СЕВЕРНАЯ ТРИБУНА

Нефутбольный репортаж

На стадионе «Динамо» я не был примерно лет двадцать пять.

Чуть ли не в первый раз в жизни я пошел на футбол летом то ли семьдесят второго, то ли семьдесят третьего года (мама почему-то отпускала меня спокойно, хотя было мне лет 12 — 13, наверное, считала взрослым или думала так — ну что может случиться на стадионе? да ничего!).

...Матч «Динамо» — «Арарат», гулкий пыльный город, время отпусков, час дня, пятачок на метро, палящее московское солнце, огромная тень от Южной трибуны накрывает половину ярко-зеленого газона, и я жадно смотрю, как это выглядит на самом деле, а не по телевизору...

Пильгуй, Эштреков, Байдачный... Забытые фамилии. Тугой и потный советский футбол. Прошло двадцать пять лет...

От редакции я взял такси. Ехать пять минут, но подъезд неудобный. На повороте от Нижней Масловки к стадиону сурово отмахнул гаишник: стоп. Все лазейки к «Динамо» забиты машинами. Нынешние фанаты подъезжают болеть на своих тачках. Придется обходить стадион пешком. С непривычки пошел не в ту сторону. Вышел ко входу на Южную трибуну. Тут просто взятие Зимнего. Дикая толпа в красно-белых шарфах, крики: «Открывай ворота, падла!» — пускают в узкую чугунную калитку чуть ли не по одному. Все понятно — фанатская трибуна, если открыть много входов, то пролезут без билетов, начнется беспредел, поэтому милиция бдит и устраивает давку. Но все равно противно.

Пройти через парк невозможно: на каждом сугробе застыл пост. Стадион похож на режимный объект, возбужденная толпа живо напоминает жуткую давку в сентябре на лужковском юбилее Москвы — становится весело и страшно...

На Северной трибуне вход почти свободный, правда, на одного меня пять милиционеров — один смотрит билет, другой щупает карманы, третий показывает мой ярус, четвертый не пускает вверх, пятый... Пятый улыбается по-доброму: браток, спустись пониже, вон места свободные. Это он гонит меня с моего законного места, посадил своих. Для справки: билет в девятый ряд Северной трибуны стоит сто пятьдесят рублей, «цена государственная», как говорили раньше, то есть вполне нормальная, официально установленная...

Спускаюсь на два ряда ниже, чем написано в билете, сажусь на холодное пластиковое кресло. Придирчиво вглядываюсь в газон — матч ведь хотели отменять из-за дикого московского снегопада. Ржавое вместо зеленого, но вполне приличное поле. Солдаты. Беговые дорожки. Началось...

На «Динамо» — полный аншлаг. Я думаю: господи, ну как же так получилось, что этот старый стадион, видавший все эпохи, всех вождей, видавший Сталина, Берию, Маленкова, Хрущева, Брежнева, видавший столько, что его давно уже можно считать футбольным музеем, оказался единственным (!) в Москве, способным принять матч кубка УЕФА, принять знаменитого Роналдо и «Интер». Ведь я же помню эти футбольные субботы-воскресенья, когда в Москве был одновременный аншлаг в Лужниках, на «Динамо» и на «Торпедо», тысяч сто, или даже больше, горожан и «гостей столицы» посещало матчи внутреннего чемпионата — а сегодня максимум, что мы можем себе позволить на футболе абсолютно мирового уровня: тридцать четыре тысячи на стареньком «Динамо»... Почему?

Но думать некогда.

Я знаю, что среди болельщиков есть люди, которые никогда не были на стадионе. К ним обращаюсь я: это надо видеть!

Надо...

По телевизору футбол выглядит гладкой прилизанной картинкой, по телевизору хочется, чтобы бегали легко и мячик пасовали непринужденно — как в компьютерной игре.

Отсюда, с седьмого ряда, не видно этой компьютерной легкости. Не видно, кто кому отдал пас. Но зато видно: футбол — это суровая мужская работа. Мы, зрители этих низких ярусов, прекрасно видим, как кто работает, кто сколько отдает игре. И у игроков здесь свои имена: например, бразильца Робсона, который играет за «Спартак», зрители зовут «Максимка» (был такой рассказ и такой фильм тридцатых годов, про негра-юнгу, деды-болельщики вспомнили и припечатали «нашего бразильца»). Горлуковича кличут «Дед», еще бы, парню уже тридцать семь... Взбухшие жилы, синие от напряжения колени, комки грязи... По проносящимся мимо нашего ряда эпизодам игры я вижу, как яростно работает «Спартак». Но главное, что я вижу — зрители. Вернее, нельзя сказать, что вижу. Чувствую. Ощущаю.

Что я видел на трибунах в семидесятые годы?

Фанатов было мало. Они помещались на нескольких ярусах в «Луже», теснимые милицией. Красно-белые доморощенные, самошитые шарфики, плакаты, речевки, пустые пивные бутылки. Остальной народ переживал «в себе».

— Ах! — разом неслось по стадиону. Это если могли, но не забили. Или удачный пас.

В остальные минуты (кроме гола) — полное молчание. Мертвая футбольная тишина. На фанатов морщились: чего орут?

Сегодняшнее «Динамо» — сплошь красно-белое. Круговая «волна» идет по стадиону. Футбольно-патриотическое скандирование: Россия! Россия!

Но дело не в речевках и не в том, что фанаты подросли и заполнили весь стадион. Вокруг меня — абсолютно, совершенно другая публика, чем та, которую я застал пацаном, лет двадцать — двадцать пять назад.

Редакционное задание — побыть настоящим болельщиком — я понимал так: пойти на стадион и записать то, что народ говорит и думает про футбол. Записать оказалось невозможно.

Впереди меня стоит мужчина в кепке. Он орет бритому Роналдо:

— Ты,...., твою...., такой...., пошел....

Стадион кричит:

— Пустите им кровь!

Стадион требует:

— В кость играй!

Мужчина в кепке поправляет шарфик своему сыну. И опять орет:

—....!

Я глохну от непрерывного мата и непроизвольно оглядываюсь. Рядом с угрюмым парнем коммерческого розлива сидит молодая девица, веселая блондинка. Как же она это слушает? Я приглядываюсь. Блондинка откровенно хохочет: ей смешно видеть нас, тысячи орущих мужиков. Ей просто смешно! Такой безумный выплеск откровенных мужских эмоций, мужской агрессии, мужских комплексов — ничего общего с тем, что преподносят нам телекомментаторы. Здесь, на стадионе, надо слушать музыку жизни. Сегодняшней жизни. Видимо, она такая, эта жизнь, — без пауз, без внутренних эмоций. Вся на крике. И на мате.

— Лужков! Лужков! — кричит сзади меня кто-то. Я оглядываюсь — «виповская», как теперь говорят, а по-старому «правительственная», трибуна, заполненная в первом тайме только несчастными итальянцами в шапках-ушанках, понемногу заполняется и нашими людьми. Неопознанный начальник в огромной лисьей шапке строго взирает на поле. Неужели Лужков? Ведь правительственный кризис!

— Что ж он, кепку на шапку променял? — недоуменно восклицает кто-то.

Господи, да что же изменилось с сорок шестого года?

...Мудрый Константин Бесков, начинавший спартаковскую эпоху, никогда не делал ставки на еврокубки. Он знал, что команда, которая играет чемпионат летом, не может подойти к пику формы ранней весной. Ему надо было выиграть внутренний чемпионат, чтобы бороться с советскими начальниками футбола, чтобы отстаивать право на собственную независимость. «Спартак» легко обыгрывал англичан и испанцев осенью и спокойно сливал четвертьфинал весной.... Болельщики страдали. Бесков был спокоен: судьба!

— «Олег Иваныч»! — кричат с трибун Романцеву. Верят. Мои соседи слева, веселые ребята, заталкивают под скамейку уже вторую пустую бутылку. На лицах блаженные улыбки: хорошо!

— Сейчас зайдет! — успокаивает меня сосед справа. И смотрит туманно. В руках пластиковый стаканчик. Сосед слева предлагает шоколадку.

— Спасибо! — говорю я. — Не надо!

Счет уже один-один. Судьба! Чертова судьба! Роналдо, закативший мяч на сорок пятой минуте и решивший тем самым судьбу игры в смешном нелепом эпизоде, когда спартаковцы ждали свистка к окончанию первого тайма, а мяч все никак не хотел покидать штрафную, скакал по ногам, скользил, ковырялся по ржавым кочкам — Роналдо знает свою судьбу.

Его судьба — роскошная ласковая женщина, которая всегда оказывает благосклонность.

Ну а кто судьба для Романцева, для «Олег Иваныча»? Как ему жить с нею дальше, если «Спартак» затоптал ногами, смял, раздавил знаменитый «Интер», не оставил камня на камне — а забить не сумел? Как ему жить с этой нашей вечной судьбою дальше, если он точно знает — полуфинал выиграл не «Интер», а один игрок, сказочный, фантастический Роналдо, которого у «Спартака» нет и никогда не будет?..

Ну вот и все. Семьдесят пятая минута. Обводка. Гол. Два-один. Я ухожу с «Динамо».

Господи, какой же хороший этой весною снег в Москве! Все светится от снега. Кажется, что весь город пьян футболом. В ларьках, магазинах, барах, домах — все припали к экранам. Все ждут, надеются на чудо, но оно не произойдет.

...А может, произойдет? Когда-нибудь.

Я смотрю на странное весеннее небо над стадионом. Темно-синее, почти бордовое, набухшее, плотное, мокрое небо. Романцев верит в чудо. «Спартак» верит в чудо — я вижу это по игрокам. Мы все верим в чудо, орущие и скачущие на наших пластиковых креслах.

Я иду сквозь огромные, свежие, матово светящиеся сугробы и ловлю такси. Пора домой.

— На футболе был? — спрашивает водила.

Я оглядываюсь. Маленький армянин с золотыми зубами.

— Проиграли, — вздыхаю я.

— Нервы, — вздыхает армянин. — Знаешь, был такой случай. Я с женой развелся, встречался с девушками. Пошли в Ереване на «Арарат» — «Карпаты». Ну, матч кончился, айда ко мне всей компанией. Веришь — я полвечера молчал! Ни слова! Они ко мне подходят: Лева, ну что ты? А я молчу... Молчу и все. Нервы.

— А какая команда была? — вдруг подхватываю я. — Я же помню, я приходил на «Динамо», не то в семьдесят втором, не то в семьдесят третьем: Оганесян, Андриасян, Заназанян, Иштоян...

— Точно! — подхватывает он. — А какая была сборная Советского Союза! А? С тех пор не болею, друг.

— Приехали, — говорю я. — Рижская.

...Ну вот и все. Мы все хотим изменить нашу судьбу. Мы все хотим сломать нашу карму. У «Спартака» всегда были классные разыгрывающие. Великие защитники. И никогда не было нормального забивалы. Кроме Ярцева. Ярцев, пожилой игрок из команды второй лиги, два сезона заколачивал в «Спартаке» великие голы. А потом опять все кончилось. Опять наступила эпоха распасовки, коллективного забивания. Но с судьбой можно бороться. Карму можно побеждать. Если ее хорошо знать. Мы хорошо знаем свою карму — любая, в том числе и футбольная, встреча с Западом была для нас потрясением. Вот и во вторник на «Динамо» страх сковал спартаковцев два раза — когда они не вынесли мяч из своей штрафной на сорок пятой и во втором тайме, когда страх последнего удара не дал им забить второй гол. Не дал окончательно добить проклятого врага.

Но этот страх проходит.

Я ору вместе со всеми:

— Россия! Россия!

Я исхожу криком.

Я знаю: мы привыкнем. Мы уже привыкли. Мы их больше не боимся. У нас нет миллионов, чтобы купить Роналдо. Но у нас есть что-то другое: какие-то легкие, внешне почти беззащитные, ускользающие в морозном воздухе игроки,— ускользающие как сама судьба русского футбола.

В соседнем вагоне метро орут и поют, сдергивают с себя куртки и машут шарфами неудовлетворенные фанаты.

...Хорошо все-таки, что я еду не с ними.

Фото А. Бочинина