Из миллионов судеб всех нас, посетивших эту землю, складывается то, что называется Всемирной историей человечества. Достойна описания жизнь каждого. Я встретился — с этой. Она не нуждается в долгом предисловии
Грань веков
«Я, Окунь Людмила Евгеньевна, урожденная Белецкая, сообщаю о себе и подтверждаю имеющимися документами следующее:
Моя мать, Белецкая Валентина Васильевна, 1926 года рождения, в 42-м году в возрасте 16 лет была репатриирована германской армией из города Севастополь, где родилась и жила постоянно, в Германию, в рабочий лагерь города Нордхаузен.
В 43-м она там познакомилась с гражданином Франции Винцентом Кеттелерсом (1922 года рождения, жителем города Сен-Луи), также заключенным этого лагеря. Они полюбили друг друга и решили соединить свои судьбы...
В мае 45-го лагерь был освобожден американской армией, и по Ялтинскому соглашению французов отправляли домой. В последние часы моя мать, находящаяся на девятом месяце беременности, испугалась ехать во Францию, а захотела домой, к своей матери и сестре. По дороге в городе Любеке 7 июня 1945 года мама родила меня, после чего мы были отправлены дальше и уже на территории Советского Союза помещены в карантинный лагерь под Бахчисараем.
В настоящее время вместе с мужем и двумя детьми мы живем в США (эмигрировали из СССР в 1981 году). С 1980 года я веду безуспешные поиски отца...»
Из письма во французский архив.
У меня на столе лежит стопочка открыток. Полтора десятка весточек домой, в Севастополь, от Вали Белецкой маме из немецкого лагеря. Для меня, родившегося после войны и воспитанного настоящим пионером, а потом бурным комсомольцем, откровение заключалось в том, что в фашистском лагере (даже рабочем) русская девочка могла написать письмо и оно спокойно дойдет до адресата. Да еще писать чуть ли не каждую неделю!
Этой девочки уже нет в живых, и я надеюсь, она нас простит, что мы разглядываем ее аккуратный почерк.
22.02.43. «Здравствуй, моя дорогая мамуся!!! В первых строках, дорогая моя, сообщаю, что я жива и здорова, чего и тебе желаю.
Дорогая моя, как я была рада, когда Оля Стрельцова получила открытку. Мамуся, наши комнаты с Олей находятся рядом, в это время, когда она получила открытку, я сидела у себя на шифоньере, но вдруг зашла Тамара и говорит: «Валя, мы получили открытку от мамы». Я сначала не поверила и продолжаю сидеть, дежурная девочка начала мыть полы, но вдруг заходит опять Тамара и говорит: «Скорей иди, твоя мама передает привет». Когда я услышала, что моя дорогая мамочка в Севастополе и передает привет, я соскочила со второго этажа с кровати, в чулках по мокрому полу побежала к ним в комнату. Ох, как я была рада, от радости я и плакала, и смеялась. Дорогая моя, живем пока ничего, мы с Леной Казачковой в одной комнате, наши кровати рядом на втором этаже, в комнате у нас 14 человек. Дорогая моя мамусенька, у нас в общежитии живет со своими детьми Арюпина тетя Лена, она тебе передает привет. Мамочка, работаем мы все на фабрике, работа не трудная. Кормят нас так: утром одно кофе, в обед суп, вечером суп, 250 гр. хлеба, сахару немного и кусочек колбасы, так что ничего... Мамочка, напиши, как ты кушаешь, как здоровье? Передают тебе привет Оля, Тамара, Лена. За Аню ничего не знаю, ее оставили в Эрфурте. Мамуся, пиши чаще, напиши, где тетя Таня Казачкова. Привет всем-всем, кого я знаю. Пока до свидания, моя дорогая, целую несчетно раз».
Примечание автора: ежедневный рацион, даже если бедная Валя преувеличивает, все равно впечатляет.
26.05.43. «...как я рада, что получаю от тебя весточки. Мамочка, в нашей комнате все Севастопольские девчата, их 14 человек, и никто еще не получал из Севастополя писем, одна я из нашей комнаты. Мамочка, живем мы ничего. Мама, мы с Леной в одной комнате. Мамуся, ты говорила Лениной маме наш адрес или нет? Если не говорила, то скажи или напиши. Мамусенька, очень жалко дедушку Казачкова. Как бабушка Казачкова и как тетя Таня Казачкова? Передай им привет от меня и Лены. Мамочка, я как вспомню за своего дорогого папочку, что я его больше не увижу, так и замирает мое сердце! Родненькая мамочка, 1 мая со мной было нехорошо, т.к. я вспомнила за папочку и за тебя и сильно плакала, и со мной стало нехорошо с сердцем. Ну, а сейчас все в порядке. Ну, пока до свидания, целую несчетно раз».
13.06.43. «...Дорогая моя, милая моя мамочка, как я плакала, когда получила от тебя открытку. В этот день, т.е. 21/V-43 г., плакали все севастопольские девчата, т.к. многие получили очень печальные письма. Милая мамочка, я очень беспокоюсь, чем ты там больная, т.к. ты пишешь, что ты на больничном. Моя родненькая, ты пишешь, что был сильный дождь, вероятно пострадало много людей, потому что у многих, когда я уезжала, были еще раскрыты крыши. Милая моя, если еще будет такой сильный дождь, то прячься у Саплиновых в комнате в саду, которую сделал мой дорогой папусенька. Милая мамочка, береги себя, не плачь за мной. Пока я живу ничего, а как вот там живешь ты, не голодная ли ты? Мамуся, не жалей, меняй все мои вещи, береги только себя, не жалей ничего. Милая мамочка, если ходишь ты к папочке на могилку, то поцелуй его могилку за меня...»
Примечание автора: что за дождь был в мае 43-го в Севастополе, что заставил так плакать всех девчонок? И на каком «больничном» оказалась Валина мама? Неужели оккупационные власти давали больничные листы?..
20.06.43. «...Моя дорогая, вчера получила от тебя открытку. Дорогая моя, как я была рада. Я как раз была в бане, стирала белье, и прибежала Лена и говорит: «Тебе открытка». Я бросила все и побежала в комнату. Когда я читала, я и плакала, и смеялась, и не знала, что делать. Дорогая моя, ты пишешь, что вроде тебе писала Тамара, что я гуляю с мальчиками, но это неправда. Мамочка, а это дело было так: я поругалась с Тамарой из-за того, что я ей не дала шоколада, который мне дал француз, которому я стирала белье, а я стираю белье и нашим хлопцам, которые мне платят картошкой. Вот она разозлилась и написала тебе это. Ну, а пока живу по-прежнему, сегодня выходной день, погода хорошая, загорали. Ну, а пока до свидания, целую тебя крепко, твоя Валя, привет дяде Илюше, тете Марусе, бабушке Бочке и остальным».
Примечание автора: это первое упоминание о «французе». Меня еще впечатлило — «погода хорошая, загорала».
25.06.43. «...Милая мамочка, не жалей мои вещи, меняй и кушай. За меня не беспокойся, я живу ничего и не беспокоюсь об еде: каждый день нам дают 300 гр. хлеба, 2 раза суп, 20 гр. маргарина и чайную ложку сахару, в среду и в субботу дают граммов 25 — 30 колбасы. Иногда собираю маргарин за несколько дней, покупаю бураков, капусты и варю борщ, и такой еще вкусный. Ну, дорогая моя, пока до свидания, целую несчетно раз, твоя дочь Валя».
28.06.43. «...Милая моя мамочка, как я плачу, когда получаю от тебя открытки, но и в то же время радуюсь, что я такая счастливая, что я переписываюсь с своей дорогой мамочкой и знаю, что ты жива. Дорогая мамочка, я нашла нашу Аню, она живет хорошо, кушает хорошо. Она купила себе часы, юбку, кофточку и туфли, она пишет, что если я хочу, то она мне может помочь... Мамочка, напиши, чем ты болеешь. А самое главное, береги свое здоровье...»
04.07.43. «...Дорогая мамусенька, сегодня выходной день. Наши девчата все ушли гулять, а я осталась одна, поплакала и решила написать тебе письмо, а у самой какой-то камень лежит на душе... В нашу комнату прибавилось 2-е девчат, которые прибыли сегодня, так что уже у нас не 14 человек, а 16. Как я тебе уже писала, нашла я нашу Аню, сейчас я с ней переписываюсь, она прислала мне свою фотокарточку, такая полная. И девчата, которые приехали сегодня, они были в том лагере и тоже говорят, что она такая толстая. Ну, пока до свидания, целую несчетно раз, твоя Валя».
30.08.43. «Здравствуй, моя самая дорогая мамочка!!! В первых строках своего письма сообщаю, что я жива и здорова, чего и тебе желаю. Дорогая мамочка, живем мы по-старому, от тебя я уже получила 6 открыток и 1 письмо и 2 посылочки. В первой печенье и конфетки, во 2-й платье, бюстгальтер и носочки, за которые тебе большое, пребольшое спасибо. Дорогая мамочка, если бы ты знала, как я за тобой соскучилась и за своим дорогим папочкой, которого я больше никогда не увижу, и за дорогой моей сестричкой. Мамочка, очень прошу тебя, не присылай мне ничего из питания, т.к. я уже узнала, как у вас в Севастополе трудно с продуктами. Лучше, если хочешь, то пришли что-нибудь из одежи. Если можно, пришли мне чулки и какую-нибудь кофточку и мою юбочку. Ну, а пока до свидания, целую тебя крепко, привет б. Бочке, т. Моте, Милочке, д. Илюше и остальным. Мамочка, напиши, получила ли ты от меня фотокарточку. Еще раз целую. Валя».
В городе Майами Людмила Окунь, урожденная Белецкая, рассказала мне историю своей семьи:
«Шел 79-й год, мы уже подали документы на отъезд и пребывали в ожидании, как решится наша судьба. И в это время моя мама, Клавдия Васильевна Белецкая, умерла после шестого инфаркта. По просьбе мамы я увезла ее прах в Севастополь, на ее родину, где на городском кладбище лежали все родные. После похорон моя тетя, Валентина Васильевна, младшая мамина сестра, вдруг бросилась мне на шею и начала причитать: «Доченька моя родная, доченька...». Оказалось, эти ее слова имели самый прямой смысл: я действительно ее дочь. Для меня это была полная неожиданность. Вроде бы я обрела вторую маму, но чувство это, казалось бы радостное, не перекрыло чувства потери. Естественно, у меня возникло множество вопросов. Как и почему столько лет (мне уже было за тридцать) я не знала и не подозревала о правде?
И тогда она открыла мне семейную тайну. Рассказала, как в немецком лагере, где находились молодые люди из множества европейских стран (по-моему, они работали на ферме), ее полюбил молодой француз, и она ответила ему такими же чувствами. Она никогда не вспоминала о том времени, я только помню, что раз промелькнуло в давнем разговоре, что ее как-то в наказание заставили руками выгребать туалет.
Но семнадцать лет — это семнадцать лет. В 44-м она забеременела. Конец войны явственно приближался, и мой отец сообщил в письме домой, что вернется на родину с женой и ребенком. И при возможности — я уж не знаю, какие там были возможности, — приносил детские вещи, пеленки, распашонки... У меня есть детская фотография, где я в пальто, которое еще в Германии «достал» мой отец.
Американцы, освободив лагерь, по соглашению с СССР увозили всех, кроме русских. Но некоторым все же удалось уехать. Моя же мама, провинциальная девочка, боялась уезжать во Францию, единственным ее желанием в тот момент было вернуться к маме. Во время отъезда французов она спряталась и осталась в лагере. И когда пришла родная Красная армия, всех оставшихся мальчиков и девочек отправили в лагерь под Бахчисараем.
По дороге, в Любеке, я родилась. Никогда не забуду ее слова: «Я была там не одна с младенцем, многие закопали детей, а я тебя пожалела». Страшна была даже не эта фраза, а тот монотонный голос, которым она это рассказывала. Это поражало совершенно.
В лагере под Бахчисараем было несладко. Вернувшиеся из Германии ребята работали на полях по двенадцать часов, и она была вынуждена на все это время оставлять меня в бараке, по которому бегали крысы, и, как она утверждает, странно, что они меня не съели, хотя пару укусов она на мне нашла. Но все же по-своему она была счастлива, так как и она и я остались в живых, а многие из ребят умерли в Бахчисарае.
Надо сказать, что ее сестра, моя «мама», была старше на тринадцать лет. Она уехала из Севастополя учиться в Москву очень рано, в 17 лет. Считалась «мама» человеком способным, успела поучиться еще в старой гимназии, знала три языка. Стала офицером НКВД-КГБ, довольно быстро поднялась по служебной лестнице. Последнее место ее работы — заведующая отделом кадров в Институте международных отношений. Во всяком случае у нее уже в середине сороковых было достаточно полномочий, чтобы приехать и забрать нас из лагеря. Она привезла нас в Москву и выходила. У моей настоящей матери (я все-таки буду называть ее тетей) печень была уже в паху, она, по мнению окружающих, доживала последние дни, да и я была не в лучшем состоянии. Но маме удалось нас спасти, и тогда она приняла решение оставить меня в Москве. У нее был очень сильный характер в отличие от тети, которая была невероятно мягка и податлива, что, в общем-то, видно из ее писем.
Мама была замужем. Жили они без детей, но она очень любила свою младшую сестру, относилась к ней скорее по-матерински. И отправила ее в Севастополь одну со словами: «Ты никому не докажешь, что это не немецкий ребенок».
Муж мамы, полковник, читал лекции по политэкономии в военной академии имени Фрунзе и был крайне против такого поворота, но мама настояла на своем и вырастила меня как свою дочь.
Я в Севастополе проводила все летние каникулы. Там меня тетя втайне от мамы крестила. Родственников и соседей было очень много. И все они знали правду обо мне. Но надо знать мою маму и ее характер. Человек она была очень хороший, но... все предпочитали рядом с ней молчать. Так до самой ее смерти я и не узнала правды.
Поиски отца я начала почти сразу. У нас была знакомая девочка, которая вышла замуж за француза и уехала во Францию. Напомню, что заканчивался 79-й, и все эти поиски плюс наше желание уехать из СССР балансировали на грани обвинения в предательстве Родины. Было вообще много внутренних сомнений: надо ли это делать? зачем? после стольких лет там, наверное, семья, нужно ли это мне?
Это была первая и последняя попытка найти отца, тем более что французское правительство крайне не способствует таким поискам. Тем не менее нашей приятельнице удалось разыскать родную сестру моего отца, но в день, когда они должны были встретиться, моя французская тетя умерла. Оборвалась последняя ниточка.
После войны отец в течение нескольких лет пытался вытащить мою родную маму из Советского Союза, писал в посольство СССР во Франции, но — нам-то это понятно — занимался совершенно безнадежным делом. В 49-м году она вышла замуж за мичмана Черноморского флота, родила двух детей (моих сводных братьев), один из которых жив, другой года два назад умер. Мичман, наверное, ее сильно любил и, похоже, знал семейную тайну, ревновал, потому пил и дрался, мучил своих сыновей и в конце концов развелся с ней. В ноябре прошлого года она умерла.
Конечно, мне очень хочется поехать во Францию, хотя бы посмотреть на город Сен-Луи, откуда родом отец, я нашла его на карте — это север Франции. Но пока нет возможности, много работы, она засасывает, страшно ее оставлять хоть ненадолго, но я надеюсь, что когда-нибудь мне удастся попасть во Францию...
Когда мы решили уехать в Америку, труднее всего было сказать об этом маме. Но когда я ей об этом объявила, я увидела единственный момент за все время, что я ее знала, когда она хоть немного открылась. Видимо, за все годы она никогда и ни с кем не была откровенна, что нормально при ее работе. Мама выслушала меня и сказала: «Если бы я знала хоть чуть-чуть меньше, чем знаю, я бы тебя не отпустила, но если у тебя есть возможность — уезжай. А его (она кивнула в сторону комнаты, где был ее муж) я беру на себя». И мы начали оформлять выезд. Этот разговор был ровно за год до ее смерти.
Мы раньше жили на углу Воровского и площади Восстания, в доме вместе с Сергеем Михалковым, правда, в отличие от него, в коммунальной квартире. А когда я училась в шестом классе, переехали в Новые Черемушки. Я окончила школу, два года училась в текстильном, пошла работать в театр, заболела им, и учеба отошла на второй план. Тем более тогда у меня родился первый ребенок, и трудно было все совмещать. Я ушла из института и начала учебу в школе-студии МХАТа.
Несмотря на то что я росла в семье правоверных коммунистов, как ни странно, я совершенно не была с ними духовно связана. И как только я подросла, у меня все время был внутренний протест против отсутствия свободы, отсутствия права высказать свое мнение (вот они, французские гены. — В.М.-К.). Рот мне затыкали постоянно — но появились в жизни театр, друзья, литература, свой взгляд на жизнь.
Я человек слабый и мягкий, но заводной и с куражом. И возникло безумное желание посмотреть мир, безумное желание читать то, что хочешь, и, конечно, получить возможность для моего мужа-художника свободно творить без поправок на политику.
Последнее примечание автора: рассказанная история — далеко не самая страшная в череде несчастий XX века, происходивших в нашем Отечестве. Но что это была за страна, если даже такая история для нее — не очень страшная?..
Виталий МЕЛИК-КАРАМОВНа фото В. Мелик-Карамова и из семейного архива:
- Людмила Окунь (Белецкая).
- Валя Белецкая. Июль, 1946 год.
- Валя Белецкая. 1944 год.
- Винцент Кеттелерс. 1944 год.