Стреляли по Терехиным ночью, из пистолета с глушителем. Единственный выживший в терехинской половине дома 78, что по улице Грозненской в станице Орджоникидзевской (Сунженский район, Ингушетия), — брат 55-летней Людмилы Терехиной, Сергей, — уверяет, что выстрелов не было, а были хлопки. Сергей — человек слабовидящий до крайности, потому слух у него острый. Все трое — учительница математики Людмила, ее дети Вадим (студент, приехал из Черкесска на каникулы) и Мария (уже отучилась по маминой профессии, но работала в станичном салоне сотовой связи) — убиты во сне, двоим из них досталось еще и по контрольному.
— Шестой хлопок, получается, произошел на кладбище, — без эмоций подводит итог Ольга Кузьмина, свидетель взрыва во время похорон семьи Терехиных. Ольга себя рекомендует «здешним вампиром» — единственная медсестра по переливанию крови на всю районную больницу. С Терехиными дружила до самого последнего: из морга их забирала тоже она. — Устройство небольшое было, грамм на пятьдесят, судя по звуку и ямке. Показать силу хотели, не иначе: было бы устройство больше — страх, что случилось бы. Хорошо, милиция в больницу меня выпустила быстро — я почти всех раненых и принимала, многим кровь была нужна…
«НЕ ЛЮДИ — ЗВЕРИ»
Хоронили их вместе, конечно, — в три гроба. Мария была в белом платье невесты; так принято для незамужних. Да и парня, говорят, у нее не было — «никто не провожал, за ней не ходил».
— Три месяца Маша Терехина в школе проработала, две тысячи зарплата. А тут — от трех пятисот, если хорошие продажи, то и до семи можно…
Зарина Ужахова — коллега Маши по работе в сотовом магазине. От него до дома Терехиных на Грозненской — буквально шагов тридцать. Зарина была и дома «после того, как случилось», и на кладбище поехала. Многие туда поехали: учительница знаменитая была, заслуженная. Хотя не принято так, чтобы ингуши и русские друг к другу на похороны ездили, особенно женщины; «но тут случай особый», Зарина говорит.
Судя по тому, что произошло во время похорон, случай оказался не просто особым — из ряда вон.
— Большинство людей прошло уже, и я вместе с ними. Шагов за шесть за спиной у меня хлопнуло — не пострадала, нет. Милиция говорит, что устройство не радиоуправляемое было, нажимное — это ведь запросто кто-нибудь из несущих гробы наступить мог…
Зарине — как и многим другим свидетелям тех похорон — странно вот что: по дороге на похороны - посты здешней милиции, вокруг самого кладбища — «люди из войск». До похорон кладбище осмотрела инженерная разведка, по-простому — саперы; плюс кинологи с собаками. «Или они недосмотрели, или взрывчатку пронес кто-то из пришедших на похороны», — общее мнение станичников. Хотя предпочитают верить в первое, потому что «если пронесли, то лучше сразу вешаться, зачем так жить».
— Если с глушителем, то шли убивать, не грабить, — Алихан, живущий в доме бок о бок с Терехиными, промышляет сапожным делом — набойки, починка, говорит, что может и «новые сделать, хорошие». Алихан — пенсионер-чернобылец, из тех чеченских беженцев, которые сумели найти себе жилье и работу в Ингушетии; потому в Грозный с Грозненской решил не возвращаться.
— Она очень небогатая была, Людмила, — ни огорода толком, ничего: и ноги болели, и целыми днями не дома — когда в школе, когда репетиторствовала. Моих двух племянниц по математике подтягивала. И денег не брала — так, если кто шоколадку или конфет коробку подарит…
Пройдешь по рыночной Грозненской — все в курсе, все скорбят. У Макки Калоевой, что швейными товарами торгует («не из осетинских Калоевых, из ингушских, не путайте»), сын у Людмилы Терехиной учился последние три года. Говорит, что «он, наверное, плакал, когда узнал», что была она «золотой человек» и что такой учительницы здесь теперь никогда не будет.
— Может, все это оттого, что теперь у нас в республике порядок и нормализация? — искренне предполагает Макка. — Нам русские очень нужны: с ними и дети более грамотные, и вообще хорошо.
А дочь Айны Добриевой — у них свой павильон напротив рынка, продукты разные — окончила десятый класс, в следующем году собирается поступать в экономический. Потому Людмила Терехина у них была частым гостем даже летом: «Уроки частные, да. Никогда не кричала, хорошая была — не люди, а звери их убили. Страшнее как-то жить стало».
Адам Хамхоев, студент-историк и гитарист местной рок-группы — «альтернативу играем, немного тут нас таких», — в день похорон возвращался из соседней станицы Нестеровской. Ездил он в тамошний дом культуры, где по плану у группы должен был пройти концерт:
— Отменили, конечно, из-за убийств. И на похороны не успел. Вадика Терехина давно знал — обменивались записями, «металл» в основном. Хороший парень, безобидный. Хотел к нам на концерт приехать, я его за день до всего приглашал.
— Кого угодно спросите — все скажут: большая политика тут замешана, — уверен Ахмет, коллега Адама по группе.
ДЛЯ ДУШИ
Чуть позже выяснилось: «большой политикой» здесь, в ингушско-русских станицах, чаще всего называют деньги, которые Москва пообещала. Деньги пойдут на республиканскую программу по возвращению в Ингушетию русскоязычного населения. Программу эту в Ингушетии знают все, и по праву: нигде в России такой нет, только здесь идет силами местных властей уже четыре года. «Это не программа, это состояние души», — постоянно подчеркивает президент Ингушетии Мурат Зязиков. Как часто случается, для души из республиканского бюджета приходит немного: 12 миллионов рублей за три прошедших года (по ценам на жилье в Ингушетии четыре миллиона — это восемь квартир либо шесть домов; потому чаще всего помогают оплачивать съем), еще 12 — в этом.
Плюс большая политика, куда без нее. В прошлом году Владислав Сурков направил Владимиру Путину письмо — обрисовал программу, предложил подумать о ее внедрении по другим регионам России. На бумаге стоит виза «Согласен», а в этом году Ингушетии пообещали 32 миллиона рублей.
Вернулись по «русской программе» 600 человек, 120 семей. При том что очередь на возвращение (реальная, не бумажная) тысячи в две, а за 15 лет только из Сунженского района уехали 10 — 15 тысяч русских. В администрации президента Ингушетии, однако, замечают, что республика глухо дотационная, что «лучше столько, чем вообще никого» и что «поскорее бы деньги из Москвы пришли». Резонно, по всем пунктам.
ПРОБЛЕМЫ БЫТА
Про цель тройного убийства Терехиных в ингушских кабинетах — и силовых, и гражданских — говорят примерно одинаково: сорвать «русскую программу» в частности и устрашить население вообще. Про возможных исполнителей — «обломки практически ликвидированных на Северном Кавказе бандформирований» (национальность обломков не раскрывается даже в частных беседах). Есть еще три тезиса, которые по поводу последних событий в Ингушетии выдвигает всякий чиновник любого масштаба — суммарно и вразбивку: а) «случилось то, чего не должно было случиться», б) «если они думают, что будет по-другому, то по-другому не будет», в) «мы с курса не свернем». Ахмет Накастоев, возглавляющий Сунженский район республики (адм. центр — станица Орджоникидзевская), выкладывает и цели, и тезисы практически подряд. Видно, что его конкретно достали вопросами.
— Вот Ведзижева Ваху убили поблизости — почти сразу же после Терехиных; он что, русский? — спрашивает Накастоев. И сам отвечает: — Нет, не русский. Религиозный товарищ, очень воспитанный. Они всегда бьют по людям, которые никому ничего не сделали плохого, и от этого всем больнее…
Ваха Ведзижев — один из тех, с кем корреспондент «Огонька» договорился о встрече перед вылетом в Ингушетию. Пять лет назад Ваха помогал мне работать в лагерях чеченских беженцев. Ведзижев был из когорты классных переговорщиков — разруливал любые проблемы вплоть до межнациональных. Слыл также знахарем «в пределах разрешенного исламом, не больше». В последний год Ваха пошел на госслужбу — в ингушское Министерство по общественным связям и межнациональной политике. Следователи приватно говорят, что политики в его смерти не было, а среди причин фигурирует «бытовой вопрос».
Прижать на дороге машину. Вывести человека. Расстрелять из автомата прямо на обочине — по некоторым свидетельствам, оставив (слава богу) других пассажиров в живых. Скрыться. Норма быта, не иначе.
«ГЛАЗА БОЯТСЯ…»
Антонина Хасиева — идеал интернационализма, без всякой пропаганды: сама из казачества, муж ингуш. То, что нужно для ее нынешнего поста — замглавы Сунженского района по работе с русскоязычным населением. По «русской программе» в район приехали — по подсчетам Ахмета Накастоева — «где-то процентов восемьдесят» от общего количества вернувшихся.
— Никто не хотел на мою должность, если честно, — признает Антонина. — Четыре месяца она пустовала. А я учительница, в школе работала — нет, не в той, где Люда была. Не хотела эту работу бросать. Тем более у меня здесь такая предшественница была — авторитетная, на несколько голов меня выше…
Предшественница Антонины Петровны, Галина Губина, была убита год назад, в июне. Убили внаглую — утром, когда на улицах Орджоникидзевской уже полно людей (станица больше чем на 60 тысяч, шутка ли): подкатили на «жигулях» к ее дому, подождали, пока выйдет, дальше — очередью в упор, тут же исчезли. В то же июньское утро неподалеку — в Карабулаке — расстреляли сразу шестерых: командира республиканского ОМОНа Мусу Нальгиева, его троих детей и двух коллег. Муса, в отличие от Вахи Ведзижева, по работе своей не относился к категории людей, которые никому ничего плохого не сделали; однако почерк — покушение на русских и ингушей практически без разрыва во времени — налицо.
— Глаза боятся, а руки — что? — смеется Хасиева, когда мы подъехали к станице Нестеровской. Живущей здесь семье Ольги и Нико Калибегашвили повезло: им по программе купили дом. Нико — понятно, грузин, Ольга его — русская, жили в Грозном близ больницы номер девять:
— Первую войну пересидели. Вторую я уже не выдержала — как все вокруг больницы разбомбили, сказала, что ехать надо.
Ждали русскоязычные Калибегашвили своего жилья лет пять. По секрету в администрации Нестеровской говорят, что не последнюю роль сыграла профессия Нико: электрик, говорят, от бога — в станичной администрации и трудится. Домик — из тех, что называют убитыми, но зато стоит он 650 тысяч рублей: утверждают, что дешевле не найти. Зато к нему прилагается почти 10 соток земли и возможность улучшения по другой программе, которая по сносу ветхого жилья. Плюс теплицы скоро дадут, семена и специалиста — по специальной ооновской программе: бесплатно все, на год, если нормально пойдет — оставят в личное пользование все, кроме спеца.
— Уезжать не хотим и не будем, в Грозном и не такие ужасы видали, — уверена Ольга. Кому страх господень, кому здоровый фатализм: Чечня и Осетия тут под боком, инциденты постоянно. Да еще выяснилось не так давно во владикавказском суде, что три года назад — 1 сентября — Беслан мог бы случиться здесь, в Нестеровской, если бы в самом Беслане захват не удался. «Ну и ничего, — говорит Ольга. — Пару лет даже выпускные справляли тайно, а в этом году уже открыто. Что в подполье сидеть как заложникам каким?»
* * *
«А мы и есть заложники, заложники ситуации», — по душам говорят в администрации Мурата Зязикова. Опять-таки некий резон есть: рядом — Чечня, в которой надо восстановить стабильность, поэтому для нее нужно много дополнительных денег. И Осетия, где после Беслана надо стабильность сохранить. А вот Ингушетия, которая всю дорогу принимала беженцев из Чечни и Осетии, где экономика убита немногим меньше чеченской, — больших денег не видит, все по бюджету. Что остается? Делать, что можно — строить, обустраивать и попутно заклинать стабильность. На всякий случай.
Правда, у Москвы имеется особое мнение. Перед моим отъездом на крыльце президентского дворца в Магасе собралось много камуфляжников — федералы, из МВД: обсудить ситуацию приехал генерал Аркадий Еделев, замминистра. По итогам Еделев был краток: цель — обеспечение мирного труда мирных людей, охрана их от «бандитов на улицах и дорогах». Для всего этого нужны перестановки в республиканских силовых структурах и спецоперация. Небольшая, профилактическая. От которой, однако, зависит, пополнится ли новыми «грозненскими» улицами топонимика такой спокойной Ингушетии.
Людмила, Вадим и Мария Терехины: такими они были
Фото: РУСЛАН МАЙСИГОВ/ИТАР-ТАСС; ИЗ СЕМЕЙНОГО АРХИВА ТЕРЕХИНЫХ