Москва вряд ли вспомнит про 40 дней трагедии на Басманном рынке, как не заметила она и саму трагедию. Про Гянджу — город, откуда родом 23 из 45 погибших на рынке азербайджанцев, большая часть москвичей услышали впервые в связи с бедой и тут же забыли. Что нам за дело до какой-то азербайджанской провинции? Это же они к нам, как известно, понаехали. А мы к ним не ездим.
Корреспонденты «Огонька» нарушили традициюХанлар Гурбанов с родственником Асланом сидят во дворе дома и играют в домино. На столе деревянные счеты, ароматный чай в стеклянных стаканах — армундиках и непременные сладости, на развесистых чинарах во дворе сушится белье. Обыкновенный гянджинский двор, только к воротам привязаны две ленточки: черная и красная. Черная означает смерть, красная — то, что умер человек молодой. Азада, жена Ханлара, погибла под завалами Басманного рынка. Как именно погибла, он не знает — в справке о смерти в графе «причина смерти» стоит галочка. Он видел тело жены в морге вечером в день трагедии и говорит, что она была тогда как будто спящая — никаких следов ушибов, ран или порезов. Только темные полоски на ногах, может быть, от электрического тока. А когда тело доставили спецрейсом в Гянджу, оно все было уже в аккуратно зашитых разрезах. Лучше бы Ханлар этого не видел: посмертное вскрытие не самый мусульманский обычай.
Пока не пройдет 40 дней, Ханлар не вернется в Москву. Они с женой и двумя сыновьями уехали туда 13 лет назад, потому что работы в Гяндже для инженера-строителя и старшего кассира не было. Сначала вместе торговали одеждой на рынке в Лужниках, потом Ханлар открыл свою точку. Старший сын тем временем окончил в Москве школу и поступил в университет в Баку. Потом точку закрыли, и Ханлар ушел в таксисты, а Азада — на Басманный рынок. Она торговала там гянджинской зеленью, которую каждый день доставляют самолетом в Москву ее земляки и которая еще с советских времен считается лучшей во всем Азербайджане.
У Азады была ночная работа: она уходила в 7 — 8 вечера и возвращалась в 7 — 8 утра, потому что на Басманном рынке закупались оптовики. Ханлар тоже старался «бомбить» по ночам, чтобы почаще видеться с женой. Они собирались дождаться, пока закончит школу младший сын, и вернуться в Гянджу.
Ханлар сидит во дворе своего дома и играет в домино. Он еще не решил, поедет ли снова в Россию. Пока не прошло 40 дней, есть время подумать.
СЛИШКОМ МНОГО БЕДЫ
Гянджа — это второй по величие город в Азербайджане, в советское время называвшийся Кировобадом. Прежнее название ему не идет: Гянджа — город старинный, уютный, с домами из красного кирпича и речного камня, чайханами и остатками древних крепостных стен и мечетей. На Кировобад Гянджа похожа только на окраинах, там, где посреди свалок мусора высятся скелеты гигантских заводов, построенных еще во времена Госплана. На них виднеются следы неуловимо советских мозаик и полустертые надписи «Стой: высокое напряжение!» на дверях, которые давно никуда не ведут.
Десять и даже пять лет назад на окраины был похож весь город, по крайней мере по производимому ощущению заброшенности, отчаяния и безысходной бедности. Электричество — три часа в сутки, вода и газ — как повезет. Азербайджанская экономика, завязанная на нефти покруче российской (доля нефтяного сектора в ВВП достигает 40 процентов), свои невиданные темпы роста — до 26 процентов в год — начала демонстрировать только с 2004 года. Но даже сейчас в абсолютных цифрах местное процветание выглядит так: средняя зарплата — 140 долларов, пенсия — 40. А тот минимум миллиард долларов, который вкладывают в родную экономику (говоря проще, посылают родственникам) азербайджанцы, работающие в России, равен четвертой части годового бюджета страны.
— Нет такого азербайджанца, который не побывал бы в России с торговыми намерениями, — изящно сформулировал гянджинский таксист Салахаддин мысль, которую сторонники теории «Москва для москвичей» выражают одним словом — «понаехали».
— Жизнь заставляет человека прогнуться. Любой человек хочет жить дома, а не среди чужих. Но шустрых людей у нас в стране всегда было много, а возможностей мало — территория-то маленькая. Поэтому связи с Россией еще в советское время были налажены. И когда все рухнуло, люди стали бегать по всему свету, чтобы выжить. Время было такое, да? — объясняет заместитель главы исполнительной власти Гянджи по экономике и полный тезка азербайджанского президента Ильхам Алиев.
Нагорно-Карабахский конфликт, безработица, бедность — вот в порядке убывания значимости три проблемы, которые, согласно данным социологов, больше всего волнуют азербайджанцев. Нагорно-Карабахский конфликт, безработица, бедность — вот жизнь, от которой они уезжали и уезжают работать в Москву, Новый Уренгой, Дубай и Тегеран. Перемирие было объявлено 12 лет назад, но военный бюджет Азербайджана вырос в этом году на 70 процентов, и президент страны мотивировал это тем, что «мы живем в условиях войны». Дорога к главной туристической достопримечательности Гянджи — Гей-Гель, горному Зеленому озеру, — закрыта, потому что рядом проходит линия фронта. А 26 февраля, в день, когда спецрейс доставил тела погибших в Москве азербайджанцев на родину, на первых полосах всех бакинских и гянджинских газет была другая трагедия, случившаяся 14 лет назад в селе Ходжаллы, где за одну ночь были убиты 613 мирных жителей.
Может быть, это объясняет, почему не только для Москвы, но, кажется, и для Азербайджана гибель нескольких десятков человек под завалами рынка не стала новостью номер один. В бакинской русскоязычной газете «Эхо» сообщение о трагедии заняло два абзаца, а спустя несколько страниц в большой статье «Когда над головой рушится крыша» экстрасенс-парапсихолог давала читателям советы о том, как сохранить семью…
— Раньше одного человека убили — весь город собирался на похороны. Но у нас так давно убивают, что мы привыкли. Как будто привыкли к смерти, — удивляясь собственным словам, сказал водитель Салахаддин.
Ирина Калашникова, заместитель председателя русской общины Гянджи и главный редактор газеты «Гянджинские новости», говорит, что есть еще одна причина сдержанности:
— На Кавказе не принято выставлять горе напоказ. Раньше, когда я жила в России, смерть казалась мне чем-то непредставимым. Здесь это переживается… не то чтобы легче, но по-другому. Может быть, дело в том, что тебя не оставляют одну. Ты 40 дней носишь траур, все эти 40 дней каждый четверг к тебе домой приходят люди, чтобы разделить с тобой горе. И ты плачешь каждый четверг, сколько есть слез. А потом начинаешь жить снова.
Ирина знает, что говорит: несколько лет назад она похоронила сына, солдата азербайджанской армии.
МОСКВА — ГЯНДЖА
Рухнувшая 15 лет назад жизнь в Гяндже начала налаживаться то ли два, то ли три года назад — смотря с чего начинать отсчет. Для одних рубеж — назначение нового главы исполнительной власти города (так официально именуется гянджинский мэр), при котором наладилась подача газа и электричества, было отреставрировано большинство памятников в центре и даже высажены 30 редких пород деревьев в главном городском парке Хан-багы. Для других признаком перемен стало начало жилищного строительства: сейчас в Гяндже строят сразу 11 многоэтажек, квадратный метр в которых будет стоить около 500 долларов (это в четыре раза меньше, чем в сегодняшнем Баку, и в пять раз больше, чем в Гяндже пятилетней давности).
Но, возможно, самый главный показатель — это то, что в этом году число приехавших (читай — вернувшихся) в Гянджу впервые превысило число уехавших.
Махир Абдуллаев, директор гянджинской кондитерской фабрики, вернулся давно — 10 лет назад. С 1991 по 1995 год он торговал в Москве итальянской обувью. При слове «Москва» глаза его покрываются мечтательной дымкой, он достает из ящика стола стопку бумаг с координатами московских знакомых и начинает просто читать вслух фамилии, жмурясь от удовольствия: «Фантастические были времена…» Фантастика заключалась в объемах оборота и размерах прибыли: в день они принимали по пять фур товара, а генеральный директор фирмы, итальянка, «доверяла нам абсолютно, товар на миллион долларов просто под честное слово поставляла».
— Самые оживленные свои дни я провел в Москве, — констатирует Махир, едва не смахивая слезу.
Почему вернулся?
— Злых людей у вас тоже много. Я на своей машине ездил, а все равно на каждом шагу останавливали, — говорит он.
Теперь Махир руководит фабрикой, строившейся с советским размахом, чтобы обеспечивать карамелью и шоколадом весь Кавказ и Среднюю Азию. Сейчас она загружена на 10 процентов, и работают на ней 220 человек, получающие до 100 долларов в месяц. Все трое детей Махира ходят в русскую школу, а сам он готовится выписать из Москвы, с фабрики «Рот-Фронт», двух женщин-технологов.
Как ни странно, эта мысль — переехать из Москвы в Гянджу — кажется дикой только на первый взгляд. От того, что в Москве ничего не знают про Гянджу, она не перестает оставаться местом, где понимают и говорят по-русски, где в маленькой забегаловке на рынке можно съесть блюда под названием «борш» и «сорделка» и где три четверти автопарка составляют «жигули» 7-й модели, слегка разбавленные «волгами», а остальную четверть — «мерседесы», что выдает как минимум неплохой вкус гянджинских жителей. Не нравится «борш» — можно пойти в более традиционную кебабную, где обслуживает один официант (почти всегда мужчина), а за деньгами приходит другой — в черной кожаной куртке и темных очках. Надоел кебаб — есть турецкая пиццерия и даже совсем европейские заведения с кофе и пирожными. Гянджинские женщины в последние 10 лет достигли немалых успехов в борьбе за эмансипацию, и теперь им тоже можно ходить в кафе (правда, пока лучше все же в сопровождении мужчин, а не поодиночке).
Гянджинская зарплата, правда, вряд ли сравнится с московской в обозримом будущем. Зато к ней прилагается соцпакет: солнце, горы, зелень. И по-восточному неторопливая жизнь, приучающая к мысли о том, что смерть — часть жизни.
— Мы девять лет работали вместе в Лужниках. Девять лет… Трудно здесь было. Мы не от хорошей жизни уехали, — в который раз повторяет Ханлар, муж погибшей на Басманном рынке Азады Гурбановой.
И стучит, стучит об стол костяшками домино.