольку они представляют для него мистику и загадку русской души. Либо он их полностью отвергает из-за их непонимания.
Ваши многочисленные таланты известны на весь мир. Вы являетесь режиссером, писателем, поэтом, фотографом, продюсером, музыкантом, педагогом. У вас есть приоритеты в выборе деятельности?
Единственный ответ, которым могу вас удовлетворить,—это тот, что в каждый момент жизни я предпочитаю заниматься именно тем, что приносит особое удовольствие. Если чувствую потребность фотографировать, то путешествую с камерой по всему миру, забираясь при этом в самые отдаленные уголки земли. Если у меня есть идеи для фильма, то страстно пишу и снимаю. Главный принцип для меня—все делать с удовольствием. Если работа не доставляет удовлетворения, то это сказывается на ее качестве. А кому хочется смотреть фильм, вымученный несчастным режиссером?
Вам можно позавидовать. В то время, как основная масса людей борется за выживание, ежедневно страдая от нелюбимой работы или тягостных семейных отношений, вы умудряетесь заниматься тем, что вам нравится. У вас есть неисполненные желания, нереализованные мечты?
Ну, например, на Венецианском фестивале меня так и подмывало забраться в сектор короткометражек и провести там несколько дней. Но не позволял статус президента жюри основного конкурса. (Смеется.) Просто не было времени. Нет лучшего жанра в кинематографе, чем короткометражки, причем не только для начинающих режиссеров, которым трудно достать деньги на «большое кино», но и для таких старых развалин, как я. Очень помогает встряхнуться и освежиться от рутины. Часто во время съемок художественных картин у меня возникают сотни мимолетных идей, в которых отсутствует масштаб большого экрана, но достаточно амбиций для небольшого сюжета. В этот момент, мне так и хочется приостановить производство для съемок короткометражки. К сожалению, не позволяют время и обязательства перед дистрибьюторами. Как видите, и у меня есть неисполненные мечты!
Фото: ERIC GAILLARD/REUTERS