Легендарная Лена НИКИТИНА — о любви, муже, детях и семье
ОНА С НИМ БЕЗ НЕГО
Об этом не принято говорить в приличных домах.
То, на чем тысячелетиями стояло человечество и каждый человек в отдельности, медленно, но верно вымирает. Вымирает Семья.
В одной из сетевых конференций мне попалось утверждение русского американца: в США, дескать, семья превыше всего, поэтому США нам никогда не догнать. Через неделю — опаньки! — в «Плейбое» воззвание американских общественных организаций к нации: «Верните отца в семью!» Тут же статистика: 40 пар из 100 впервые обрученных разводятся (в 1960-м было 16 из 100); 72% подростков-убийц — из неполных семей; 80% детей в психиатрических лечебницах — из неполных семей; трое из четверых самоубийц-подростков — из неполных семей...
Аналогичной российской статистики мне найти не удалось, но с трудом верится, что после стольких лет игры в догонялки мы так уж отстали от Штатной ситуации... Тем не менее семья пока дышит. Пусть на ладан — и все же... Семья ради ребенка. Семья ради жилплощади. Семья ради привычек. Семья без обязательств. Однополая семья. Шведская семья. Свободный брак. Фиктивный брак. Брак...
Как объяснил мне знакомый психотерапевт, ныне существуют всего два типа семейного союза: «Я+Я» и «МЫ». Первый тип — две самодостаточные личности при общих детях и жилье. Второй — сиамские близнецы, две половинки, друг без друга шага ступить не могущие... Ну да, читали: Филимон и Бавкида, Ромео и Джульетта, «Старосветские помещики», Николай и Александра... Дела давно минувших дней... Вы таких видели? То-то... И вдруг я вспомнила: ведь была такая семья: всем известная, достойная подражания и восхищения семья Никитиных! Непобедимая и легендарная, гремевшая чудесами раннего детского развития еще в 60-е! Что с ней случилось? В кого превратились эти гениальные дети, бегавшие по снегу в одних трусиках и оканчивавшие университеты в 15 лет? С каким счетом закончился их поединок с миром? Каких детей родили они? Какими дорогами идут сегодня? С кем?..
И я поехала в Болшево.
ЗНАМЕНИЕ НА КРЫЛЬЦЕ
Стою у крыльца дома, ничем не напоминающего тот, что Лена Алексеевна и Борис Павлович описывали в своих книжках. Я читала их, когда готовилась стать мамой, еще не зная, что меня ждет и кто — Егор или Софья. И потом читала — когда уже кое-что знала: Софьюшка моя была такой же тонкой и звонкой, как и младшие Никитины на любительских фотографиях...
Стою, незваный гость, у крыльца. И тут — явление: дитя.
И какое: кудрявое, босое, внимательное и молчаливое. «Привет!» Молчит. «Как зовут тебя, солнышко?» — «Соня», — говорит, сбегает мимо по ступенькам и в сосновой рощице за домом пропадает.
Не дитя — знамение...
В доме встретили меня прохладно. Лене Алексеевне за семьдесят, она сидит на кухне, вокруг жужжат детишки. Внуки. Смиренно выслушивая отповедь в адрес журналистов, краем слуха, глаза, сердца воспринимаю то, о чем еще не знаю: Бориса Павловича нет уже полтора года, Лена Алексеевна ездит по стране одна, в семье растут 18 внуков. И еще то, что недавно столичная газета вынесла вердикт Никитиным: «эксперимент века» не удался. Как же далеко зашли мы в поисках своего «Я», если счастливая семья нынче называется «неудавшимся экспериментом»...
К моему второму приезду Лена Алексеевна чуть оттаяла.
— Одиночество — это сейчас нормально. А ведь раньше из-за него стрелялись, сходили с ума... «Ничьи люди!» «Лишние люди!..» «Нужность», «необходимость» — сегодня меркантильные понятия: папа нужен — потому что приносит зарплату, мама — потому что стирает, убирает, готовит... Живешь, работаешь, думаешь, устаешь, приходишь — а тебе навстречу бежит человечек: «Баба, баба!» — кричит, обнимает, а я ведь ей ни пряника, ни игрушки, ничего не принесла... Понимаете, между людьми вдруг почему-то возникают отношения, которым нет цены! Я — единственная для них! И нет мне замены... И так с каждым в семье.
О ЛЮБВИ
А ведь могло ничего не быть.
Ведь сказала она ему сорок три года назад: «Увы... ничего не получится». Сорок три года — как давно... Она помнит все.
Помнит, как после пединститута поехала работать на Алтай. Чтобы там скучать по человеку, оставшемуся в Москве. Скучать, ждать его писем и не знать, действительно ли он — ее тождество: ТОт, кого ЖДЕшь СТо лет сВоего Одиночества...
Потом — возвращение в Москву, любимая работа. Педагогический семинар, один из многих. И там — он, Борис Никитин...
Значит, это была любовь?
Сейчас она уверена: это была не любовь.
Тогда — что же?..
— Есть в этом мудрость — когда венчали, подразумевали: се судьба твоя, то, что тебе дано... И никто не в силах разорвать эту связь. Конечно, случалось и множество трагедий, но вектор был правильный. Человек с таким вектором будет искать, ждать свою половину, свою суженую, а потом будет терпеть, строить отношения, жить будет в этих отношениях, а не приходить в них после работы.
И что самое поразительное — только в самом конце жизни ты эту общую судьбу начинаешь воспринимать как счастье. Драгоценность. И чрезвычайно мало людей это испытали... Поменяли великое на ничтожное! Любовь на партнерство, на секс — ему есть свое место в жизни, но об этом не надо говорить! Зачем? О чем стоит говорить — жизни не хватит, чтобы наговориться...
...Сейчас она знает: лишь с ним одним она была собой. Каждый вздох рядом с ним, с самого первого, был наполнен доверием. Тому, кто не видел его живым, не понять, как это бывает: смотришь в глаза и все в них видишь — насквозь.
Против их союза были все. Ее мама, старший брат, заменивший погибшего в войну отца, друзья, соседи, обстоятельства. Он ее старше на 14 лет, в первом браке трое детей. Вот когда Лена сказала Борису: «Ничего не получится...» Помнит место, где сказала, — на Красносельской. Теперь, когда проходит мимо, у нее замирает сердце.
Потом было лето. В июле взяли паспорта, пошли в Болшевский поселковый совет. Секретарь Зинаида... Зинаида... отчество затерялось в памяти... пышная такая дама... Посадила их за громадный шкаф, в уголок — чтобы подумали. Потом позвали, начали торжественную речь... они не выдержали, рассмеялись. Секретарь строго посмотрела на них, поняла, что торжественности не получится, и отпустила с миром.
Вот так все и было — без венца, без кольца, без церковных свечей, без клятвенных речей, без родительского благословения. Даже без свидетелей — в то время не полагалось. Но, кроме брачного свидетельства, заброшенного на дальнюю полку, осталось ощущение: это навсегда...
О ЯЧЕЙКЕ ОБЩЕСТВА
— Когда-то я была убеждена, что семья сама себя спасает, все зависит от взрослых... Но, насмотревшись на другие семьи, поняла: ребенок не принадлежит семье. Семья не для себя его растит, а для общества, для самого ребенка. Вот сейчас все плачут о критическом уровне здоровья наших сограждан, кивают на скверную экологическую обстановку, на дурную наследственность, нищету... Но я знаю немало семей, которые в промышленных зонах, при очень неблагоприятном старте добивались поразительных результатов отречением от чрезмерного комфорта детей — легкой одеждой, простой едой... Тем не менее люди плывут по течению, болеют и обрекают на болезни детишек.
— А чем в таком случае семье должно помогать государство?
— Не знаю. Еще Карамзин говорил: нельзя непросвещенному народу давать свободу. Вы посмотрите, что получилось у нас: кто воспользовался свободой, данной вроде бы всем поровну? Разве нравственные люди? Необходимо признать, что общество потребления предназначено не для нравственных его членов...
— Но ведь нравственность не мораль, где все хоть записывай по пунктам. Это вопрос тонкий.
— Этому можно научить! Почему я и говорю, что дети — великие учителя жизни. Они тонко, бессознательно учат родителей радоваться за другого — не за себя. Ведь очень мало кто из нас умеет радоваться за успехи другого! Пожалеть — пожалеют, но с подтекстом: «Хорошо, что не со мной...» Но вот искренне порадоваться успеху другого человека — не могут... А ребенок этому учит...
— Но любовь к ребенку, радость за него могут быть элементарным эгоизмом. Ребенок чаще всего воспринимается как такое же «мое», как машина, квартира, собака...
— Да, большая проблема... Надо помнить, что ребенок не является ничьей собственностью, как и любой человек, иначе все извращается... Говорю по собственному опыту: через своего малыша идешь к людям, делаешься добрее. Часто вспоминаю свое пронзительное ощущение, когда Ваня, младший сын, пошел в армию. Вот проводила я его на вокзале, и после этого все время перед глазами: бритые головы, шеи торчат тощие, шинели на них висят... недомерки, недоростки... и в каждом — сын.
...В первое лето сняли комнату в Малаховке. Хорошее было лето.
Потом Никитины переехали в Болшево. Шло время. Сейчас кажется, время шло быстро-быстро, как быстро текут облака в ветреную погоду, когда, никуда не спеша, смотришь на них с земли. А тогда казалось, что время еле-еле ползет.
Он совсем не походил на ее идеального мужчину — немногословного, внешне сурового, скупого на похвалу. Таким был ее отец. Она не помнит, чтобы отец когда-нибудь приходил в восторг. А Борис был открыт в проявлении чувств, он был влюблен во всех своих детей по очереди. Потом во всех внуков.
Зато совпадало с идеалом его трудолюбие, умение работать. Она вспоминает его руки: в шрамах и мозолях, но не грубые... умные пальцы, крепкие ладони...
Она очень любила его руки. У их детей эти руки.
О ЖЕНСКОЙ ДОЛЕ
— Почему вы так строги к эмансипации?
— Нельзя сказать, что она человечеству ничего не дала, но отняла неизмеримо больше — умение любить, проще говоря! Два слова, но точнее не скажешь. И вот это женщина поменяла на карьеру, узкую тропинку — вне дома, семьи, своего мужчины, своих детей. Добровольно ли? Это отдельный разговор... Еще одна проблема — культ логики. Но ведь есть и понятие интуиции. Когда женщине даже не надо говорить с человеком, чтобы понять в нем самое главное. Это вырабатывается при общении с младенцем, который ничего не может сказать, и только мать может понять, что ему надо. Нынче интуиция у нас стала чем-то сродни кашпировщине, во что не верят или скептически усмехаются...
— Но ведь все это — следствие патриархальной организации общества, сегодня женщины вынуждены жить по мужским законам современного мира, а это мир логики...
— У нас нет и не может быть равноправия! Это заложено природой. Вы знаете, что французы еще в 70-х годах открыли разницу в возрастных изменениях психотехнических способностей мужчины и женщины? У мужчин наилучшие показатели приходятся на 20 — 40-летний возраст, после чего постепенно ослабевают. А у женщин, наоборот, в период наибольшей гормональной активности (20 — 30 лет) психотехнические способности наименьшие, к 40 годам они достигают пика и до 60-ти остаются стабильными. Значит, сначала материнство, потом карьера. А что сейчас? Эмансипация привела к тому, что общество перестало ценить женский домашний труд и, в конечном итоге, Материнство. Я помню, как слово «домохозяйка» стало почти оскорбительным, обозначало никчемную, ни на что не годную и просто глупую женщину. Позорно сидеть дома с детьми — вот ведь как! Сели за руль трактора — и свернули с главной для всего человечества дороги — рождения и воспитания детей!
Но если нет детей — ради чего тогда жить? Мы-то с дедушкой чего только не испытали: и славу, и ругань, и человеческую благодарность, и академиками почетными успели стать... Но все это суета сует. Пыль! Одной улыбки детской не стоит...
...Старенький деревянный роддом, где она лежала с Алешей, первенцем... Окна открывать нельзя, счастливые отцы залезают по срубу, чтобы позвать и увидеть своих усталых любимых. Она помнит момент, когда, услышав знакомый голос, подошла к окну и увидела его лицо — близко-близко. Прижалась носом к стеклу, долго смотрела на него. А он смотрел на нее. И оба запоминали, запомнили...
Родильный дом был километрах в двух от дома. Шли пешком — он с Алешей на руках. На полпути она устала, присели у телеграфного столба. Он отвернул угол пеленки. Лицо его в тот момент запомнилось ей до мелочей — восторженная улыбка, удивленный взгляд. И ведь не первый же это его ребенок. Он каждого ребенка так встречал. Может быть, этот взгляд покорил ее на всю жизнь? Может быть...
О СЧАСТЬЕ
— Существует мнение, что слабость цивилизованных стран — в их отказе от естественного отбора. Дескать, гуманизм нас погубит.
— Своя логика в этом есть. Но ведь гуманизм — это человечность, отказываясь от нее, мы становимся животными... Трагедия не в этом. Самое главное, основу жизни — мы просто перечеркиваем. Посмотрите вокруг: вместо напряженного творчества — комфорт, расслабление. Ничего путного из человека не выйдет, если он просто не умеет напрягаться!
— Прямо по анекдоту: «Как же вы расслабляетесь?» — «А я не напрягаюсь!»...
— Люди просто не находят наслаждения в творчестве. А ведь это умение само собой не приходит. Как тонко, умело — несмотря на всю кондовую патриархальность — вел своих ребятишек в эту сложную жизнь простой народ! Престиж труда, трудового усилия был превыше всех прочих престижей! Да и люди получались какие — в любых условиях находили выход. А сейчас чуть прищучило — тотчас охи, стоны... Почему? Да потому что ребенок с рождения попадает в условия комфорта: тепло, сытно, развлекательно. С каждым этапом жизни такой человечек будет нуждаться в еще большем раздражении центра удовольствия. Как в наркомании: вынь кайф да положь! А ведь чего-то достичь, добиться — тоже кайф! Человек испытывает такое удовольствие от того, что смог, одолел, сделал, и вот он лежит перед тобой, результат моих трудов...
— ...или бегает...
— ... и тебе хочется еще раз повторить это состояние! Огромная ошибка — мы разлучили ребенка со взрослыми. Большинство детей никогда не видели работающих взрослых! Кем мама с папой работают? Какие у них глаза при этом? Дети видели только усталость и впитывали негативное видение труда... Знаете, у
И. А. Аршавского, основателя возрастной физиологии, была такая удивительная мысль: вектор удовольствия возникает у человека с первых мгновений жизни. Вот он пробует сосать материнскую грудь, ощущает спокойствие и насыщение — возникают стимулы к повторению этого действия. А если не просто дать сосок ребенку, а позволить поискать его, после чего испытать удовольствие — это будет уже воспитание: потрудился, поискал и... победил!
Или другой хороший пример: интеллектуальные игры нашего дедушки. Там задачи решаются поэтапно, каждая последующая сложнее предыдущей. И вот, бывало, малыш бьется-бьется, никак не выходит у него! А у нас такое правило: не подсказывать! Бывало, пожалеешь малыша, подскажешь — а он обидится. Он хочет испытать эту радость сам, понимаете?.. За ребенка всегда все решают. Так воспитывается бесхребетность.
...В самом начале она безусловно доверяла интуиции мужа, его опыту. Потом начала сомневаться, потом — бунтовать.
У Алешки начался диатез, ночами он подолгу плакал в своей кроватке. Борис не пускал ее к сыну — пусть плачет! Месяца два терпела, потом взяла малыша к себе. И впервые все спали спокойно... Вот так ее подчинение треснуло — и появился один из постулатов системы Никитиных: учиться жить своим умом, не только чужим. Они учились. И все больше вокруг становилось людей, желающих понять, чему такому Никитины учатся сами и учат своих детей.
Вышло так, что они как будто обязались рассказывать о себе. Уже в 60-х на Никитиных смотрели тысячи — с надеждой, с обожанием, с раздражением, с тревогой... Приезжали доктора, педагоги, родители, журналисты. Никитины стали часто встречаться со своими последователями.
Вот она помнит: какое-то совещание, выступает Никитин, все на него навалились, зажали... Потом она берет слово — и разделывает всю братию под орех... Борис Павлович был очень тронут, прямо до слез. А она удивлялась и радовалась: надо же, просветление какое нашло... сумела защитить... Это она-то — первая с ним спорщица... Вот чему Никитины учились: и себя отстаивать, и друг друга не унижать. Школа их любви... вот только закончить ее не успели... Она улыбается: сорок лет прожили — совсем немножко не хватило...
О СЕМЬЕ
— Хорошо. Но творчество не только вертикаль развития личности, но и горизонталь отношений с окружающим миром.
— Да, конечно. Это к вопросу о распределении ролей в семье. Творчеством у нас в основном занимался дедушка. А я занималась отношениями. Так интересно просчитывать: когда кто кому должен уступить? или отстоять себя, наперекор всем? Очень страшно, что мало кто из молодых родителей сегодня знает, каково удовольствие от общения с малышней: сами не видели этого в детстве. Вот я смотрю на своих старших внуков, наблюдаю, как они возятся с малышами. С такой нежностью, вниманием... И я понимаю, что ребенок им уже... не страшен. А ведь как много взрослых боятся взять ребенка на руки!..
— Вы всегда выступаете против измены физической. А если не хватает тепла? Заботы? Соучастия?
— Это очень страшно. Это область любви — самого главного, того, что цементирует семью. Вот опять пошли банальности... Но как об этом рассказать?.. Это можно только испытать... Я смотрю сейчас на одиноких женщин, их так сейчас много, так много, Боже мой... даже у замужних... тоска зеленая в глазах...
Нет, не безоблачным было их счастье. В первые годы раза четыре, бывало, ей хотелось все бросить, подать на развод. Она улыбается: вот если бы он услышал ее сейчас, вскочил бы, возмутился: «Что ты такое говоришь?»
Как-то приехала из Москвы женщина — журналист? педагог? — ну, какая разница... Налили чаю, завязался разговор, потом спор. Хозяева в чем-то не согласились друг с другом. Борис Павлович выскочил из-за стола, побежал наверх, принес дневник, в который они записывали свои споры и размышления — касающийся только их двоих — и начал вслух читать. А она даже слова сказать не смогла. Никому другому не простила бы такого... Бывало, конечно, что и она, как он выражался, «с черного хода подъезжала»...
Она улыбается: он был таким увлекающимся — наверное, за двоих. Каждая поездка сопровождалась одним и тем же: ухватит какую-нибудь симпатичную даму под ручку — и вперед! Она к этому даже привыкла. Потому и вспоминает с улыбкой. Она помнит все. Когда он впервые попал в больницу — было у них еще только трое ребятишек — его отправили потом в санаторий. И вот приходит письмо: влюбился, не могу ничего поделать! Смог... Несколько раз он под Восьмое марта собирался посылать поздравительные телеграммы всем своим бывшим пассиям — с благодарностью за то, что не вышли за него замуж!..
ХЕППИ-ЭНД
— Вот как все печально-то... Неужели не будет хеппи-энда?
— Сейчас в России живет уже шестое поколение, не имеющее положительного опыта семейной жизни — сплошные грусть и слезы... А государственная политика этому способствует. Что такое планирование семьи? Это, по сути, ограничение рождаемости. Безопасный секс — это безопасность от болезней и детей. Люди неразумные и недалекие о планировании семьи не слышали, поэтому все равно рожают, зачастую себе и детям на муки. А люди разумные и тонкие проникаются планированием семьи...
Могу об этом сутками говорить... Ведь столько передумано, пережито, понято, читано... И только думаю: как это все передать, не унести с собой? Наверное, невозможно... Сама себя ругаю: ну чего я хочу добиться?! Сколько можно из семьи-то бегать? Вот уж и старухой стала, а все туда же.
Хочу я одного — чтобы люди поняли, как я поняла: для полного удовлетворения жизнью каждому человеку необходимы три вещи — Дом, Дело и Друзья. Мадонна Рафаэля — помните? — несет своего Сына людям. Зная, быть может, какова Его участь, она протягивает миру своего ребенка. В этом смысл жизни человеческой. И все это коренится в семье. Вот почему надо за семью воевать. А иначе разотрет нас природа — и начнет все сначала.
Как будто нас и не было.
Наталья ФЕДОСОВА
|