Каждый раз, когда в мире науки происходит новое открытие, ученые уверенно рапортуют: они еще на шаг приблизились к разгадке методов Господа по сотворению жизни. Как теперь — в связи с пуском Большого адронного коллайдера. Почему ученые все чаще апеллируют к Богу? Может быть, это происходит из-за того, что современная наука стала настолько сложной, что объяснить смысл иных экспериментов можно лишь с помощью библейских аллегорий? Или же наука сама претендует на то, чтобы стать новой религией? Об этом «Огонек» решил поговорить с богословом Давидом ГЗГЗЯНОМ (на фото), заведующим кафедрой богословских дисциплин и литургики Московского Свято-Филаретовского православно-христианского института.
Сегодня часто можно услышать, что новейшие открытия в физике элементарных частиц подтверждают библейское описание творения мира. Почему, на ваш взгляд, современному человеку хочется подружить естественно-научную и религиозную картину мира?
Совместить продвинутые естественно-научные картины с первоначальными человеческими интуициями очень заманчиво, потому как это, во-первых, добавляет веса и тому и другому. Во-вторых, человек чувствует себя увереннее, находя соответствие между рациональными изысканиями и тем, что он обнаруживает у себя в глубине в виде архетипичных образов. Другое дело, когда такими вещами увлекаются и пытаются истолковать библейскую метафору очень буквально.
Но ведь действительно же многое совпадает! Бог отделяет свет от тьмы, и в соответствии с современной космологией Вселенная после Большого взрыва существовала в виде света.
Здесь речь идет об откровении, которое получил некий пророк несколько тысяч лет назад. Он зафиксировал то, что мог: первичное «ничто», абсолютную пустоту, из которой в результате творческого акта Бога возникло «нечто», а затем, после появления хаоса-первовещества, произошло разделение света и тьмы. Речь идет не только и не столько о физических свойствах материи, сколько о принципиальных качествах, которые получает мир. Вводятся первые фундаментальные ориентиры. В хаотическом состоянии у мира нет свойств вообще, и пророк фиксирует, что свет, то есть некоторый порядок, это хорошо. Причем заметьте, что в Библии за этим стоит еще и ценностная подоплека: мир делится на «хорошо» и на то, что еще нуждается в достраивании. Фиксируется всеобщее правило движения от первичной безвидности к всеобщей красоте, которая одновременно и есть добро. Красоту эту человек должен дотворить. Человек призван преображать мир.
Но ведь сотрудники CERN этим и занимаются. Именно открытия в фундаментальной физике всегда преобразовывали мир...
Идея преобразования человеком мира может пониматься двояко: то ли преобразование — это некий план, по которому действует человечество, то ли это все нарастающее вмешательство в мир природы, без способности оценить последствия. Ученым свойственно думать, что при мобилизации всех интеллектуальных ресурсов человечество в состоянии распорядиться природой и привести как мир, так и самого человека в лучшее состояние. Но кто определяет, что данное состояние лучше? Ученые не успевают просчитать последствия, а уже увлекаются новыми возможностями.
По-моему, вот за такие взгляды ученые и не любят церковь — кому могут понравиться искусственные ограничения в познании и указы, что можно изучать, а что нет.
Никто не ставит препоны научной деятельности, препятствовать стоило бы целям, ради которых все это делается. Наивно думать, что существует некая свободная от корыстных мотивов познавательная деятельность. Чистое созерцание — удел разве что учеников Платона. Нужно отдавать себе отчет, что познание тогда неисчерпаемо, когда оно согласовано с Божьей волей, когда у человека есть абсолютные нравственные ориентиры. Только тогда в мире можно разбираться, воздействовать на него и даже делать лучше. Но ориентиры эти лежат в сфере науки, более того, они запредельны любой науке и по своей природе мистичны.
Мне казалось, что наука сама по себе не может быть доброй или злой.
Научная, как и любая другая человеческая, деятельность с библейской точки зрения носит смешанный характер — в ней есть и зло, и добро. Это гремучая смесь двух начал. Ученые в массе своей стали подозревать это после Хиросимы. Беда в том, что зачастую люди, способные раскрепощать колоссальную разрушительную энергию, в сфере нравственности бывают крайне беспомощны. Они очень быстро привыкают думать о себе как об обладателях сверхмогущественного разума, и кажется, что детские вопросы «что такое хорошо и что такое плохо?» они будут щелкать как орехи. Но получается далеко не так.
Но без амбиций в науке делать нечего. Ученые всегда хотят быть «как боги», чтобы покорить мир, природу, докопаться до самой сути.
Претензия «быть как боги» — это в каком-то смысле архетипическая особенность человека. В Библии это однозначно трактуется как начало грехопадения, как бунт против Бога. Это яркое проявление желания стать господином мира, потому что есть такая, пусть и иллюзорная, возможность. Тяготение к власти над миром и другими людьми — это антипод жизни по любви — принципа, вложенного в мир и человека изначально.
Тем не менее, если ученым удастся воссоздать Большой взрыв в лаборатории, они в какой-то мере окажутся равными Творцу…
Воспроизвести Божественный акт Творения человеческими средствами невозможно по определению. Еще древние вывели принцип, что из ничего не может возникнуть нечто, иначе нарушится сам принцип бытия. Чтобы из ничего возникло нечто, нужно какое-то сверхъестественное вмешательство, необъяснимое изнутри законом существования. Собственно, библейское откровение приблизительно так и выглядит. А Большой взрыв предполагает наличие некой начальной точки, уже отягощенной набором определенных свойств. Эту теорию можно было бы представить как один из этапов сотворения мира, когда аморфное нечто, или хаос, благодаря вмешательству Бога приобрело качественные характеристики. Но разговоры ученых о космогонической проблеме всегда обречены на неполноту, потому что они всегда выносят за скобки самих себя. Обсуждается, что и как возникло, как это можно повторить в лабораторных условиях, а вот о сути вопроса — ради чего и ради кого все это было сделано — ученые предпочитают не говорить.
Мне очень сложно представить, чтобы академики пошли согласовывать планы своих экспериментов к батюшке в ближайшую церковь.
У науки и церкви есть большая проблема взаимной адекватной идентификации. Между ними до сих пор жив конфликт, вспыхнувший еще в Средневековье, и бунтарство науки по отношению к церкви продолжается, но уже как бы по инерции. До сих пор сохраняются устаревшие стереотипы, что церковь является блюстительницей догм тысячелетней давности в вопросах о происхождении мира. И сегодня церкви разрешается высказаться только в том случае, когда речь заходит о вопросах нравственности, которые науку мало интересуют, а вот когда разговор идет о познавательном процессе, тут уж увольте — никто мнением церкви не интересуется…
Тем не менее эти стереотипы существуют не сами по себе, некоторые нынешние священники отрицают теорию эволюции, а в научных экспериментах видят лишь происки дьявола и признаки прихода антихриста…
К сожалению, церковные ученые очень редко высказываются по существенным вопросам. Между тем существуют современные толкования библейского откровения, которые нисколько не противоречат основным научным теориям. К примеру, для человека библейской традиции не существует вопроса о том, из глины или же от обезьяны произошел человек. Если с точки зрения палеоантропологии наиболее подходящим материалом был человекообразный примат, ну и что ж тут такого? Значит, приматы и были той самой «глиной». Ведь в Библии главным является акцент, что в некий исходный материал Бог вдохнул жизнь и создал абсолютно новое творение. В этом смысле Человек, как существо, обладающее разумом, появился действительно из ничего.
Хорошо, давайте предположим, что ученые из CERN все как один поверили в Бога, и что тогда изменится?
Я уверен, воцерковление людей науки сулит нам революцию — как в познавательной деятельности, так и в нравственном отношении. До сих пор таких прецедентов не было, и церкви надо очень постараться, чтобы это произошло сейчас, в начале ХХI века, когда у науки появились претензии вселенского масштаба. По большому счету, ученым необходимо именно в церкви видеть источник вдохновения, но сегодня убедить их в этом будет очень сложно. А пока это так — нам придется опасаться появления новых оптимистов от науки, которые в очередной раз решат «улучшить мир».