В ЗЕРКАЛЕ КАТАСТРОФЫ

Прошло больше года со дня событий в Баренцевом море. Президент Путин выполнил данное слово: «Курск», правда без носового отсека, поднят и стоит в Рослякове. Огромный, как бездыханный мертвый кит, без головы, со ссадинами на брюхе и пробоиной на боку, с искореженным нутром, он снова и снова сжимает болью сердце всем нам

В ЗЕРКАЛЕ КАТАСТРОФЫ

Трагедия флота, ставшая в считанные дни общенациональной, буквально всколыхнула страну. И хотя за эти пятнадцать месяцев в России случались и другие беды, эта — не отступает. Как любая крупная катастрофа, она показала состояние и психологию нашего общества, власти, прессы.

Рассказывает военный историк, специалист по вооружению Рубен СЕРГЕЕВ.

— Рубен Артемович, в нашей стране, которая уже притерпелась к постоянной боли, гибель «Курска» стала общенациональной трагедией — почему?

— Это действительно какая-то особая катастрофа, болезненная. В ней очень много символического. Крах надежд, бессилие силы.

Уму неспециалистов, знающих подводный мир по фильмам Кусто, непонятен трагический разрыв между колоссальной мощью флота, стоящего в ста метрах над лодкой, и его бессилием ей помочь. У людей, наблюдавших это на своих экранах, возникало физическое ощущение уходящего времени — люди там задыхаются, а ты не можешь помочь. Вскоре это переросло в ощущение беспомощности страны. «Курск» был последним, с колоссальными трудностями достроенным в новой России гигантом из череды «Антеев» и «Тайфунов», самых больших в мире лодок. Его водоизмещение двадцать четыре тысячи тонн — это настоящий монстр. Он был передан флоту в 1994 году. Создание одной такой лодки вместе со всем ее арсеналом вполне сопоставимо с запуском в космос дюжины космических кораблей.

Это еще и страшная историческая несправедливость по отношению к Путину. Ему пришлось платить по чужим счетам. Он видел в армии и флоте свою опору и искренне хотел их поднять. При нем флот впервые почувствовал реальную надежду на возрождение.

— Моряки ведь были первыми, к кому Путин приехал, став президентом?

— Да, весной 2000 года, сразу после выборов, он приехал на Северный флот. Кстати, его там посвятили в подводники: он выходил в море на ракетоносце «Карелия», целовал кувалду, в соответствии с традицией, пил забортную воду. Эта поездка была не просто плановым посещением.

Дело в том, что незадолго до этого Россия была подвергнута неслыханному унижению: бойцы спецназа морской пехоты США, так называемые морские котики, высадились с вертолета на борт российского танкера, шедшего с мазутом из порта в Красном море. Арест танкера американцы объяснили подозрением в транспортировке иракской нефти сверх квот, определенных ООН. Бездоказательность и наглость операции были вызовом Путину и требовали ответа. Было принято решение вновь продемонстрировать мощь Российского флота в этом регионе.

Осенью 2000 года, впервые за долгие годы, в Средиземное море планировалось направить «Курск» и эскадру кораблей как символ готовности защищать наши национальные интересы на морях. И именно в этот момент, буквально накануне, на взлете, когда у воспрянувших духом моряков впервые забрезжила надежда, происходит катастрофа. Ее восприняли как крах надежд нации, как личную трагедию.

А тут еще пресса начала подливать масло в огонь, придумывая свои мифы. Все это привело к общенациональному стрессу.

— Почему вокруг гибели «Курска» столько мифов?

— Мифы возникли от скудости информации, отсутствия вразумительных объяснений относительно того, как ведется спасательная операция, почему именно этими средствами, а не другими. Больше всего неясностей было вокруг двух узловых моментов: определения первопричин катастрофы и неудачи операции по спасению экипажа.

К тому же все это, как всегда, было окрашено недоверием к руководству страны, флота — к «начальству» в целом. Вспомним, как все начиналось. Первые дни, 12 — 13 августа, не было никакой информации. 14-го были путаница, недомолвки. Через несколько часов после первых сообщений об аварии я позвонил офицеру-отставнику, служившему в свое время на лодке, аналогичной «Курску», так он просто взревел: «Они говорят, что лодка лежит на грунте, что с ней установлена двусторонняя связь, подаются топливо и кислород. Они что, атомный реактор через шланг заправляют?!! Или соляру для двух дизельков закачивают?! Бред какой-то». Так комментировали официальную несуразицу профессионалы. Не было и в помине ни «колоколов», ни водолазов-глубоководников, ни барокамер для них.

Поползли слухи. Их тут же подхватили СМИ. Конечно, журналисты, особенно вначале, понятия не имели ни о водолазном деле, ни о работе аварийно-спасательных служб. Но бесчисленные ляпы и журналистские выдумки, продолжавшиеся много месяцев после катастрофы, возмущали даже самых серьезных критиков положения дел на флоте. Один из них, испытатель «Курска» капитан 1 ранга Михаил Волженский, назвал то, как СМИ освещают трагедию, просто варварством. Рождались дикие, абсурдные мифы. А самый ужасный, на мой взгляд травмирующий массовое сознание, был вынесен в подзаголовок статьи одной из газет: «То, что русские не смогли сделать за семь суток, норвежцы смогли за семь часов».

— Ну, может, журналист, что называется, не совсем «въехал» в проблему, но ведь по сути он прав?

— В том-то и дело, что абсолютно не прав. И беда вовсе не в том, что он «не въехал», а в том, что, наблюдая несколько дней подряд, как безуспешно пытаются пристыковаться наши спасательные батискафы к этому злосчастному люку, а потом — как появившиеся вдруг норвежцы с кинокамерами простукивают лодку кувалдой, крутят там какие-то вентили и быстро открывают люк, зрители действительно решили, что наши спасатели ничего не смогли, а норвежские — смогли.

На самом деле норвежцы и не пытались спасать. В их задачу входили лишь осмотр поврежденной лодки, возможная помощь англичанам в пристыковке их батискафа и открытие люка для дальнейшего входа внутрь. Все. Работать в незнакомой лодке норвежцы не собирались. Это не предусматривал и контракт.

Когда норвежцы стучали по корпусу и им никто не отвечал, обнаружилось, что шахта под люком залита водой и из клапана идет сжатый воздух. Это означало, что в лодке вода и живых нет. Тогда они быстро открыли запоры люка.

Наши же спасатели пытались именно спасти, они садились на люк, но не было плотного присоса, врывалась вода.

Но после того как норвежцы открыли люк, сколько бы наше руководство ни объясняло, что это была не спасательная операция, народ не верил. «Вот позвали бы норвежцев раньше — они бы спасли». И по сей день почти все думают именно так. К сожалению, и многие родственники.

— Объясните главное: был ли шанс спасти кого-нибудь из экипажа?

— Спасательные работы велись в условиях цейтнота. По разным подсчетам, сценарий развития катастрофы оставлял на всю операцию от пяти часов до трех суток. Эвакуировать экипаж из лодки можно различными путями, но приспособленные для этого торпедные аппараты и люк в носовой части были разрушены или недоступны из-за быстрого затопления ближайших к месту взрыва отсеков. Оставалась последняя надежда: вытащить выживших моряков через кормовой аварийный люк девятого отсека, где они собрались. Для этого существуют два способа: «сухой» и «мокрый».

Первый состоит в герметичном «присосе» батискафов «Бестер» и «Приз» к окружающему люк полированному литому кольцу диаметром 160 см и толщиной стенки 15 см — оно называется комингс-площадкой. Вместо батискафов можно использовать и спускаемый на тросах с корабля спасательный «колокол» с водолазами. Но схема одна — стыковка, откачка и сброс из переходника остатка воды, открытие люка, вход в лодку и эвакуация моряков в спасательный аппарат.

Наши спасатели на батискафах работали героически, несколько раз они точно «садились» на место, проводили механическую стяжку, пытаясь сбросить воду из переходника, но им не удалось присосаться, в переходник поступала вода. Как сказал командир «Приза» Андрей Шолохов, «мы качали море». Неделей позже спустившиеся к люку норвежские водолазы сразу обнаружили повреждения комингс-площадки, делавшие присос заведомо невозможным.

— Почему же из наших батискафов это не обнаружили?

— Потому что у них не было забортных телевизионных камер. Они тыкались, как котята, почти вслепую. Именно это «тыканье» все мы наблюдали в первые дни, когда наши ребята пытались прилепиться к люку. Я был потрясен, узнав из интервью А. Шолохова, что он маневрировал вокруг люка, глядя в обычный перископ и иллюминатор. Там же темнота, прожектор выхватывает лишь небольшой сектор пространства. Близко к объекту осмотра не придвинешься, вода искажает изображение. Да еще ил, взвесь. «На военных батискафах нет телекамер? — подумал я. — Не может быть!» Оказалось, что может.

— А «мокрый» способ — что это?

— Это эвакуация методом затопления отсека. Электрическим манипулятором, который был у норвежцев, или спущенным с поверхности крюком подъемного крана открывают заклинивший верхний, а затем нижний люки шлюзовой шахты, затопляют отсек и моряков выводят в водолазных костюмах из лодки.

Есть еще способ спасения экипажа: быстро поднять всю лодку на поверхность либо задрать ей нос или корму так, чтобы аварийный люк оказался над водой или близко к ее поверхности. Сколько времени и какая техника нужны для этого, мы наблюдали последние три месяца, когда поднимали «Курск», исполин длиною почти в 160 м, шириной в 20 м и высотой с пятиэтажную «хрущевку». Кроме того, как рассказал мне бывший начальник аварийно-спасательной службы Балтийского флота капитан 1 ранга Леонид Мелодинский, задирать нос или корму можно, когда лодка лежит на глубине не более одной трети от собственной длины — для «Курска» это 50 метров. Иначе слишком велик угол наклона корпуса и можно погубить находящихся внутри моряков — посыплется оборудование и т.п.

— Выходит, ни наши, ни норвежцы спасти бы их не смогли?

— При таком характере катастрофы у спасателей есть минимум времени. За такое короткое время шансы и норвежцев и англичан с их батискафом «ЛР-5» практически были равны нулю. Чтобы подойти со своими судами, «колоколами», лодками к «Курску», им нужно было хотя бы двое-трое суток.

Спасти можно было только при наличии своей мощной спасательной службы. При условии, что она находится в зоне учений и через час-два после обнаружения лодки может начать работы. Такой службой обладал наш флот в середине 80-х — начале 90-х годов.

Ядром ее на Северном флоте была не имевшая аналогов в мире подводная лодка «Ленок», за рубкой которой крепились эти маленькие автономные батискафы — «Бестер» и «Приз». При проведении таких учений она должна была в обязательном порядке стоять на краю морского полигона и быть готовой немедленно прийти на место возможной аварии. «Ленок» имел на борту барокамеры, он мог вести в подводном положении многосуточную спасательную операцию, не всплывая. Работал бы «Ленок» с «Курском» — за считанные часы стало бы ясно, каким путем спасать. У Советского флота были и тренированные водолазы, и необходимая техника.

— Так почему же «Ленок» не пришел на помощь?

— Его уже давно нет в живых. Несчастные «Ленки» — и первый, и второй, на Тихоокеанском флоте, — списали на металл в середине 90-х. Батискафы перегрузили на надводное спасательное судно «Михаил Рудницкий». Говорят, это бывший лесовоз, переоборудованный под транспортировку в надводном положении этих самых батискафов. «Ленок» от погоды не зависел. А на «Рудницком» при качке в три-четыре балла работы прерывали. Помните, показывали в том году сюжет по ТВ: как бились суденышки на тросах о борта и грозили гибелью самим спасателям — и при спуске и при подъеме на борт.

Никаких судов с «колоколами», кранами, барокамерами там не было. А в Военно-морском флоте СССР таких кораблей было более дюжины, в том числе несколько единиц на Северном флоте, например «Алтай», не тот одноименный буксир, что стоял год назад над «Курском», а лучший наш спасатель, который теперь затоплен в Баренцевом море. Вся техника давно списана до истечения срока годности и валяется где-то на берегу и ржавеет, потому что не было денег ни на капитальный, ни на текущий ремонт, а нового ничего не построено.

Никаких водолазов-глубоководников у флота не было: они давно ушли на гражданку работать на подводных нефтяных и газовых месторождениях. Там хоть платят. В общем, об этом можно говорить бесконечно.

— Но ведь совсем недавно Джеймс Кэмерон снимал своего «Титаника» на наших глубоководных аппаратах, восхищаясь их передовой техникой. Где они?

— Кэмерон использовал наши «Миры» и платил большие деньги Институту океанографии РАН, которому они принадлежат. Поэтому на них есть телекамеры. А где взять деньги флоту? Туристов на атомоходах катать?

Нищенское финансирование флота последнего десятилетия привело к развалу его вспомогательных служб. Командование пыталось спасать корабли основных классов, жертвуя «второстепенными». Так попали под финансовый нож водолазы-глубоководники со всем своим оборудованием.

Кстати, после «Титаника» «Миры», эти самые совершенные в мире мини-подлодки, оборудованные техникой XXI века, способные погружаться на глубину до 6000 м, сдавали в аренду западной фирме, которая катала богатых туристов смотреть подводные красоты.

— Значит, шансов не было?

— С самого начала прогноз был очень мрачный. Вот и пыталось руководство использовать как единственную надежду «Бестеры» и «Призы», не зная, что шансов на присос нет. А спасать «по-мокрому» сами не могли — не было водолазов. Но иностранцы тут бы не помогли: пришлось бы заходить в поврежденную, неизвестной конструкции лодку. Время тренировать норвежских и британских водолазов на аналоге «Курска» не было. А без этого сам погибнешь и других не спасешь. Так было в 1986 году внутри «Нахимова», лежавшего всего на 30 метрах, когда погибли два наших водолаза, вынимавшие тела погибших. А в поврежденную лодку идти да на такой глубине еще сложнее. Когда два месяца спустя наспех сформированная группа российских водолазов после месяца тренировок спускалась в «Курск» и вынимала тела, иностранцы оставались снаружи и только страховали.

Бывший командир дивизии атомных подводных лодок Северного флота, а затем командующий Черноморским флотом адмирал Эдуард Балтин еще 15 августа сказал мне про положение экипажа: «Хуже некуда, если там вообще еще есть живые. Там был страшный взрыв, вода пошла от пробоины в носовой части в сторону кормы по идущим вдоль всей лодки вентиляционным и другим магистралям, затопляя отсеки. Заслонки магистралей, скорее всего, не заблокировались. В корме наружу, в море, выходят валы турбин, на которых гребные винты. При ударе лодки носом о дно турбины и валы, подвешенные на специальных платформах, наверняка сдвинулись вперед, разрушая сальники, препятствующие проникновению в лодку морской воды. У них там воздух сжимается до 10 атмосфер, таким долго не подышишь».

Как написал в своей книге о «Курске» другой подводник, капитан 1 ранга Николай Черкашин, надо было не подслащивать пилюлю, а сразу рассказать народу страшную правду.

— Как вы считаете, Путин знал о ситуации со спасательной службой на флоте?

— Думаю, нет.

— Но хотя бы сейчас деньги на это выделили?

— Сейчас все деньги — почти 100 млн. долларов — ушли иностранцам на подъем лодки, а на воссоздание спасательной службы флота дали минимум. В Рыбинске в прошлом году по следам аварии начали строить мощное спасательное судно с полным водолазным комплексом, какого не оказалось в момент трагедии. Где оно? Не знаю. По слухам, не достроили — нет денег. Зато точно знаю, что два понтона, построенных в Северодвинске в рекордные сроки для подъема «Курска», передадут «Маммуту». Я также точно знаю, что по-прежнему не переоборудовали батискафы, не установили телекамеры, не отремонтировали спасательные суда, которые имеются в распоряжении флота.

Все силы и средства пошли на то, чтобы выполнить слово президента: он всенародно обещал поднять «Курск». И как он будет оправдываться в случае новой аварии — неизвестно. А если, упаси господи, опять что случится — будет все то же самое. У нас слабая спасательная служба. Это бомба замедленного действия.

— Вы считаете, «Курск» поднимать не надо было?

— Для немедленного подъема лодки есть только одна действительно важная причина — узнать подлинные истоки аварии. Это важно для тех, кто ходит на десяти аналогичных «Курску» лодках. Но это соображение даже не выдвигается в качестве основного. Уж если и надо было спешить с подъемом, то лучше носовой части, а остаток отпущенных средств потратить бы на спасательные силы флота — в кратчайшие сроки обеспечить флот спасательными средствами. Это нужно живым.

После встречи в Видяеве Путин четко заявляет свою позицию: поднимем «Курск», армию и державу. Понятно, что такой уровень общенациональной дискуссии в категориях символов уже предопределил неизбежность подъема лодки. Однако помимо политического у проблемы есть еще и этический аспект. Я несколько раз говорил на эту тему с главным инженером спасательных сил Советского ВМФ контр-адмиралом Юрием Сенатским. По его словам, этика флота, его традиции предполагают одинаковую судьбу останков погибшего экипажа. Их братская могила — море. Здесь же родственники оказались разбиты на категории. Половина не похоронит останков своих родных — они исчезли в огне взрыва. Другие после резки десятков метровых окон в прочном корпусе лодки, запустивших туда агрессивную флору и фауну моря, вынуждены будут участвовать в тяжком процессе сложнейшего опознания. Третьи получили 12 тел прошлой осенью. Не хочу судить, но многие на флоте такого подхода не одобряют.

— Но у западных экологов есть другой аргумент. Они утверждают, что затонувшая лодка может вызвать радиоактивное заражение местных вод, отравить рыбу и пр. Вы согласны с ними?

— Категорически нет. Если норвежцы, «Беллуна» или кто-то еще не в курсе, то сообщаю: в Баренцевом и Карском морях лежит дюжина реакторов, затопленных в последние 30 лет. Многие из них — это все специалисты знают — находятся в критическом состоянии, и с ними действительно надо что-то делать. Причем некоторые лежат на мелководье, а это уже совсем опасно. Так что реакторы с «Курска» вполне могли бы еще подождать. Это не аргумент. Вообще в связи с этим очень ярко проявила себя тема двойных стандартов.

Когда в начале 1992 года у наших берегов в Баренцевом море американская субмарина протаранила нашу атомную торпедную лодку, а в 93-м — подводный атомный стратегический ракетоносец «Борисоглебск» с 16-ю ядерными ракетами на борту, «зеленые», демократическая общественность — все молчали, никто не возмущался. А ведь в обоих случаях наши лодки получили серьезные повреждения; во втором вообще была близка угроза планетарного масштаба. Зато по поводу «Курска» устроили бог знает что. Стоит только российскому офицеру заикнуться о версии с ударом иностранной лодки, иностранцы начинают презрительно ухмыляться. Но уже 20 таких столкновений с американскими подлодками были полностью доказаны — с материальными уликами в виде кусков обшивки и пр. В 1967 году, например, у Гавайских островов утонула наша дизельная лодка с ракетами из дивизии адмирала Дыгало, отца нынешнего пресс-секретаря ВМФ. Эксперты считают, что ее потопил «Суордфиш», который американцы тут же увели в док и начали ремонтировать.

Почему экологи, «гринписы» — все эти общественные союзы — не возмущаются по этому поводу? Почему «Беллуна» со всеми ее активистами не кричат на весь мир, когда американец таранит нашу подлодку с ракетами?

— Почему?

— Потому что действуют все те же двойные стандарты. Наши пресса, общественность, политики, когда надо критиковать строительство какой-нибудь атомной станции или проект завоза облученного ядерного топлива, тут как тут. Шум стоит на весь мир. А здесь молчок, заступиться за наших моряков некому. Вот и живет в армии и на флоте незаживающая обида на политиков еще со времен Горбачева и Ельцина. В начале 90-х скандалы со столкновением замяли — отношения с Бушем-старшим и «другом Биллом» оказались важнее.

Россия тогда подготовила очередной проект международного соглашения, обеспечивающего безопасность патрулирования подводных атомоходов. Но он так и пылится на полках штаба ВМФ. Американцам он не нравится: кроме безопасности для всего мира, он дает некоторые козыри тому, кто сегодня на море слабее — России. Наше политическое руководство его почему-то не продавливало, а без такого соглашения для подводных лодок опасность, не уступающая по масштабам угрозе мирового терроризма, сохраняется.

Путин — политик, только набирающий международный опыт и вес. Ему трудно «дожать» американцев и заставить их подписать это важное соглашение. Зато самого Путина успешно «дожимают». Как тогда, например, с поездкой в Видяево, когда на него посыпались обвинения, что он вовремя не приехал к родственникам погибших, хотя любой психолог скажет, что сбор матерей сначала с Клебановым, а потом с Путиным — это ужасное испытание для этих женщин. Их нельзя вместе собирать, это дает кумулятивный эффект, начинается коллективный психоз, от этого люди получают инфаркты или даже погибают.

— Но ведь что-то надо было сказать несчастным матерям? Буш ведь тоже обращался к родственникам погибших при взрыве 11 сентября...

— Но он не собирал их, скажем, в Нью-Мэдисон-сквер-гарден сразу после трагедии. Только через месяц и на молебен, когда все уже было ясно. Американцы сейчас делают все возможное, чтобы не травмировать нацию, а, наоборот, сплотить. Смотрите, как цензурируются программы — не показывают трупов, не показывают слез, а показывают, как белые, негры, азиаты и даже арабы ходят на призывные пункты. Это поднимает дух нации, дает ей уверенность и надежду. Мэр Нью-Йорка Джулиани призывает народ: «Успокойтесь, продолжайте жить, делайте покупки». И это правильно. Крушение двух небоскребов потрясло американское общество, но одновременно и сплотило его. Правящая элита использует даже бомбардировки для объединения нации.

Любая крупная катастрофа и ее анализ показывают психологию общества, государства и его институтов — то, что называется состоянием умов. В России после расстрела Белого дома ни одно событие не было так растиражировано, как трагедия «Курска». Из него сделали незаживающую рану, которая больше года держит в постоянном напряжении всю страну, травмируя массовое сознание. И большая доля вины в этом лежит на прессе. Вот уж кто показал себя во всей красе.

— Конечно, как всегда, военные нашли стрелочника. Вы тоже считаете, что прессе надо было молчать, как раньше?

— Нет, я так не считаю. Но и свою ответственность перед обществом тоже надо понимать. Сейчас его сопричастность событиям и относительная информированность несопоставимы с прошлым. В дискуссию вовлечены миллионы, которыми можно манипулировать, потому что людей, способных думать самостоятельно, очень мало. Это вообще огромная проблема. У нас прекрасная естественная школа, но гуманитарная — плохая, она не учит думать. Поэтому журналисты могут писать все, что им вздумается. Печатному слову верят, хотя отношение к прессе у всех сложное. Вот пример. По просьбе Ястржембского командующий флотом РФ адмирал Куроедов дает интервью корреспондентке «Новой газеты» Е. Милашиной. Таких оскорбительных вопросов, тона давно не видел. С адмиралом России говорит человек, уверенный, что перед ним сидит преступник и лжец, которому нужно выказать все свое неуважение и презрение. Я поражаюсь, как адмирал не прервал интервью. Оно вне журналистской этики.

Вместо того чтобы понять всю сложнейшую подоплеку этой трагедии, пресса весь свой пыл выливает на наших моряков, обвиняя их бог знает в чем. Ведь глобальная причина трагедии — в пренебрежении государства к интересам флота и армии. Как можно, не финансируя их, не давая топлива, не создавая возможности приобретать опыт в реальных условиях, а не в тренажерных классах, что-то с них требовать? В этом главная проблема, а не в том, что Российский флот плох или у него плохое руководство.

— А вы не пытаетесь просто выгораживать это руководство?

— Нет, я, наоборот, его буду ругать. Не имея полной информации, И. Клебанов, И. Спасский, В. Куроедов и В. Попов уже в прошлом году фактически «запустили» свои версии первопричин аварии, вызвав немало ненужных дебатов. Началась путаница, которая продолжается и по сей день.

Год спустя между ними по-прежнему нет единства, они все время дают противоречивую информацию. Последние два месяца — о том, зачем надо было отрезать первый отсек. Один говорит, что там могут быть неразорвавшиеся торпеды, которые при подъеме могут рвануть. Другой — что все обследовано, таких торпед там нет. Третий — что при подъеме массивная носовая часть может отвалиться, резко нарушив центровку подъема, и т.д. На днях нам вдруг сообщили, что торпед боялись голландцы.

Что думать неискушенному телезрителю? Ну, естественно: «Чего-то они там темнят». В результате у людей появляется другая версия: отрезают, чтобы на дне упрятать вещдоки, — концы в воду.

Кстати, о самой комиссии. Как можно было назначать в нее таких явно заинтересованных лиц?

— А кого, на ваш взгляд, надо было туда включить?

— Во всем мире, если действительно хотят узнать правду, в такие комиссии назначают людей из конкурирующих фирм. Я бы вместо Спасского назначил какого-нибудь морского инженера из питерского КБ «Малахит» или из нижегородского «Лазурита» — там тоже проектируют подлодки. Это все конкуренты «Рубина», в борьбе за заказ они заинтересованы вытащить всю правду-матку на свет божий. Вместо командующего Северным флотом В. Попова — командующего Тихоокеанским. Я бы добавил туда и флотского спасателя советских времен контр-адмирала Юрия Сенатского — он 38 лет поднимал подводные лодки, любой подводник скажет, что лучше Сенатского спасательное дело никто не знает.

И, главное, я бы обязательно включил туда офицеров флота, чьи дети погибли на «Курске». Например, капитана 1 ранга Владимира Галетина. Все наши пиарщики, включая Ястржембского, военно-морское руководство, если бы они хотели узнать правду и защитить честь флота, должны были руками и ногами держаться за этих людей. Они, как никто другой, заинтересованы узнать правду — хорошо или плохо спасали их детей. Их слова, честные, непредвзятые, имели бы совсем другой вес, чем, например, речи Клебанова. Но их не пригласили, руководство посчитало это излишним. Оно привыкло делать все, что хочет, потому что в нашей стране нет социальных и политических ограничителей. Общество возмущено гибелью «Курска», но оно не способно самоорганизоваться и оказать давление на власть, ее контролировать. А наша новая элита учится «на ходу», и, к сожалению, далеко не все уроки ей впрок.

Не хочу сказать, что американская политэлита лучше. Но то, что она несравненно больше нашей зависит от общественного мнения, действует с оглядкой на него, точно.

— Как вы считаете, правду о гибели лодки когда-нибудь узнают?

— Надеюсь. Однако есть катастрофы, первопричины которых мы можем не узнать никогда. И не потому, что их скрывают, а потому, что при мощном взрыве или пожаре просто невозможно найти, скажем, тот проводок, который закоротило, или тот окурок, с которого все началось.

Но вообще всякое бывает. На Северном флоте в 1968 году на большой глубине случайно нашли погибшую за семь лет до этого подлодку, подняли и определили причину катастрофы. А другая подлодка того же Северного флота в 1962 году стояла у пирса, и на ней взорвались все торпеды. Отчего это случилось, до сих пор не установлено.

Марина УВАРОВА