Краткое содержание вышесказанного: в жизни есть место подвигу. Надо только сообразить — где и когда. Андрей БИТОВ лежит-лежит на диване, а потом вдруг почему-то встает — и оказывается
В НУЖНОМ МЕСТЕ И В НУЖНОЕ ВРЕМЯ
Бог нас прощает.
Эту простую вещь мы постоянно забываем, не держим на коротком расстоянии, чтобы, если что, за нее ухватиться. То, что Бог помогает, каждым изловлено в практике, а вот что Он прощает, милует — для нас как-то очень абстрактно, расплывчато.
До меня это стало доходить недавно. Как сталинский ребенок, я, придя к вере, долго сокрушался о каких-то своих поступках и ужасался, в какую геенну себя повергаю, но продолжал в том же духе, сам себя не прощая и не рассчитывая на чье-либо прощение вообще. Странная жизнь: в полном осознании собственной мерзости, но без оглядки на присутствие такой штуки, как милосердие.
Так многие живут. Недавно вышла маленькая книжка у Александра Володина «Попытка покаяния» — она именно с этого начинается: «И вдруг я понял, что меня простили». За что Бог карает, мы готовы понять (у кого по части совести не безнадежно) — если не конкретно, то по «совокупности заслуг»... а вот прощает — за что?!
Лет десять назад модно было выражение «Дорога к Храму». Она есть. Другое дело — как еще по ней до этого самого Храма дойти. Мне почему-то вдруг повезло. Хотел сходить в церковь Рождественским постом — дорожки все были кривые... собирался на Рождество — помешала премия «Триумф». Церемония — вещь приятная для лауреатов, но суетная для организаторов. Не пустил меня «Триумф» в Храм. Потом начались Святки с гуляньями...
Наступает Крещение — вижу, нет, опять не попадаю к Богу. Да и что за Крещение, когда все тает... И довольно мерзко на душе. Тут звонок: в Большом зале консерватории — «Покаянный канон» Арво Пярта. Вроде бы консерватория не Храм, и Покаянный канон преподобного Андрея Критского в церкви читается — вспомним Пушкина — «Во дни печальные Великого поста», а у нас тут сплошные песни и пляски... Но почему-то — пошел. И получилось, что мне эта музыка была про то — и тогда. В придачу Андрей Критский — мой святой, близкий мне, кроме имени, тем, что прославился всякими непотребствами, прежде чем стал славить Бога в песнопениях... Так что все в масть: и Крещение, и канон моего святого, и даже то, что я, как выражается Юз Алешковский, в общем, «люблю хавать культуру», но не могу сказать, что куда-то хожу, если не зовут. Я, когда выдается время, люблю полежать на диване, хорошо — с книжкой, лучше — просто так, а чтобы рваться на концерт или спектакль — это, увы, пропущено мною... вот и еще один грех. Но тут поперся, не зная наперед, что получу. Даже не задумываясь, почему Пярт — и почему я. Только когда увидел, что уж больно много всего совпадает, сообразил, при чем здесь, в этом моем сюжете, эстонец Пярт, скоро двадцать лет как живущий в Берлине.
Арво Пярт получил премию «Триумф» год назад. Премию присудило ему жюри — но выдал ее каким-то образом, извините, я. Рассказывая об этом, тайн больших не выдам да и при всем желании не смогу: тайное голосование — вещь не просто тайная, но таинственная. Сидят пятнадцать человек за столом, зная друг друга как облупленных, — и ждут результата, как школьники после экзамена. И всегда непонятно, что и почему получается. Конечно, с самого начала есть бесспорные лидеры, но ровно столько же и небесспорных, и всегда над кем-то сгущается туча...
Вот, значит, в прошлом году с бесспорными разобрались — тут мне сообщают, что я как председатель имею право на лишний голос. А там, среди небесспорных, — два моих ближайших друга. Получается, что я, подчинясь правилам голосования, поступлю против всех правил вообще: одному дам, а второму — не дам.
— Нет, — говорю, — лучше буду тянуть жребий.
Порезали бумажки, бросили в корзинку — вытянул я Фазиля Искандера. Чему страшно обрадовался: и друг, и заслуживает, и, главное, не сделал я чудовищного выбора между ним и тем, вторым. Тянул жребий как бы я — но предпочтение-то Судьбы...
Вполне довольный результатом и собой готовлюсь умыть руки — вдруг кто-то из дотошных счетчиков кричит:
— Постойте, постойте! Тут у одного в списке столько же голосов!
И это был Пярт...
Вообразите коллизию. Два моих друга — и шапочно знакомый, с очень хорошей репутацией, но мало кому здесь известный композитор. Катастрофа...
— Ребята, — говорю, — я так не могу.
Взял теперь уже три бумажки, бросил в корзинку — и левой рукой, зажмурившись, вытащил... Пярта.
Почему — вот так это все? Я ли вытащил из корзинки бумажку с именем Пярта? Повязка ли «Триумфом» привела меня 19 января на его концерт? Что вообще меня в тот день подняло с дивана — желание убедиться, что моя левая рука была права?
Это из цикла, который называется у меня «Что получается...». Сочинение с таким названием я напечатал в прошлом году в «Огоньке» — про то, как я долго был невыездным, а потом вдруг резко стал выездным. За этот рассказ мне «Огонек» почему-то дал премию, после чего предложил рубрику... вроде все случайно и само собой, а возникает сюжет. Сюжет — как жизнь: его невозможно придумать, он сам складывается. Не надо преувеличивать роль совпадений в твоей судьбе — но не надо их и игнорировать. Всю жизнь чего-то не делаешь, или ничего не делаешь, или тебе не дают это сделать, а потом — раз! — и смотрите, что получается...
Мне с некоторых пор понравилась очень простая формула любви: оказаться в нужном месте в нужное время. Когда человек нуждается в этом. Или по жизни складывается — что тебя туда выносит. В итоге в выигрыше оказываешься ты. Вот о чем надо помнить, а не сетовать, что жизнь тебя тогда-то и там-то обделила. И ты при другом раскладе мог бы стать кем-то другим.
Разумеется, советская власть меня обобрала — ну а кого не обобрала? Теоретически я должен был окончить классическую гимназию. Знать четыре или шесть языков. Объездить к тридцати годам весь мир. Или спиться и помереть под забором. Это было мое право — выбирать. Я такого выбора оказался лишен. Обобрали, да. Но говорить об этой обобранности как о судьбе — увольте. Судьбы теоретической не существует. Судьба либо есть, либо ее нет. Вот под этим, а не под иным углом ты пропахал свою жизнь, вот в эту минуту оказался там, а здесь не оказался, — слава Богу за все!..
Когда впервые приехал в Париж, мне было 50. И он мне резко не понравился. Какой-то назойливый, настаивающий на себе, весь состоящий из того, что я о нем читал. Да на фига он мне нужен? И подумав так, я вдруг устыдился: ну где ты — и где Париж! И понял: да не на Париж я обижен, а на то, что Парижа не было в моей жизни в 16 лет. И сразу вспомнил: а Пушкин в Париже так и не побывал — ни в 16, ни в 50... ему и этих пятидесяти Бог не отпустил. Пушкин вообще нигде не был за пределами России. Что не мешало ему говорить и сочинять по-французски так же легко, как по-русски. Описывать, как в Испании ночью воздух пахнет лавром и лимоном...
Эта мысль спасительна. Потому что судьба Александра Сергеевича — если взять по большому счету — вся из недоборов и обделенностей. Но посмотрите, что получается...
Фото Л. Шерстенникова