ПЕСНЯ ПРО ЗАЙЦЕВ

Андрей БИТОВ объясняет почему 11 августа не было конца света, почему XXI век наступит не тогда, когда все будут его встречать, и почему Винни-Пух - родственник Пушкина

Кончается август, на который все остались в большой претензии: ни конца света, ни путча, ни дефолта... Степашина, правда, сняли, но ждали большего. Даже солнечного затмения мы из-за туч не увидели.

В детстве я дико гордился своим появлением на свет в день основания Петербурга. В 53-м году в этот день — 27 мая — было 250-летие города, а мне шестнадцать, и я предвкушал, что в честь получения мною паспорта будут палить пушки, может, и Сталин приедет... Сталин, слава богу, до юбилея не дожил, а властям показалось, что не очень деликатно устраивать праздник всего через два месяца после смерти вождя. Пальбу отменили.

Потом «оттепель» грянула, власти спохватились — пропустили юбилей! — решили спраздновать в 57-м, в мае. А мне как раз двадцать. И опять все готовились к пушечной пальбе и к тому, что Хрущев приедет... И я готовился... Но не смог Никита Сергеевич меня почтить. То ли Мао Цзэдун к нему прилетел, то ли пора было кукурузу сеять... Юбилей опять перенесли — на конец июня.

В результате — смотрите: не в тот год, не в тот месяц и не в тот день был отмечен юбилей, по поводу которого так замирало мое сердце.

Факт этот меня настолько потряс, что я вскоре стал сочинять и за сорок лет сочинил три текста под названием «Что получается» (один был напечатан в «Огоньке»). Про то, из чего складывается судьба. Теперь вот хочу написать «Что не получается» — про то, как судьба не складывается и почему обманутые ожидания почти всегда к лучшему...

Бичеватель самодержавия маркиз де Кюстин сбежал из России, доехав до Казани, что ли, и увидев там храм, построенный на месте разрушенного. Горожане туда с развалин старого храма перенесли кости какого-то князя. Градоначальник с гордостью объяснил басурману, что раз новый храм вместо старого стоит, значит, следует и прах туда поместить. У маркиза крыша окончательно поехала: люди не понимают, что можно делать, а чего нельзя. Кюстин закричал: «А-а-а!» — и побежал обратно во Францию, учить соотечественников никогда не ездить в эту дикую Россию. По дороге маркиз напоследок еще встретил слона, которого гнали по снежку из Индии...

Это все опять же к тому, что у нас — не как у людей: мы судьбу измеряем круглыми цифрами, большими величинами, памятниками, соборами, слонами, вместо того чтобы обратиться к опыту одного-единственного человека.

Вот Пушкин: мы отметили его юбилей — и на другой день забыли, в точности как конец света. Мне страшно хотелось прогулять этот юбилей: знал, во что выльется. Уж больно подозрительна мне была мигалка: «До рождения Пушкина столько-то дней»... Короче, смылся я 26 мая, кстати в подлинный день рождения Пушкина, как он записан в церковной метрике, из Москвы в Петербург. Отметил я там свой день рождения, намылился в баню... но тут меня перехватили, затащили на Конгресс поэтов. Не соблюл я невинности. Но есть у меня утешение. Заяц. Тот, что перебежал Пушкину дорогу, когда он дернул из Михайловского к декабристам.

Плохая примета. Пушкин вернулся — и прожил еще двенадцать лет.

Быть может, лучших в своей жизни.

Еще до перестройки со старинным другом Резо Габриадзе мы загорелись идеей памятника зайцу. Мы эту идею стали всюду, где могли, внедрять. «Если, — говорим, — есть памятник собаке Павлова — почему не быть памятнику зайцу Александра Сергеевича?» Сначала все улыбались, но когда на Фонтанке открыли — опять-таки по нашей с Резо инициативе — памятник Чижику-Пыжику, призадумались. И готовясь к 200-летию, все меня доставали: «Что ж вы тянете с открытием? Юбилей пройдет — и не будет вашего зайца!»

Но я точно знаю: будет. И знаю когда.

26 декабря 2000 года. В 175-ю годовщину восстания декабристов. Во второй день западного Рождества. И за пять дней до третьего тысячелетия.

Американцы, эти тинэйджеры, которые вечно торопятся, то с бомбой, то с Интернетом, то с виагрой, любят всякую цифру без одного цента: иллюзия выгоды. 1999 — хорошая цена, целый год экономии! Ну, они и сбили всех с панталыку, хотя дураку понятно: новое тысячелетие начнется 1 января 2001-го. Нет — опять мигалка: «До третьего тысячелетия столько-то дней»... Ну, пусть они гонят, зачарованные тремя девятками на своем спидометре. Нам важнее — не пропустить полустанок.

Наш заяц — символ этого самого: не пропустить полустанок.

Его ушки — вместе и латинское V — «виктория», и развилка дороги, то есть свободный выбор пути. Архитектор Александр Великанов, автор проекта памятника, посадил зайчика на верстовой столб — копию тех, что Пушкину попадались на его больших дорогах. И на этой «полосатой версте» будет надпись: «В ознаменование 175-летия перебегания зайцем А.С. Пушкину дороги (а также восстания декабристов)».

Потомки рассудят, что ценнее для истории: декабристы? зайчик?..

В каком-то смысле зайчик даже ценнее, чем Пушкин: Александр Сергеевич представляет себя одного, а зайчик — весь заячий род. У меня был зарок: никогда не посещать Михайловское и квартиру на Мойке — для меня это слишком сильно. Зарекался, но, как получилось в этом году с 200-летием, какое-то время назад вытащили меня вдвоем с Габриадзе в Михайловское. Не жалею — бывают в жизни моменты, когда сам себе говоришь: «Ну вот, братец, здесь и сейчас можно и помереть». Ощущение полноты удовольствия. Резо — художник, артист, он моментально это просек, и начался фейерверк.

Диспозиция такова: мы идем по пушкинским местам, за нами три машины, черная, белая и голубая, местное руководство со свитой, будки шесть на девять, как и прежде... Жаль, нету телекамеры — всегда ее почему-то нет, когда происходит что-то настоящее...

Идем мы с Резо, я ему с оглядкой на руководство говорю: «По-моему, заяц вот отсюда выбежал». — «Что вы, Андрей Георгиевич, Вульф же написал графу Мессершмиту...» — «Ах да, Реваз Леванович, извините, я этого не учел...» Вот такая лапша. А они за нами идут и мотают на ус...

И тут лес распахивается — и такая даль изумительная!

И само собой с языка сорвалось: «Здесь будет заяц заложён!»...

Потом люди рассказали: «Хорошее место! Мы там всегда бутылку распиваем!» — так что наш зайчик вполне попадает в традицию. Слава богу, не в ту, следуя которой наша власть отмечала пушкинские юбилеи. Власти в этом имени всё слышится «пушка», власть норовит Пушкина закатать в чугун, в бронзу — но ведь там, в этом имени, — «пух», «пушок». Что-то очень легкое, воздушное. Иногда мне кажется, что и общерусская любовь к Винни-Пуху связана с Пушкиным. Об этом никто, кроме меня, не говорит, хотя в этом гораздо больше правды, чем в очередном памятнике. Потому что памятник — он имеет отношение только к нам, а не к человеку, ни точного места, ни даже точной даты рождения которого мы не знаем, ни — между прочим — и того, перебегал ли ему на самом деле заяц дорогу...

Свидетель был один. Заяц. Но он рассказа Пушкина не подтвердил.