ЖИЗНЬ ПОСЛЕ СМЕРТИ

С Вячеславом Гордеевым, известным танцовщиком, балетмейстером и создателем театра «Русский балет», я встретилась в самый разгар репетиций его нового балета «Золушка». До премьеры — 20 ноября — оставались считанные дни...

Вячеслав ГОРДЕЕВ

ЖИЗНЬ ПОСЛЕ СМЕРТИ

— Вячеслав Михайлович, а вам не жалко, что балетная карьера очень быстро заканчивается?

— К сожалению! Мы все это очень сильно переживаем, переживаем по-разному, но всегда очень болезненно. Всегда это какой-то жизненный слом. Если каждое утро привык делать класс, а однажды просыпаешься и вспоминаешь, что тебе его делать не надо, что ты на пенсии, а тебе при этом только сорок лет, ты еще молодой мужик...

— А для себя потренироваться?

— Для себя можно, но профессионально уже не нужно... и впереди никакой цели нет. И вот танцовщики сразу начинают набирать вес, меняются внешне. У нас даже бывают нервные срывы.

— Если честно, вы боитесь старости?

— Конечно, боюсь! Нет таких людей, которые ее не боятся. Те, кто говорит, что не боятся, просто играют.

— А ужас старости для вас в чем — в физической немощи?

— Да во всем! У нас в балете шутили: если ты проснулся и у тебя ничего не болит, значит, ты уже умер. Так вот в старости, я думаю, у меня должно ВСЕ болеть. Особенно при нашей такой тяжелой работе. Я, например, рвал ахилл, у меня сплошные миозиты, я выворачивал оба плеча, ломал себе пальцы на ногах и руках, я рвал себе мениски. И со временем, наверное, все это «богатство» будет реагировать даже на погоду. Плюс ко всему перегрузки влияют и на внутренние органы. По-другому работают сердце, почки, печень. Постоянные диеты, поддержание себя в форме обязывает временами жить на таблетках — это же все не остается для организма без последствий.

— А смерти вы боитесь?

— А вы видели жизнь после смерти?

— А вы?!

— А я видел! На американском небоскребе я потерял сознание и умер. Было очень жарко, а у нас была экскурсия вокруг Нью-Йорка по Гудзону на пароходике. И я свою кепочку отдал девушке, а сам ходил с непокрытой головой. К вечеру мы с моим приятелем стали подниматься на Эмпайр-стейт-билдинг. Он взял напрокат большую кинокамеру, видеокамер еще не было, а кинокамеры были дорогие — они тогда стоили семь тысяч долларов. Мы стояли в лифте, и я ударился локтем, по всему телу стала распространяться покалывающая боль. Я упал и вдруг увидел свое тело, распростертое внизу, увидел, как вокруг тела начали суетиться артисты. Кто-то закричал: «Давайте стул!» Кто-то: «Давайте воду!» Достали воду и стали брызгать. И от каждого попадания водой мне, парящему, становилось очень плохо, потому что это состояние полета было очень приятным. Я видел и тоннель, и свет в конце тоннеля. Мне хотелось сказать: «Да оставьте меня, мне так хорошо!»

Но тут я, парящий, вижу, как к камере моего приятеля, о которой он в суматохе забыл, подходит негр, спокойно надевает ее на плечо и двигается к лифту, чтобы спуститься. И тогда я, лежащий, говорю приятелю: «Леня, твою камеру сейчас стащат!» Он выбежал и действительно в последний момент успел сдернуть ее у негра с плеча и вернулся ко мне. Потом меня привели в чувство, и это было мучительно. Состояние было ужасное. Но я действительно видел всю сцену сверху, потому что снизу я просто не смог бы — народ вокруг меня стоял плотным кольцом, я просто не увидел бы кражи. Душа потребовала вмешательства и навела порядок.

У меня, кстати, был еще один странный случай... Я страшно устал после занятий. Училище тогда только переехало в новое здание, и мы не успели еще обойти все комнаты. А нашими соседками были девочки-итальянки. Благодаря им я выучил итальянский язык — стихи на нем писал.

— Да вы романтик...

— Меня называют последним романтиком Большого театра. Ну, вот... я так устал — ни рук ни ног не чувствую. И решил расслабиться по йоге: нужно, чтобы тело осталось внизу, а душа воспарила, тогда тело максимально отдыхает. И вот я лег, расслабился, и раз... у меня начали раздваиваться руки, потом и все тело, я завис сам над собой, потом мне стало интересно, а как там итальянки, чем занимаются?! Форточка была открыта, и мой дух вылетел через форточку на улицу, залетел в соседнюю комнату и осмотрелся: комната, как наша, только стоит большой шкаф, а на шкафу какая-то скульптура, прикрытая тряпкой. Естественно, я не мог, будучи бесплотным, сам ее развернуть. Там были еще кое-какие нюансы, я не буду о них рассказывать: в общем, проснулся я через час отлично отдохнувшим. А на следующий день пошел в комнату к итальянкам и обнаружил этот большой шкаф, и на шкафу стоял бюст Ленина, прикрытый материей. Вот вам сейчас смешно, а я был просто в ужасе, значит, я действительно прилетал к ним и все это видел?! Но это было со мной только один раз и больше не повторялось.

— А вы серьезно занимались йогой?

— Как и всем другим, чем я занимался. Когда я первый раз приехал в Индию, я потребовал, чтобы меня отвезли в школу йогов. Организаторы не знали, где их найти, но мы попали-таки к настоящим йогам. И они показали нам все свои трюки — промывание и медитацию. Я вообще очень упорный в достижении цели. Например, в балетном училище мне казалось, что я толстый. Сейчас я смотрю на свои фотографии и вижу, какой был худой, но мне казалось иначе. И кто-то мне посоветовал применять водный массаж. Струей разбивать мышцы и убирать жир, который появляется между ними. И я каждый день в душе откручивал распылитель и сильной струей массировал по часу каждую ногу. Потом один старший товарищ сказал мне, что не ел пять дней и сбросил энное количество килограмм. Я решил, раз он может, я тоже смогу! Когда я проголодал пять дней, мне показалось этого мало. А дело было зимой, я ходил весь синий и мерз даже в помещении. Притом я не сбавлял оборотов в работе. И вот я до Нового года дотянул — это было десять дней, а на праздновании Нового года съел яблоко и понял, что все нарушил... и стал есть. А так я, может быть, и умер бы от голода. Я вообще многое делал, чего не следовало. В училище я начал серьезно заниматься дыханием и плаванием. В шесть утра вставал, шел в бассейн, с семи до восьми я плавал. И с мокрой головой садился в автобус, особенно «хорошо» это было зимой, когда сосульки висели на волосах, и ехал к девяти часам в училище заниматься классом. Целеустремленный очень был. Тогда у меня были амбиции — стать лучше всех. И не только в балете. Я учился в простой школе и занимался французским языком, за один год выучил столько, что в хореографическом училище языком не занимался, а сразу пришел на госэкзамен.

— А зачем вам понадобилось, уже будучи народным артистом СССР, поступать на журфак?

— Я хотел издавать профессиональный балетный журнал, которого не было. И для этого решил поступить на журфак. У нас в то время были гастроли в Новосибирске, и оттуда я летал сдавать экзамены. Отучился на вечернем отделении шесть лет вместо пяти, потому что очень много ездил с гастролями.

— Вы к любому делу так основательно подходите: задумав издавать журнал, оканчиваете факультет журналистики?

— Так для того чтобы делать дело хорошо, нужно в него основательно войти. Например, сейчас, ставя балет «Золушка», я слушаю музыку практически 24 часа в сутки — и в машине, и в кабинете, и на репетициях, естественно. И эта музыка звучит для меня каждый раз по-другому. А Прокофьева надо именно многократно слушать, чтобы эта музыка стала тебе доступной.

— А после журфака вы еще окончили ГИТИС...

— Ну, это по прямой моей специальности, после того как у меня произошел один казус. На всесоюзном конкурсе балетмейстеров я выставил два своих номера. Они прошли с оглушительным успехом. Один из номеров назывался «Гусляр».

Пару, которая танцевала этот номер, вызывали 13 раз. И, естественно, я рассчитывал на первую премию, а получил только диплом. В списке лауреатов меня не было. Я очень разозлился и довольно резко сказал об этом одному из членов жюри. А он мне извиняющимся тоном ответил: «Мы хотели дать вам премию, но потом выяснилось, что у вас нет даже балетмейстерского образования...» И после этого я поступил в ГИТИС, а так как у меня уже было одно высшее образование, мне многие предметы перезачли, я сдал специальность и за полтора года окончил институт.

— А жена у вас чем занимается?

— Она у меня пианистка. Майя окончила и консерваторию, и аспирантуру, и вообще уникальная женщина во всех смыслах. У нее феноменальная память, она может любой рассказ пересказать строка в строку. Феноменальная зрительная память — Майя может посмотреть, например, на английский текст в пол-листа и пересказать его. Или пишет мне факсы на итальянском языке без единой ошибки. И, несмотря на то что знаем мы его примерно на одном уровне, я делаю пару ошибок в словах, а она пишет абсолютно правильно. На итальянском ли, на немецком — на любом языке. Как она это делает, мне непонятно.

— Но ваша семья все же строится вокруг вас?!

— Ну я надеюсь! Ну а как по-другому? Сейчас, правда, центр внимания уже перемещается на детей. Сыну исполнилось шесть. Он родился со мной в один день — 3 августа. Такой замечательный подарок мне жена на день рождения сделала. А дочери восемь лет, она уже учится во втором классе и сейчас пошла в подготовишки в хореографическое училище.

— А вы не против? Это же адский труд!

— Дочь стала танцевать с четырех лет под видеомагнитофон. И на сегодняшний день она знает весь балетный репертуар и вариации. И может станцевать любую.

— И как вы относитесь к такой династийности?

— Когда моя дочка поступала на подготовительное отделение в хореографическое училище, несмотря на то что они с женой отсидели во всех очередях и последними просматривались на отборочных турах, все равно не избежали пересудов. Пошел шумок среди родителей: «А-а! Вот гордеевская дочка! Она наверняка блатная. Нам здесь делать нечего, раз таких детей приводят!» И я боюсь, что и дальше по жизни ей это будет скорее мешать, чем помогать. А данные у нее очень хорошие. И у нее и у сына абсолютный слух, можно сказать, абсолютная выворотность, абсолютная координация. А сын у меня по-детски дирижирует. С двух с половиной лет он в лицо знает Каррераса, Паваротти, Доминго. Я думаю, что редкий ребенок в два с половиной года знает такие имена. Его любимый дирижер — Джеймс Левайн.

— А вы не считаете, что лишаете своих детей детства?

— Что делать?! Но это такое увлечение! Притом увлечение не на один год или месяц. Это увлечение на всю жизнь. Балет — это болезнь! Это творчество! Здесь ничего нельзя сказать заранее. Но если у человека призвание, то, конечно, игра стоит свеч. Да, это очень тяжело. Да и ритм жизни сейчас совсем другой. Я, сравнивая со своим детством, учебой в школе, помню, что у меня было свободное время. Я и по двору гонял, и дрался, и играл в разные игры. А сейчас у детей времени свободного нет. Вот сын занимается в подготовительном классе в школе, ходит к логопеду и в музыкальную школу, и получается, что три дня в неделю он занят с утра до вечера. Но... Плох тот родитель, который не желает славы для своих детей.

Конечно, я хочу, чтобы они были лидерами в любой области, которую изберут.

Наталья ДЮКОВА