АНДРЕЙ КРАСКО: "В АРМИИ Я РУКОВОДИЛ ХУДОЖНИКАМИ"

С кем как ни с ним, героическим подводником из только что вышедших «72 метров», говорить накануне 23 февраля об армии. При упоминании о ней в голубых глазах Краско светится умиление, почти нежность. Впрочем, вы помните Андрея и как следователя, которого он сыграл в «Копейке» и «Олигархе». И в «Агенте национальной безопасности», где роль Андрея Краснова написана специально для него

АНДРЕЙ КРАСКО: "В АРМИИ Я РУКОВОДИЛ ХУДОЖНИКАМИ"

Говорят, вы загремели служить при каких-то экзотических обстоятельствах. Или легенда?

— Ничего не легенда, святая правда. Мне было двадцать семь лет, и я не мог попасть в армию ни при каких условиях, кроме прямого божественного вмешательства. Фактически оно и осуществилось. Меня отмазывал от армии «Ленфильм» — я должен был играть у Асановой в «Пацанах». Отмазывал родной ленинградский Театр Ленинского комсомола, ныне «Балтийский Дом». Меня готовы были принять в объятия четыре военных ансамбля и спортрота, плюс к тому я два месяца отлежал в психбольнице и имел твердую рекомендацию в течение ближайшего года меня не призывать. А по истечении этого года я был уже непризываем по возрасту. Но тут в театре случился спектакль «Кукарача» по повести Думбадзе, где я создавал образ милиционера Тушурашвили. Образ милиционера на сцене был большой редкостью. Первый, кажется, после «Деревенского детектива» про Анискина — его много ставили. Как раз в этот момент зять товарища Брежнева Чурбанов озаботился созданием положительного образа милиции в искусстве. В театр приехала комиссия. Генералы, полковники... Ну мне они сказали только, чтобы я верхнюю пуговку застегнул и рукава опустил. А буквально через несколько дней я призвался, причем так, что никакие связи в Северо-Западном округе не могли помочь: это были войска ПВО, часть московского подчинения. На самом севере области, в непосредственной близости от Архангельска.
А через десять, значит, лет звонит мне среди ночи приятель. Как сейчас помню, три часа, но он этого не замечает, спрашивает: «Ты «Совершенно секретно» получаешь?» Я говорю: «Да, покупаю, но времени-то сколько?..» Он, не слушая: «Последний номер открывал? Там интервью Чурбанова!» А за это время Чурбанов успел уже сесть, отсидеть в колонии, выйти на волю — и вот он, значит, рассказывает теперь, как при нем все было хорошо. Что же, говорят ему, вы и в культуру не вмешивались? Ни-ни, не вмешивался! А журналист ему приводит пример — вот документ: мною, Чурбановым, принято решение о просмотре спектакля «Кукарача» по повести Думбадзе... Перечисляется состав комиссии... Комиссией установлено, что образ солдата охраны правопорядка (исп. А. Краско) не соответствует требуемому моральному уровню... Этого ему мало показалось, Чурбанову: он созвал комиссию из двух министерств — внутренних дел и культуры, и секцию драматургов потребовал туда позвать и обсудил неподобающий образ Георгия Тушурашвили!

— То есть вы сильно сыграли, надо полагать.

— Во всяком случае, больше я такой реакции у властей не вызывал.

— Вы два года служили, рядовым?

— Да, обычным рядовым, но все-таки возраст выручал, я был старше даже офицеров, не говоря уж о сопризывниках. Ротного своего был старше. Он, например, вечером мне говорит: «Почему не бриты, товарищ солдат?» — «Брился, — отвечаю, — но я обрастаю». — «А почему я не обрастаю?» — «Потому, наверное, что у вас не растет». Ну он же младше, у него и не растет...
Я довольно быстро выучился оформлять ленинские комнаты и так профессионально это делал, что скоро у меня уже свои подчиненные были. Я руководил художниками-выпускниками Мухи, из Львовского архитектурного! Главным образом проверял, чтобы не было ошибок и чтобы использовались три краски: черная, белая и красная. В армии существенно единообразие. У нас сложился коллектив художников, мы оформили большое количество ленинских комнат, научившись так размещать плакаты, чтобы они были видны с любой точки... Это наука целая! Конфликтов у меня не было ни с кем — я в силу возраста быстро сориентировался, что в армии их стараются гасить на первом, низовом уровне, чтобы не доходило до начальства. Командир отделения боится взводного, взводный все прячет от ротного... Потом, если бы кто из офицеров и захотел на меня наорать, допустим, — я же сам писал плакаты о том, что офицер должен быть вежлив с солдатом, обращаться должен на «вы», без грубых слов... У меня все эти выписки из уставов были под рукой! Потом, я напрямую подчинялся начальнику политотдела дивизии. Никто не верил, конечно, что я могу ему пожаловаться, я и не стал бы, но все-таки он же сам нами распоряжался, художниками. Он полетит куда-нибудь с инспекцией, увидит, что ленинская комната плохая, и тут же нас туда отправляют на вертолете, подтягивать.

— Неужели этому придавалось такое значение?

— Еще бы! Пик маразма, восемьдесят четвертый год. Армия была в этом смысле прекрасной школой гротеска, потому что боевой подготовкой почти не занимались. Ну занимались, наверное, в немногих специальных боевых частях, а в массе это был такой идиотизм, что сразу становилось ясно, куда все катится. Солдаты занимались максимально бессмысленными вещами вроде постоянной уборки, еще они устраивали весну — то есть водой из шланга расчищали плац от снега. А происходило все это при минусовой температуре, и из плаца мгновенно получался каток, и очень было увлекательно наблюдать строевую подготовку в условиях искусственной весны... Опять-таки насчет плаца: в другом месте он был неровный, во впадинах собирались лужи, и после каждого дождя защитников Родины гоняли с тряпками эти лужи убирать.

— А мы метлами разгоняли.

— Метлами — это еще туда-сюда, но тряпками! Причем уровень идиотизма был обратно пропорционален званию: чем оно ниже, тем он выше. Наверху встречались нормальные люди, с которыми можно было говорить по-человечески. Однажды я концерт самодеятельности сделал. Его увидел генерал. Спрашивает замполита: кто сделал концерт? Тот: й-йя! Генерал ему запросто так: да я твой уровень знаю, давай того, кто концерт сделал. Привели меня. Ну что, генерал говорит, отпуск? Я отвечаю: конечно, отпуск, товарищ генерал, но если это будет решаться в части, этот отпуск замотают обязательно! И он меня лично отправил.
Еще проблема с письмами была. У меня жена первая была полька, училась со мной в ЛГИТМИКе на одном курсе. А в Польше уже четыре года «Солидарность» вовсю воюет. И тут мне в армию письма идут польские, с иностранными марками. Хотели мне запретить ей отвечать, но я как-то сумел доказать абсурдность этой затеи... В общем, веселья много было.

КАК ОН ИГРАЛ ПОДВОДНИКА

— Но вы же после всего этого веселья такого подводника сыграли!

— О! Подводник — это особая каста. Флот и сам по себе — отдельное сообщество, а подводный — каста в касте. Чтобы это выдержать, чтобы вообще на это идти, надо быть фанатиком. Там люди знают, чем рискуют, и относятся друг к другу соответственно. В замкнутом пространстве любой конфликт способен надолго отравить атмосферу. Командир лодки разговаривает вполголоса — не дай бог голос повысить! — и все, что он приказывает, делается бе-гом! Офицеры при матросах называют друг друга только по имени-отчеству. Наедине, может, еще по именам и на «ты», но при матросах — ни-ни! И я знаю, что это не только при нас, не для киногруппы. Это действительно так и есть, и в «72 метрах» почти ничего не придумано.

— Такой героизм получился — прямо «К-19»...

— Не люблю «К-19». Простите меня за нескромность, но это совершенно лабудовый фильм, по-моему.

— Лабудовый-то лабудовый, но эффектный...

— Да глупости все это! Ну где они видели, чтобы офицер эдак небрежно, вручную поворачивал перископ? Перископ — это огромная, тяжелая девятиметровая труба, и есть сопротивление воды, между прочим, чтобы его крутить, надо всем телом на нем висеть, да еще команды тебе в это время подают! Нет, подводники — это настоящая военная элита. Пусть никто не обижается, но к ним отношение у меня особое.

— Почему вашему герою зритель всегда сочувствует? У вас же и откровенные мерзавцы были, и все равно они как-то приятны... Это что, сумма приемов? Повернуться в профиль, сощурить левый глаз, закусить губу...

— Чистая техника — это неинтересно. Надо почувствовать, как ведет себя герой и почему он делает именно так. Я крупных планов вообще не люблю, подолгу ругаюсь из-за них с режиссерами. Потому что считаю, что актера не должно быть слишком много, его должно хотеться видеть еще. Казалось бы, сколько работ сделал Евстигнеев? На самом деле довольно мало.

— Насколько можно судить, сегодня главные ваши актерские мечты осуществились. Вы играете кого хотите и у кого хотите...

— Меня как-то спрашивали в интервью: «У кого бы вы хотели сняться?» — «У Бессона, Тарантино», — отвечаю. «А из русских?» — «У Вани Дыховичного». — «А у Никиты Михалкова?» — «Не знаю. Вот у Лунгина бы точно снялся, у Хотиненко». А потом раз, и три кино подряд мне предложили именно эти режиссеры. И у Рогожкина, кстати, в каждом фильме роль для меня написана. Даже в тех, что он не снял.

ОН И ВЛАСТЬ

— Правда, что после «Олигарха» Березовский, прослезившись, обнял Машкова со словами: «Володя, это гениально»?

— Я этого не видел. Может, это для Голливуда сказано? Но зато я знаю, что Борис Абрамович своему секретариату деньги по полгода не выплачивал: поступок, на мой взгляд, некрасивый.

— Книга «Большая пайка» нравится вам?

— Я только первые пятьдесят страниц прочел — при том что я человек упрямый, когда дело касается работы. Но не смог дальше — скучно. Бизнесменам это, может, полезно. Схемы всякие, как деньги крутились... Я от этого далек на самом деле, хотя и не люблю выражение «на самом деле».

— Как вам кажется, фильм мог повлиять на расстановку сил между олигархами и государственной властью?

— Людям, когда деньги есть, обязательно начинает хотеться власти. Столько всего про это уже написано в русской литературе: Островский, Достоевский... Я-то эту проблему воспринимаю только через художественные произведения или через роли. Мне лично неинтересно ни одно, ни другое. Хватило бы на квартиру, машину да младшему сыну надо помочь подняться, маленький он еще.

— А власть вы уважаете?

— Власть, если ее выбрали, то она власть и есть. Идеальный вариант, когда в стране наступает такой момент, что уже не важно, какая из партий победит, потому что на уровень жизни это никак не повлияет. Так как это происходит в Англии, во Франции. Власть — это инструмент давления, а я с детства терпеть не могу собраний, митингов, демонстраций.

ОН И ТЕЛЕВИДЕНИЕ

— Что, на ваш взгляд, происходит сейчас с театром?

— Как зрителю и как актеру мне хочется реалистичного театра вместо концептуального. Надоели все эксперименты. Вы сначала сделайте правдоподобно, а потом уже экспериментируйте. Как говорил еще один мой учитель Галендеев, существует ось координат: в одну сторону гениальность, в другую — бездарность. Линии бесконечны, а есть нулевая точка, и непонятно, хорошо или плохо. Она самая страшная. Ну вроде телятинка такая, ну вроде голосами живыми говорят, но все равно не получается: или глаза пустые, или люди не те... Очень многие сериалы — это вот такая как раз телятинка.

— Передача «Кто хозяин в доме» на телеканале «Культура» прямо как для вас придумана. Вы ее только ведете, или идеи тоже ваши? Выбор, к кому ехать, например...

— Там просто работает отличная команда. Вопросы я получаю иногда только в машине уже по дороге в дом, где предстоит опознать хозяина. Тогда же я выясняю, к кому мы едем. И это важно, потому что одно дело ехать к Юре Стоянову, и совсем другое — к Эдите Станиславовне Пьехе.

— С кем интереснее?

— Хе-хе. Честно говоря, с Юрой было намного проще. Ведущие таких программ делают неправильно, когда стараются показать себя и много говорят. А на самом-то деле наша задача — раскрутить человека, к которому ты пришел, показать, какой он дома. Например, Витька Соловьев из «Лицедеев» достаточно грустный человек, а с Равиковичем было тяжело, потому что он устал очень.

— Почему у вас у всех на ногах бахилы?

— Чтобы не переодеваться, пол не пачкать. Когда 10 человек приходят, тапочек не напасешься.

— А у вас-то дома есть животные?

— У меня аллергия. Самое смешное, что в этой передаче аллергия на шерсть у ведущего, режиссера и у продюсера.

ОН И КУЛЬТУРА

— Есть роли, которые вы считаете изначально для себя предназначенными?

— Есть роли, которые я хотел бы сыграть, но пока их никто не предлагает. Это Зилов из «Утиной охоты», Лопахин и Свидригайлов.

— Что вы делаете, когда не работаете?

— Лежу на диване, у меня включен телевизор и открыта книжка. Смотрю туда, смотрю сюда и переключаю каналы.

— Что смотрите?

— Есть передачи, от которых я не могу оторваться. Например, это передача «Смехопанорама», когда я ее вижу, то канал не могу переключить уже психологически. А если серьезно, то мне нравятся «Школа злословия» и бокс.

— От вас требуется усилие над собой, чтобы согласиться на работу в сериале?

— В настоящий момент, когда я алчно хочу машину и квартиру, я соглашаюсь на что угодно. Но вообще интереснее работать в кино. В принципе та же подготовка, та же работа. Но бывает три дня подготовки и пять дней съемок. И потом, вот я снимаюсь сейчас в «Гибели империи» у Хотиненко. Это про тайную полицию, про Первую мировую войну. Это интересно.

— Вы трудоголик?

— Да нет, это же ничем не лучше алкоголизма... Я очень ленивый, если, например, речь о том, чтобы елку выкинуть... Но уж что начну, довожу до конца, по возможности победного.

Дмитрий БЫКОВ,
Ольга КОРШАКОВА