Концерт Брайана Ферри в Москве состоится 29 сентября в 20.00 в Государственном Кремлевском дворце, в зале приемов.
НЕМНОГО ФЕРРИ В ХОЛОДНОЙ МОСКВЕ
— Кого-кого, ты говоришь, тебе надо проинтервьюировать? — голос моей английской приятельницы дрожал от возбуждения, причем телефонная трубка, естественно, усиливала обертоны до уровня, в просторечье именуемого визгом. — Самого Брайана Ферри?!
Тут еще муж подлил масла в огонь: можно, мол, я его возьму с собой, он мне сумки будет подносить или диктофон включать. И добавил:
— Ты подготовься, говорят, перед его обаянием еще никто не мог устоять. Сексапил, говорят, такой, что с ног сшибает.
У меня противно засосало под ложечкой. Конечно, у него вот-вот начнутся гастроли по России, наверное, ему любопытно будет взглянуть на выходца «оттуда», и все же, все же, все же... Звезда, и все такое...
Однако первый же телефонный звонок на студию, где записывается Ферри, меня несколько успокоил. Во-первых, моему звонку явно обрадовались, а во-вторых, тут же перепутали сроки его гастрольной поездки в Москву и Санкт-Петербург. «Ну, совсем как у нас», — умиленно думала я. Следующий звонок следующему по цепочке менеджеру успокоил еще больше: несмотря на напряженный график работы и дикую занятость, г-н Ферри готов меня принять в своем офисе. После третьего звонка — личному секретарю Брайана Ферри Джулиетт я уже любила певца как родного.
— Как поедете? — спросила меня Джулиетт.
— А как проще? — деловито поинтересовалась я.
— Проще, конечно, на такси, только это гораздо дороже, чем на метро.
Это, в общем-то, я и так себе представляла, однако сам факт, что в ближайшем окружении мегазвезды имеют представление: а) о том, что существует разница в оплате проезда; б) о том, какова ближайшая от офиса станция метро; и в) о том, что у иностранной журналистки могут быть всякие жизненные обстоятельства, — это подкупало. «Добив» меня окончательно правильным произношением моего трудного для англичан имени, а также вопросом о том, знакома ли я с его музыкой (тем самым дав понять, что бывает и такое, когда журналисты могут этой самой музыки и не знать), Джулиетт распрощалась со мной до времени интервью.
Ну конечно, я знала и его, и его музыку. По сути, кто угодно, интересующийся музыкой сегодняшней Англии, так или иначе знает то, что делал и делает начиная с 1972 года Брайан Ферри. От безумно популярной в свое время группы «Рокси Мьюзик» и до последних альбомов — «Slave to Love» (что-то вроде «Раб любви» или «У любви в плену») и «As Time Goes By» («А время идет», современная обработка знаменитых шлягеров 30-х годов, обязанная своим названием знаменитому голливудскому фильму «Касабланка») — он все время где-то в центре внимания, занимая при этом свою, совершенно особую нишу. С самого начала, когда только утверждался стиль панк и царил глэмрок, он был другим, предпочитая на сцене не блестки или ирокезы (а то еще мода тогда была — отрыгивать в микрофон), а элегантный белый фрак. Так и по сю пору: рок не рок, джаз не джаз, поп не поп — все сразу. Но нравится очень многим.
Так, все это замечательно, но как же повернуть с ним беседу? Тем временем такси уже подъезжает к Эйвонмор Плейс, где, собственно, и назначена встреча. С моей точки зрения, пейзаж как пейзаж. На картинки Лондона времен промышленной революции малость смахивает. А таксист комментирует (и чего мне так везет на таксистов-информаторов? Прямо не профессия, а vox populi какой-то): «Да, мадам, в хорошем районе вам назначили встречу. Вы представляете, сколько здесь собственность стоит?» Вспоминаю: это Западный Кенсингтон, один из самых стильных и дорогих районов города. Но место, куда мы подруливаем, воображения не потрясает: темно-коричневые кирпичные здания, дворы, подворотни. Правда, кафе на углу. Офис прямо за углом. Мусорные баки на этом самом углу. Тихо. Почти центр — но практически безлюдно. Полное ощущение, что нахожусь то ли на проходной завода, то ли у заднего крыльца магазина. Интересно, а Брайан Ферри в это кафе ходит — кофейку попить? Но раз таксист сказал — дорогое место, значит, так и есть. Во-первых, таксисты такие вещи точно знают, а во-вторых, у англичан часто так — самые поношенные ботинки, как правило, на самом богатом из присутствующих.
Приехав чуть пораньше, жду назначенного часа, курю в этом самом дворике-не дворике, проходной-не проходной. Пробегающий мимо дяденька в поношенных джинсах думает, что я заблудилась, и предлагает помощь. Объясняю, что не заблудилась, а просто жду назначенного времени. Дяденька исчезает за нужной мне дверью, откуда пулей выскакивает средних лет леди в коротеньких штанишках и шлепанцах на босу ногу.
— Светлана? — без запинки выговаривает она.
И опять имя произносится легко, как будто и не в Англии дело происходит. Это и есть личный помощник и секретарь Брайана Ферри Джулиетт. Надо думать, пробегавший мимо дяденька ей сообщил о том, что ходит тут кругами одна, а собой-то нездешняя. Меня препровождают в помещение для беседы. Джулиетт успевает сообщить, что обычно она с боссом не ездит, но в Россию отправляется весь офис, так что целую неделю в конторе никого не будет.
— Значит, для вас это так серьезно? — говорю. — И чего вы ожидаете там увидеть? Ну, кроме мафии и белых медведей с балалайками?
Она смеется, но непохоже, что очень уверенно. Мол, кто ж его знает. Но, видно, чего-то такого необычного она все-таки ждет.
Помещение являет собой не то чтобы студию, и не то чтобы большую однокомнатную квартиру без внутренних перемычек, и не то чтобы небольшой зальчик библиотеки — со всеми своими полками, стеллажами, книгами, кассетами, несколькими добротными (вроде дубовыми) столами, полом в несколько уровней, несколькими топчанами/кушетками и приглушенным светом. А так как-то — все сразу. Мне приносят кофе (уф, слава богу, не в севрском сервизе, обычная кружка, большая, грубая). И тут в помещение влетает звезда.
Первое впечатление — а где же звезда-то? Ни пафосного вида, ни патетического тона. Высокий усталый парень средних лет (так бывает — и средних лет, и парень) с не очень мытой головой, отчего прямые пряди то и дело падают на лицо, мешая ему меня, умницу, получше видеть, в темно-синем свитере и желтых носках. Ощущение абсолютной прозаичности происходящего. Так и хочется положить где-нибудь перед глазами какую-нибудь его програмку или рекламу, чтобы как следует проникнуться. Но нет ни брошюры, ни рекламы. И первый вопрос задаю не я, а он:
— А что такое «Огонек»?
Объясняю, чтоб понятнее было, что, мол, это нечто вроде гибрида между английским журналом «Хэлло!» и французским «Пари-матч».
— Так это что-то такое, что читаешь в приемной, пока ждешь приема у врача?
Обижаюсь за родное издание.
— Нет, — говорю, — это поинтеллектуальней.
— Ну, — смеется, — это у вас, видно, в России врачи другие.
— Дай вам Бог этого не узнать, — отвечаю.
А он продолжает меня интервьюировать:
— А что там за погода обычно, в России, в это время?
Объясняю, что, мол, как у вас, но суше. Он кивает, но несколько недоверчиво. Вестимо дело, Россия, морозы, Сибирь... Однако тут же перебивает мой внутренний иронический монолог:
— Я уже бывал в Санкт-Петербурге — раз весной, а раз зимою.
— Ну и как?
— Великолепные здания (с обреченным вздохом, надо думать, я не совсем первая, кто его об этом спрашивает). Очень мне понравилась архитектура. И такое все несколько потускневшее... затрапезное... Но мне-то это как раз и нравится. Народ такой... просвещенный, умный. Я был всего несколько дней, но было здорово!
Спрашиваю, а чего он ждет от Москвы, ведь в первый раз.
— Думаю, будет трудней. Это же такой бизнес-центр. Петербург, я читал, — это такая культурная столица, а Москва, наверное, более жесткий город? И наверное, не такая красивая, как Санкт-Петербург?
Я, конечно, не соглашаюсь.
— Что ж, буду ждать личных впечатлений...
— А как вам тот факт, — спрашиваю, — что концерты будут проходить в несколько необычных для шоу-бизнеса местах? Ведь зал филармонии в Санкт-Петербурге помнит еще всех великих классических музыкантов, которые там выступали...
— Да ну? — удивляется он. — Мне только сказали, что это через дорогу от моей гостиницы. Очень удобно.
— Да там невероятные композиторы выступали! Вот хоть Шостакович, например.
У него округляются глаза.
— Что, правда? — стряхнув нормальную человеческую реакцию, тут же переходит на гладкопись: — Вообще-то, всегда хорошо выступать там, где чувствуешь связь с историей. Вот в последнем турне по Америке так было, или еще у нас, в Ройял Альберт-холле.
Отсюда мой следующий вопрос:
— Когда я готовилась к интервью...
— А-а, — перебивает он, — как же, КГБ.
— Да ладно вам, у вас собственная разведка имеется. Вы ведь родом с северо-востока Англии, из Ньюкасла? (Польщенный кивок.) Как же получилось, что парень такого незамысловатого происхождения...
— Вы, верно, постеснялись сказать: такого простого происхождения? скромного?
— Ну да. Как получилось, что вы сделали такой рывок? Наверняка большинство друзей детства водят самосвалы? А вы вот — звезда, Альберт-холл опять же.
— Ну, не знаю, не знаю. Посмотришь на тех, кто преуспел в шоу-бизнесе, — так многие что-то преодолевали. Как-то больше напора получается, желания вырваться, что ли. Мне-то повезло. Мне было лет десять, что ли, я услышал музыку по радио, блюз какой-то, популярный в 20-е и 30-е. Ничего там такого не было, все так старомодно и просто, гитара одна. Но в голосе были такие чувства — меня как магнитом к приемнику прилепило. И я понял, что хочу об этом знать больше, а уж отсюда пришел джаз и прочие, более тонкие вещи. Конечно, покупать пластинки в те дни было настоящей роскошью для меня, пацана. Я, скажем, купил пластинку квинтета Чарли Паркера с Майлзом Дэвисом и выучил все песни наизусть.
— А семья, скажем, она как-то влияла?
— Моя старшая сестра прилично играла на пианино, классику всякую. Ну, и я пошел на один урок. Вернулся оттуда в ярости — я-то думал, что можно будет за раз-другой как следует поднатореть. А оказалось, тут корпеть надо. Так что я здорово разочаровался. Много лет спустя, уже когда я учился в университете (Брайан Ферри был студентом факультета изящных искусств в университете Ньюкасла), я начал что-то такое, спотыкаясь, нащупывать на клавиатуре, а уж потом пошли мои собственные песни.
— В таком случае как бы вы определили жанр своей музыки?
— Ну вот хоть последний альбом — знаете, «А время идет»? Это сборник песен 30-х годов, красивых песен. Мы исполняем вроде как небольшим оркестром: саксофон, тромбон, струнные... Но по ходу американского турне я все добавлял и добавлял песен, так что получилось довольно необычное смешение стилей. А потом, что-то там — чистый джаз. Что-то переделано из репертуара «Рокси Мьюзик» — мы добавили электрогитар, и все в таком роде. Годы-то действительно идут, я слышу разную музыку, впитываю, а что до определений... Трудное это дело.
— А что вас подвигло идти поперек течения и надеть тот самый белый фрак? Ведь немодно, наверное, было?
— Фраки — это как насмешка над самими собой и тем, что мы делали до того. Вроде как повзрослели, стали частью истеблишмента.
— И трудно вам ощущать себя живым классиком?
— (Смеется, но явно доволен.) Да я просто делаю, что умею лучше всего. Иногда вот народ сидит на концерте, и видно, что ничегошеньки не понимает.
— И что тогда?
— Ну, что тогда... Тошно, конечно. Но надо искать себя, делать то, что тебя самого развлекает, и что-то такое интересное додумывать.
— А когда получается? Куда деваться от обожания? Ведь вам небось девы юные проходу не дают?
— Да ну, какие девы. Вообще-то, в начале, еще в 70-х, всякое бывало. Нет, вот тут как-то в Америке, правда, было. Позвонила одна, разбудила меня в четыре утра. Так ей вообще мой гитарист был нужен, даже не я. А я потом заснуть не мог, я всегда плохо сплю — слишком много всякого в голове крутится. Но вообще-то, мои два последних альбома были хорошо приняты, я сейчас на слуху, даже притом, что один из альбомов — компиляция. Но ведь бывает, я лет по пять не выступаю вообще, работаю вот здесь, в студии. А что до обожания — его никогда не бывает слишком много.
— А бывает еще когда-нибудь, что волнуетесь, выходя на сцену?
— Только если что-то болит. Но певцы — они же все полоумные, взять хоть того же Паваротти: то сыро, то сухо. У меня типа паранойи что-то на эту же тему, вечно в шарф кутаюсь.
В этом драматическом месте у меня заело диктофон. Попытавшись отковырять заклинившую кассету, сохраняя при этом вполне великосветскую улыбку на застывшем лице, я с ужасом поняла, что у меня ничего не получается. Звезда подскочил с места и, прежде чем я успела опомниться, исчез вместе с моим диктофоном где-то в кулуарах студии. Вернулся, довольный, минуты через три, приговаривая:
— Вот эту крышечку за вот эту штучечку...
Я бросилась извиняться: у меня хоть и привилегированный пол (в Англии феминизм зверствует не очень сильно), но ведь неудобно же, он же... а я же...
— Да бросьте, — отмахнулся он. — Так о чем это я? Ах да, шарф...
Я задала, заранее зная ответ, вопрос о том, что хорошо бы, раз так, иногда и под фонограмму, а чего? У нас так делают.
— Ну нет. Так не бывает. А потом, интересно же: поешь и думаешь, а что они знают про тебя, в этом новом месте? Хотя не знаю почему, но как-то сейчас, в этом году, — тьфу, тьфу, тьфу! — публика ко мне добра. Наверное, людям нравятся мои музыканты, мой оркестр, краски всякие новые — там же не просто синтезаторы бренчат, настоящие музыканты стараются.
— А можно, я бестактный вопрос задам? Не выгоните?
(Вот уж тут виден англичанин: я еще договорить не успела, а он уже вежливо замахал руками: мол, как можно!)
— И как вы сражаетесь с возрастом?
— Вообще, говорят, что я сейчас в лучшей форме, чем раньше. Раньше-то как было? В поездках вообще спать ложились под утро, а потом петь еще надо было на следующий день. Сейчас я все эти вечеринки обхожу десятой дорогой. Не курю вот уже десять лет. Хотя, конечно, все стареют, вот даже и кое-кто из друзей, из поклонников уже умер. Просто с возрастом понимаешь, какие мы все хрупкие, и пытаешься ярче прожить все, что с тобой происходит.
— В какой степени для вас важны тексты?
— Хороший вопрос. Конечно, все вместе должно вызывать определенные чувства. Но вообще-то надо говорить с толпой, чтобы у каждого было чувство, что говорят лично с ним. В молодости я очень любил поэзию, так что, видимо, было определенное влияние. Люблю — Сильвию Платт, Эзру Паунда. Метафизики, Джон Донн — очень люблю. Но любимый все же Элиот. Там все красиво, и еще... Как бы это описать? Тугие стихи, сплошная эссенция, никакого наполнителя. Но писать ненавижу. Почти ничего два года не делал. Сам не знаю почему — совсем не так, как три-четыре года назад. Хотя ведь, кроме сочинительства, я еще даю другое прочтение тому, что написали другие, так что есть чем заниматься.
— А когда же и как вы отдыхаете?
— У меня четверо детей. Старший вот — ему семнадцать (легкая заминка, верно ли вспомнил возраст сына) — недавно сходил на мой концерт, пришел ко мне, глаза горят: «Пап, я никогда не думал, что это так здорово! Я ничего такого еще не видел!» А я ему говорю: «А ты, интересно, чего ждал?»
— Так, может, дуэт семейный создать?
— Было бы здорово, но нет, он лошадьми увлекается, верховой ездой, деревню любит. У меня два дома — в Лондоне, мне нужен этот ритм, этот темп, и на юге, в Суссексе. Но чаще всего я живу прямо в этой студии. И та же самая жена, что была с самого начала, — я понимаю, это впечатляет. Не только в шоу-бизнесе, но и вообще в наши дни. Жена тоже ездит верхом. А так — удерживает семью в узде.
— Небось и обязанности семейные есть, собаку, там, выгулять?
Ответом служат изумленно округленные глаза. Я понимаю, что и в кафе на углу он тоже вряд ли ходит. Пора прощаться и желать успехов в поездке по российским столицам и вообще. Я собираю вещи, пакую блокноты и злосчастный диктофон. Извлекается на свет божий традиционная расписная ложка («Икру есть» — ха-ха-ха!). Звезда опять унесся куда-то галопом, тут же принесся обратно, вручил мне свой компакт-диск. Уходя, я оборачиваюсь и вижу, как давешний дяденька в потертых джинсах и звезда ползают на коленях вокруг разложенных на полу чемоданов и что-то чертят на листе прозрачной пленки.
Работа продолжается. Сказал же как-то Воннегут, что если человек не в состоянии объяснить шестилетнему ребенку, чем он занимается, то он шарлатан. А сейчас же даже мне, человеку напрочь постороннему, чего-то стало яснее. И еще. Какая разница, как называется жанр, в котором работает Брайан Ферри? Экспериментальной называют только неудачную музыку (поэзию, живопись). Удавшаяся не требует определений.
Светлана ДУБОВИЦКАЯ