Если все порядочные русские люди начала ХХ века вышли из «Шинели» Гоголя, то вне всяких сомнений мы с вами, люди конца этого века, вышли из «Муму». В детстве мы глухо и немо рыдали над бедной собакой, которую утопил бессловесный русский мужик. Став взрослыми, мы поняли, что рыдали не зря: всю оставшуюся жизнь или нас, или мы кого-нибудь топили. Иного было не дано.
Муму как символ родного бесправия навсегда вошла в историческую память людей. Муму — это мы, отданные на поругание Ульянову-Ленину, Джугашвили-Сталину, международному сионизму или МВФ. А вообще Муму отдавалась на поругание всем подряд, начиная с монголо-татарского ига. Хотя по теории академика Фоменко и его последователя чемпиона мира Каспарова никакого ига не было, следовательно, выяснить, когда начался процесс надругания, теперь невозможно. Возможно, этот процесс бесконечен. Как любил повторять один наш бывший коллега по «Огоньку»: «Надо расслабиться и получать удовольствие».
В 1974 году я ненадолго оказался архитектором в одной из реставрационных мастерских. Руководил нашей маленькой бригадой человек по фамилии Цукерман; про него мой товарищ по работе сказал: «в наше время лучше быть Цукерманом, чем Сахаровым».
По инициативе Цукермана, которому жилось, по данному определению, лучше, чем лауреату Государственной и Ленинской премий Сахарову, мне достался проект реставрации дома Тургенева (точнее, матери Тургенева) на Остоженке. Дом этот (моими стараниями вкупе с коллективом мастерской) существует и поныне и выглядит снаружи точно так же, как и описан в начале незабываемой повести. «В одной из отдаленных улиц Москвы, в сером доме с белыми колоннами, антресолью и покривившимся балконом, жила некогда барыня...» (см. план). Известно, что в своей бессмертной повести Иван Сергеевич Тургенев описал факты из биографии своей родной матушки, после чего отъехал во Францию, чтобы разделить несчастливую семейную судьбу своей подруги и певицы Полины Виардо. Проживая в городе Париже, он чудесно описывал родную русскую природу, но до таких высот русского трагизма, как в «Муму», подняться уже никогда не смог, несмотря на настоящие страдания несчастной француженки за стеной.
Как и почти все московские господские дома, жилище госпожи Тургеневой представляло из себя деревянный сруб на каменном подклете. Сверху сруб штукатурился, красился и выглядел каменными палатами. Оттого и горела Москва, как спичка, поскольку исключительно благодаря своеобразию национального характера до конца XIX века была деревянной (в отличие от Западной Европы, куда мы ездим любоваться на города, сохранившиеся на века).
Но я отвлекся. Дворы дома спускались вниз к реке, и там, где сейчас место буржуйского разврата — теннисные корты «Чайка», 40 долларов в час (см. план), — располагались огороды, вдоль которых и шла в последний свой путь святая и бессловесная тварь.
(В дальнейшем корты и швейцарский ресторан при них, я предполагаю, придется снести и с этого места до вершины бывшего холма, то бишь до Остоженки, устроить Аллею памяти всем жертвам крепостного права.)
За 57 лет, прошедших со дня Великой и Ужасной Революции, доставшийся мне для реставрации дом превратился в нормальное порождение социального равенства, то есть бурную московскую коммуналку с таким количеством входов-выходов и лабиринтов-коридоров, что обычный человек, зайдя в нее, уже никогда бы оттуда не вышел.
Чтобы понять, как на самом деле выглядела сия обитель в годы полного крепостного бесправия, я засел в Литературном музее за изучение писем мамы великого русского писателя, чтобы «по крупицам» вылавливать из описаний различных происшествий и событий расположение и порядок комнат. Определить их по лепнине и следам на потолке не представлялось возможным вследствие уничтожения лепнины (надо понимать, как буржуазного предрассудка) и закопчения керосинками потолков до неотмываемого жирового слоя.
В Литературном музее меня ожидало первое потрясение. Неожиданно для себя я выяснил, что мама И.С. писала куда образнее и ярче, чем сам И.С., причем абсолютно современным языком. Так зародилась страшная мысль, что история, потрясающая более столетия детей от Бреста до Камчатки, являлась всего лишь семейной местью слабого литератора своей талантливой матери.
Мало-помалу я восстановил облик дома на Метростроевской, 37, прежде, и ныне по улице Остоженке.
Но дальше произошла настоящая трагедия. Шел год 1975-й. Москва уже года три как знала, что она столица Олимпиады-80. Под это мероприятие Спорткомитет страны получил кучу всяких благ, в числе которых, как в мешке с подарками, оказался и дом матери Тургенева И.С. Мечтая поскорее занять лишнее помещение под спортивную науку (я знал лабораторию, которая более десяти лет занималась разработкой новой модели эстафетной палочки, клянусь памятью Муму), спортивное начальство нагнало в исторический памятник самых отчаянных и бесстрашных строителей XX века — солдат стройбата.
Нет более разрушительной силы, чем Советская Армия. По плану стройбатовцам полагалось аккуратно расчистить дом от всех перегородок, комнаток и лесенок. Причем делать это последовательно, чтобы сохранить оставшиеся в сохранности «родные» стены. Но, к несчастью, за обоями одной из клетушек бравый стройбатовец первого года службы нашел три рубля (для молодежи: тогда по официальному курсу 5 долларов, по подпольному, т.е. реальному, — один). Скорее всего это была заначка одного из коммунальных обитателей исторического особняка. В мгновение ока стройбат разнес весь двухэтажный сруб со штукатуркой и белыми колоннами по бревнышку. От поздних перегородок и истинных стен остались только пыль и прах. Приехав на следующий день посмотреть на освободившийся «внутренний интерьер», я не то, что его, самого дома не обнаружил.
Так простой и безымянный стройбатовец отомстил за поруганную честь дворовой девушки Татьяны, за муки любившего ее гиганта-дворника Герасима и несчастной собачки Муму.
Как писал И.С. Тургенев «...ко всему привыкает человек, и Герасим привык наконец к городскому житью». И в разгар коммунистического застоя дом барыни восстановили все-таки в прежнем обличье. Но болит душа, когда знаешь, что и храм в начале этой же улицы, и серый особняк с белыми колоннами — всего лишь декорация, макет прежней жизни.
И чтобы наполнить эти сооружения, в которых, увы, нету живой души, поскольку они — макет, надо дополнить этот макет чем-то действительно настоящим.
Так давайте возродим память Великой Собачки-героини, и еще более Великой Русской Литературы. Давайте поставим им настоящий народный памятник. Есть же памятник собаке Павлова. Есть памятник Чижику-Пыжику. Но ни собака, замучанная Павловым, ни пьяный чижик не могут так точно олицетворять собой народный надрыв, вечную народную муку, то есть Муму.
Мы предлагаем конкурс на лучший памятник собаке-страдалице. Настоящий памятник, а не перформанс, устроенный клипмейкером Юрием Грымовым, своим фильмом опорочившим саму идею народного страдания и собравшимся поставить в Париже (?!) памятник даже не собачке, а своему фильму.
Лично мне этот памятник видится как фигура огромного и могучего бессловесного Герасима, стоящего на лодке посреди реки, напротив памятника Петру (тема вечного противостояния самодержавия и народа) и держащего в поднятых над головою руках маленькую, скрученную веревками Муму, с большим кирпичом на шее. Коренные москвичи, Герасим и Муму, гораздо больше говорят нашему сердцу, чем царь-деспот.
В. МЕЛИК-КАРАМОВФото JEFF KOONS
ТАК НУЖНА МУМУ МОСКВЕ ИЛИ НЕТ?
Михаил БЕЛОВ, архитектор (автор фонтанов «Наталья и Александр» у Никитских ворот, «Принцесса Турандот» на Старом Арбате и др.): — Какой еще памятник Муму! Я помню, что кто-то уже носился с этой бредовой идеей поставить памятник Муму, кажется, какой-то клипмейкер. Точно не помню, но, кажется, он хотел почему-то увековечить Муму в Париже. Вот пусть этот памятник там и стоит. А Москве он зачем?
Вячеслав КОТЕНОЧКИН, режиссер-мультипликатор: — По-моему, памятник Муму Москве не помешает. Он напомнит о хорошем классическом произведении, а это великое дело. Вам нужно для этого привлечь хороших специалистов-архитекторов и скульпторов. А я что? Я хвораю.
Борис УЛЬКИН, архитектор (один из авторов проекта современной Манежной площади): — Вы просто идеи собираете или все будет серьезно, на конкурсной основе? Памятник — это вещь не шуточная. Нужен конкурс, потому что, например, памятник Петру I без конкурса поставили, и видите, как там Церетели наследил. А то, что вы затеяли, — не совсем серьезно, так, шуточки. Но я все же попробую подумать над проектом этого памятника.
Никас СОФРОНОВ, художник: — Вообще-то я сейчас очень занят, пишу портрет президента Турции, у него скоро день рождения, так что надо успеть. Сегодня всю ночь работал. Но над памятником Муму я, наверное, все же подумаю, может быть, набросаю свой вариант.
Александр МИТТА, кинорежиссер: — Неплохо было бы, если б вокруг какого-то там памятничка собаке стояли, взявшись за руки, Гумилев, Гиппиус, Булгаков, Набоков... Могу назвать вам фамилий двадцать виднейших деятелей отечественной культуры, памятники которым почему-то забыли установить в столице.
Юрий НИКИЧ, искусствовед: — Лучшим памятником Муму на Москве-реке будет прогулочный корабль, названный именем Муму.