Писатель, культуролог, автор знаменитых диалогов с Бродским, Шостаковичем, Баланчиным, Соломон ВОЛКОВ написал монографию «История русской культуры XX века. От Льва Толстого до Александра Солженицына», которая вышла на прошлой неделе в издательстве «ЭКСМО». Это—впервые—взгляд на русскую культуру как на часть политики. Соответственно, и значение многих личностей в культуре XX века Волков подвергает переосмыслению
У нас сегодня принято считать, что союз между властью и литературой противоестествен, что это — наследие несвободы, и что писатель должен держаться подальше от политики. Тем не менее в вашей книге подчеркивается, что этот дуэт в России все время воспроизводится: царь и Карамзин, генсек и Горький, президент и Солженицын… То есть для России это в каком-то смысле неизбежно?
Не только для России. Руссо или Вольтер тоже хотели быть вершителями мира, учителями монархов... Но русская ситуация, однако, отличалась тем, что при отсутствии политических свобод наша литература всегда играла роль политического рупора. И поэтому роль художника в качестве нравственной подпорки монарха в России еще более значима. От протопопа Аввакума до Солженицына — в России писатели видели свою миссию в том, чтобы быть советниками лидера страны. Пик этой традиции пришелся на отношения между Горьким и Сталиным. Ни до, ни после писатель в России не был фигурой столь влиятельной: советы Горького вождю выходили за пределы культуры — и Сталин, вне всякого сомнения, к ним прислушивался.
Ваша оценка роли Горького почти скандальна. Сегодня считается, что Горький со съездом писателей в 1934 году способствовал закабалению русской культуры. Вы же утверждаете, что Горький предложил что-то вроде амортизационной прокладки между властью и культурой и тем самым спас от неминуемого истребления интеллигенцию, оставив ей узкую, но все же возможность для маневра.
Тут можно посмотреть на это с еще более универсальной точки зрения. Горький, как известно, рассматривал интеллигенцию как наиболее деятельную часть общества. Он с юности не доверял и боялся крестьян, которых, в отличие от Толстого, не идеализировал. Горький считал крестьянство косной и опасной массой, которая может поглотить страну, помешать ее европеизации. Богом Горького была культура — он считал ее единственным спасением от варварства. Это немодная сегодня точка зрения — но я считаю Горького одним из ведущих практических мыслителей той эпохи. Он считал авангардом европеизации России интеллигенцию в союзе с наиболее образованными рабочими. И Горький попытался организовать связку интеллигенции с властью — с тем, однако, чтобы интеллигенция имела на власть бо’льшее влияние. В конечном итоге, чтобы вывести Россию на европейские рельсы. Для него вхождение России в европейский контекст было задачей номер один. И он последовательно вел курс на это. И то, что Сталин в 30-е годы поддержал мировое антифашистское движение под девизом спасения гуманистических ценностей европейской цивилизации — этим мы во многом обязаны именно влиянию Горького на Сталина. И я бы даже предположил, что если бы не смерть Горького, то неизвестно, состоялся бы вообще пакт о ненападении с Гитлером в 39-м. Я верю в роль личности в истории — Горький мог предотвратить сближение фашистской Германии и СССР.
Горький, однако, способствовал созданию системы тотального контроля власти над писателем — причем контроля именно над сознанием художника, над его духом...
Да. Но при этом нельзя не отметить при этом одной вещи, которой до сих пор завидует весь интеллектуальный Запад: в 30-е годы в СССР впервые была создана система распространения и пропаганды некоммерческой культуры. Массовые тиражи классики, доступные книги великих писателей — русских и зарубежных. Классика редко бывает коммерчески выгодной. В СССР под влиянием Горького классику стали внедрять сверху, обеспечив сравнительно высокий уровень образованности в обществе. Эта система просуществовала почти 60 лет — и когда она обрушилась, мы очень скоро с ужасом увидели, что вместе с наступлением свобод с огромной скоростью происходила дегуманизация населения. Нам казалось, что любовь к Пушкину или Толстому будет передаваться по наследству, — оказалось, что это не так! Для этого необходимо постоянное усилие, пропаганда ценностей!
У нас сегодня считается: те, кому надо читать, будут читать. 5, ну 10 процентов населения. А остальных насильно в культуру не загонишь. И не надо.
Знаете, человеку — если так подходить — вообще мало что надо. В принципе, ему и в пещере неплохо было.
А эти 10 процентов без пропаганды культуры тоже очень быстро превращаются в 2, в 1 процент и стремятся к нулю. Они не будут воспроизводиться сами собой. А бизнес будет торговать только той культурой, которая прикольна и легка. То есть попсой. Потому без поддержки государства культуре в России никак не обойтись—только государство в принципе способно противостоять общей культурной деградации. Иначе «Гамлета» будут пересказывать устно, в кругу из 10 человек — как предсказывал Брэдбери.
А государству какая выгода от того, что человек будет читать «Гамлета»?
Вы правы: ни одно государство не пропагандировало культуру ради культуры. У политики другая цель, прагматичная: постоянное усиление экономической мощи, обороноспособности. Государству не нужно, чтобы люди читали «Войну и мир» для удовольствия. Но государству нужно, чтобы люди умели мыслить. Чтобы страна шла в ногу с прогрессом, ей всегда необходим некоторый процент высокообразованных, оригинально и глубоко, абстрактно мыслящих людей. Иначе невозможны никакие инновационные прорывы, о которых сегодня русское руководство опять говорит. Оно говорит, что нужны высокие технологии, что нужно слезать с нефтяной и газовой иглы. Но люди, которые не являются культурно гибкими, никогда не смогут совершить инновационных прорывов. Первым об этом сказал еще Николай I. Он говорил, что неграмотный человек не может быть хорошим солдатом.
Для этого нужна техническая литература и навык. А культура-то зачем?
А чтобы уметь мыслить абстрактно! Нелинейно! Быстро! Интуицию развивать! Именно литература и вообще искусства и учат мыслить оригинально и объемно! Поэтому государство по определению заинтересовано в том, чтобы была высокая культура. Чтобы были люди, которые читали бы книжки и придумывали новые идеи, которые будут конкурировать с мировым рынком. Продуцировать новые идеи могут только культурно гибкие люди.
Если государство берет на себя материальную заботу о культуре, оно понимает это как право диктовать художнику правила игры… Такова психология власти.
.. Поэтому весь вопрос в том, чтобы найти компромисс: как сделать, чтобы государство пропагандировало культуру, но при этом не вмешивалось в художественный процесс. В России это кажется утопией — но баланс вполне достижим — как показывает опыт Скандинавских стран, Германии, Франции. Вопрос в том, до какой степени государство сможет стать пропагандистом культуры, не вторгаясь при этом в личную свободу художника. Должна быть найдена такая формула.
Вы приводите потрясающую цитату Зинаиды Гиппиус: деятели культуры в России «тщательно разделены на двое и завязаны в два мешка, на одном написано «консерваторы», на другом — «либералы». Как только человек выходит на общественную арену и открывает рот, он мгновенно попадает в один или другой мешок. Вам не кажется это признаком узости сознания?
Конечно, русскому культурному сознанию свойствен этот экстремизм: «прав только я, а ты — исчадье ада». Подобная политизация культуры, конечно, есть не только в России, но только у нас эстетические споры между почвенниками и западниками столь же непримиримы, как между политиками…
… И в культуре до сих пор царствует «нашизм», то есть деление на «наших и не наших». На днях писатель Захар Прилепин в эфире НТВ сделал сенсационное в наших условиях заявление: мне все равно, сказал он, из какого политического лагеря человек — главное, чтобы он был умен.
Он абсолютно прав! Гораздо важнее, чтобы человек был умен и главное — талантлив! Два талантливых человека из разных политических лагерей всегда способны между собой договориться — потому что они уважают взаимную талантливость. В то время как тупоголовые фанатики с обеих сторон всегда будут стремиться довести дело до мордобоя, потому что они ценят только это искусство.
Вы считаете Андрея Платонова самой недооцененной фигурой русской культуры XX века. Вы утверждаете, что способ мышления и язык Платонова — вселенский, глобальный — мог бы вывести российскую культуру из узких внутренних рамок, помочь ей стать частью мировой культуры.
Более того. Если бы мы пользовались языком Платонова, многие проблемы истории осмысливались бы у нас гораздо более эффективно: мы смогли бы тогда выстроить более сложную и многоуровневую систему взглядов на революцию, войны, коллективизацию, террор... Философия Платонова могла бы помочь оценить эти события более глобально, а не с узких позиций—«у нас была великая страна» или «у нас был тотальный ужас». Бродский считал, что неусвоение Платонова вовремя отбросило Россию в культурном отношении далеко назад. Сегодня Платонова стоило бы буквально насаждать — как картошку при Екатерине. Он предложил универсальный язык, на котором мы могли бы сегодня говорить с миром на равных.
Фото: МАРИАННА ВОЛКОВА/ПРЕСС-СЛУЖБА «ЭКСМО», СЛАВА ОСИПОВ/ПРЕСС-СЛУЖБА «ЭКСМО»