4 февраля в московской галерее «Новый Эрмитаж» открывается экспозиция «Пантеон русского андерграунда»: тридцать больших фотографий художников, поэтов, собирателей, а также их работы из коллекции галереи
ЛЕГЕНДЫ РУССКОГО ПОДПОЛЬЯ
Фотографии сделаны художником Анатолием Брусиловским (род. в 1932 году) в период с 1969 по 1974 год. В это время он целенаправленно фотографировал тех, кого потом назвали цветом русского андерграунда 1960 — 1970-х годов. Анатолий Брусиловский, живущий ныне в Кельне и Москве, не только художник, фотограф, коллекционер, писатель, выпустивший несколько книг, он еще и прекрасный рассказчик. Его устные новеллы о друзьях, художниках 60-х годов, прекрасное дополнение к сделанным тогда фотографиям.
На большинстве фотографий художник Анатолий Зверев (а он был яркий персонаж, и его фотографировали очень много людей) выглядит, как кривляющийся безумец. Я горжусь тем, что сумел сделать фотографию абсолютно нормального да еще и очень умного Зверева. Для меня было совершенно ясно, что «сумасшествие» Зверева — это маска. Более того, быть юродивым, как он, — это тяжелейший крест. Очень непросто ночевать, как Зверев, в груде осенних листьев в парке, которые утром поджигают, а он оттуда выскакивает и бежит с криком: «Подожженный!» И единственное, что при нем находилось в этот момент, это не деньги и паспорт, а блокноты и карандаши. Больше у этого человека не было ничего. n Зверев, не имея не только своей студии, но и вообще угла, нашел очень адекватную форму своей жизни и творчества. Его приглашали на сеанс в разные приличные дома. Работал он всегда зрелищно, это был целый спектакль. Те, кто знал, что им предстоит, покрывали всю квартиру пленкой. Он клал холст, а чаще бумагу на пол, раскладывал всюду кисти, краски, и сеанс начинался. Это был удивительный хеппенинг: по комнате летели брызги, он плевал, стряхивал пепел на картину, растирал краску пальцами, ногами, ходил по картине. n Кроме спектакля тот, кто решался на все это, получал за несколько рублей замечательную картину. Из безумия и абсолютно незапланированного хаоса движений вдруг возникали благородные женские образы, освещенные удивительным сиянием. Из размазанности красок, из пятен восставали, как феникс из пепла, очень светлые образы. n Прочее было спектаклем в выбранном им амплуа бродяги, от чего он получал огромное удовлетворение. Ему нравилось, что богатые и лощеные господа восхищаются его работами, которые висят в дорогих рамах, продаются по всему миру, что такой великий мастер, как Пикассо, высоко их оценил. При этом в нем никогда не было позы, он интуитивно работал и жил так, как ему самому было удобно. В нем не было лжи и искусственности. Он стопроцентно сливался с образом, который себе придумал. Приглашавшие его люди, кроме зрелища работы и картины, получали сильный импульс общения с личностью из другого измерения, нежели те, кто обычно здесь живет. n Ночевал он там, где его заставала ночь. Время от времени он жил у меня в студии. Спал на полу. От него могло пахнуть, все огрехи своего присутствия он восполнял тем, что был бесконечно интересен. Он читал свои стихи, очень тонкие, парадоксальные, которые, между прочим, никто не знает, потому что он их не записывал, и они исчезли. Он был полон каких-то афоризмов и парадоксов... Из него все время фонтанировала какая-то сила. Что, скажем, не могло не нравиться женщинам. n У него был длинный роман с одной из трех сестер Синяковых, вдовой поэта Асеева. Надо сказать, что жила та в мемориальной квартире на улице Горького, где висит соответствующая табличка о классике советской литературы. Квартира находилась на достаточно высоком этаже. Зверев очень сильно ревновал, несмотря на то, что дама была уже не молода. Сцены были жуткие, при которых он начинал швырять из окон на улицу Горького разные вещи. n Понятно, что роман Зверева с вдовой Асеева был у всех на устах. В наше время, я думаю, телевидение и газеты писали бы постоянно об этой связи, потому что для публики не было большего развлечения, полного к тому же совершенно удивительных их высказываний друг о друге и о Вселенной. Это была удивительная пара! Они были абсолютно влюблены друг в друга, и по силе страстей дали бы сто очков форы любым двадцатилетним. n В этом случае, как и во многих других, Толе было важно получить подтверждение, что такой, как он есть, грязный, бездомный, вонючий, пьяный, он любим и уважаем. И что бы он ни сделал, он — художник, к которому авторитетные для него люди не отнесутся высокомерно и покровительственно. От собеседника требовалось определенное усилие, чтобы преодолеть то, что он пьян, кричит, скандалит, размахивает руками, кое-как одет. Но если он это преодолевал, то любви, симпатии, благодарности Зверева не было предела.
***
Дальнейшее, к сожалению, развивалось в запланированную сторону. Слава и почитание Зверева обрели лавинообразный характер. Каждый день с утра до вечера находились десятки людей, предлагавшие ему выпить с ними. Это был даже не спрос на его картины. Это был спрос на общение с ним, на то, чтобы быть с ним рядом, а завтра похвастаться: что, мол, вчера пил с самим Зверевым! Конечно, это было серьезное испытание на прочность, которое он не всегда выдерживал, да и никто, я думаю, не выдержал бы.
Илья Кабаков сегодня — знаковая фигура. Для художников и публики он всегда представлял большой интерес, будучи человеком не только забавным, но и парадоксальным. Особый парадокс заключался в том, что в отличие от зверевского интуитивного типа художника Кабаков, наоборот, просчитывал буквально каждое свое действие:
как и что рисовать, что написать рядом, куда повесить, что сказать по этому поводу, и так далее. Он был и остается умелым интерпретатором собственного творчества. При этом нашел свою нишу в советском художественном истеблишменте, хорошо зарабатывавшим, как это ни пошло звучит. n Кабаков работал художником детских издательств. Как он работал? Например, хвастался, что завтра сдавать книгу, а ничего не сделано, а сдавать надо было, скажем, в Ленинграде, так что он в поезде на трясущемся столике за ночь все это кое-как сделает. И действительно делал.
n Он взял стилистическую манеру, абсолютно законченную до него Конашевичем и другими художниками. Обводится пером реалистическая упрощенная фигурка, потом раскрашивается локальными красочками. Зеленая рубашечка, синие носочки. Некий Петя в некой комнате сидит с некой книжкой. Больше из этого не вычитать ничего, хоть разорвись. Изображение и его значение совпадают стопроцентно. Никаких художественных нюансов, изысков и достижений. n При этом Кабаков казался многим задушевным и приятным, свойским человеком. Коррективы спустя тридцать лет внесла жизнь, когда он начал в эмиграции издавать книги. Оказалось, что, явившись на московском небосклоне из какого-то глухого Бердянска и будучи абсолютно таким же, как все остальные, членом нашего коллектива, он уже тогда воспринимал Москву, как мусорную свалку. А его приятели, коллеги, художники были червячками из этой кучи. n Эта тема проходит через все его беседы, интервью на Западе. «Вы хотите когда-нибудь приехать в Россию?» — спрашивали Кабакова. И он отвечал в таком духе, что нет, никогда. У России нет будущего. Это грязь, где не то что талантов, а искусства нет никакого. Его спрашивали: вспоминая 60 — 70-е годы, можете назвать какие-то фамилии? Кабаков говорил, что там никого не было никогда и не будет. n Надо сказать, что если бы не эти коррективы, то у меня навсегда остался бы образ задушевного паренька, помаргивающего, с постоянной очаровательной улыбкой, простенького. n У него всегда были специфические простенькие историйки вроде притч, в которых он перемалывал все, что происходило вокруг. Но притчи не литературные, а вроде тех, которые рассказывают попутчику в вагоне поезда, или на пляже, или во время перекура на работе. Типа того, что искусство — это как некий поезд, в котором есть топка и есть кочегар. Кочегар кидает в топку некое топливо, и оно там сжигается. Поезд несется вперед, но рядом есть запасные пути, есть повороты. Поезд может свернуть туда, а может свернуть сюда. А что будет, если этот поезд остановится, а кочегар выйдет и ляжет на зеленую травку? А что будет, если вместо угля он кинет в топку динамит? А кто такие пассажиры? Они могут ехать в первом классе, а могут — во втором. n Афористическая метафора разворачивалась бесконечно. Может, машинист — это художник, состав — это искусство, топка — это произведения, а пассажиры — это зрители?
Может, и так.
А с другой стороны, может, не так.
***
Его ум постоянно занимался вытяжкой из ситуаций. Все это было неким схоластическим осмыслением простых вещей с помощью их отсыла к иному символическому ряду. n Работы Ильи Кабакова тоже являли собой набор нескольких простых предметов. Например, был холст, на котором были не изображены, а наклеены мяч, палка, муха и еще что-то. Если спросить его: «Илья, а что символизирует эта палка?» — «Палку». — «А муха?» — «Муху». — «А все вместе?» — «А как хочешь, так и понимай». n Целое поколение художников — так называемые «кабачки» — выросло с открытыми ртами, слушая эти его байки. Концептуализм, который занес в Россию своими мухами Илья Кабаков, оказался верным средством, чтобы выдвинуться. n Не хочу сказать, что все это бесталанно. Выставки Кабакова, которые я видел уже в Германии, представляли собой замечательно придуманные вещи, очень простые. Вот выставка в Гамбурге. В круглом здании бывшей водокачки он поставил в одном из круглых залов лепестками, как ромашку, 12 железных коек, заправленных суконными одеялами, и назвал это «Нома». n Увидеть в Германии очередь людей перед входом на выставку — дело абсолютно небывалое. А тут она была. Когда люди заходили, то ничего, кроме кроватей, не видели. Ничего больше и не было. Сверхзадачи тоже не было. Фактически был голый король. «А что это?» — «То, что вы видите». — «И это все?» — «Все». Нет, не может быть, чтобы все было так просто. n Следующая его выставка называлась «Туалет». n «Наверное, это советская система?» — «Нет, это просто туалет». — «Не может быть. А где искусство?» — «Вот это оно и есть». — «Так это символический туалет?» — «Нет, просто туалет». n В 1996 году в Кельне открылась выставка в Музее Людвига «От Малевича до Кабакова». Огромное здание было заполнено самыми разными картинами. Произведение Кабакова стояло во дворе. Это был загончик, сделанный из грубых досок, внутри которого стояла будка типа туалета, сделанная тоже из грубых неотесанных досок, прибитых кое-как внахлест. Наверху был шпиль с красной звездой. Висели советские лозунги. И динамик непрерывно транслировал репортаж с парада на Красной площади. Больше не было ничего. За эту работу он получил полтора миллиона. n Вспоминая Илью Кабакова в его московской жизни, понимаешь, что он был как бы ни то ни се. Он был человеком, который всегда одевался в Москвошвее. Никогда ничего фарцового, заграничного на нем не было. Он вытравлял из себя все признаки художника. Пиджак из плохого хлопка, клетчатая рубашка, все абсолютно безвкусно. Концептуальный советский образ. n Ничем другим тоже не славился. Была одна жена. Там появилась другая. Первым из московских левых художников купил себе автомашину. Внизу стояла серая «Волга», он постоянно подбегал к окну и смотрел на нее. Все тоже бегали: «Ах, Кабаков, машина, боже, вот это да!»
Всеми уважаемый человек. У него было амплуа — общего друга. Никому никаких гадостей не делал, ни о ком дурного слова не сказал. Это говорю к его чести.
Художника Василия Яковлевича Ситникова со мной связывали не только узы дружбы. Одно время я был его опекуном. По людоедским советским стандартам того времени его зачислили в разряд сумасшедших. С одной стороны, это позволяло избежать более серьезных уголовных преследований. С другой стороны, его в любой момент забирали без всякого спроса в психушку. Он не имел права иметь при себе паспорт, который хранил я, то вытаскивая Ситникова из неприятных ситуаций, то ответствуя за его действия. В общем, я исполнял функцию то ли патронирования, то ли юридической «крыши», по сегодняшней терминологии. n Вася Ситников был не только художником. Он был Леонардо да Винчи своего времени. Он спроектировал, например, и сделал своими руками особые байдарки, которые висели у него под потолком. n У него была необыкновенная коллекция икон. Когда он, русский до предельных своих крестьянских корней, уезжал из СССР по израильской визе, он поручил своей сестре отдать эти иконы в Музей Андрея Рублева. Там был, например, Спас XII века, причем в идеальной сохранности, стоивший, наверное, миллионы золотых рублей. n Или совершенно уникальная коллекция вин и алкогольных напитков. Васька никогда не курил, не пил спиртного, несмотря на свой мужицкий, с распластанной бородой вид. Все иностранцы, его клиенты, приходя к нему, приносили с собой из магазина «Березка» несколько бутылок виски, джина и прочих замечательных веществ. Он как рачительный хозяин все это складывал в какую-то подземную кладовку, в которой после его отъезда оказался колоссальный винный склад. n Василий Яковлевич Ситников, или, как его все называли, Васька, был крестьянского происхождения с абсолютно уникальным талантом, дошедший до всего своим умом, писавший философские трактаты, имевший целую школу учеников, для которых создал особую систему преподавания. Надо представить себе субъектов, приходивших к нему на занятия, — водопроводчиков, медбратьев, людей без определенных занятий, у которых была внутренняя тяга к рисованию. n Васька был велик в своем гипнотическом воздействии на эту публику. Он прежде всего давал им в руки сапожную щетку, наливал в блюдце полужидкую краску, ставил холст или большой лист бумаги и говорил: «Делай изображение!» И сам показывал, как это делать. У него получались потрясающие образы, возникавшие из мглы и тумана. Обычно это были женские фигуры — высокохудожественные образы, классно нарисованные, оттушеванные сапожной щеткой! n Многие, вспоминавшие Ваську Ситникова, вспоминают его женщин. Это была яркая, теплая и очень человечная страница его жизни. Он вовсе не был аскетом, хотя выглядел, как йог: худой, стройный, высокий, с длинной бородой. Например, была такая Лидка, девица очень длинная и, можно сказать, самая скандальная и непокорная. Васька, при том что был нищим, вынужден был дарить ей очень дорогие подарки. Я был свидетелем, когда он подарил ей просто драгоценную по тем временам итальянскую дубленку. n Замечу, что одна из его пассий была совсем молодая девушка, а он тогда был весьма уже пожилым человеком. Девушка эта, которая сейчас знаменитая художница, устраивающая большие выставки, в те времена была молоденькой и хорошенькой, вызывала у многих весьма приветные чувства. Но Васька был королем среди всех. Она и стала, как мне кажется, такой уважаемой художницей с подачи Васьки, будучи его ученицей. Он был великий учитель, настоящий гуру. n
Записал Игорь ШЕВЕЛЕВ
На фотографиях:
- АНАТОЛИЙ ЗВЕРЕВ
- ИЛЬЯ КАБАКОВ
- ВАСИЛИЙ СИТНИКОВ