ЭФФЕКТ СУВОРОВА

«А ОН РУБАНУЛ!..»

Публикации

Виктор СУВОРОВ

(новые идеи и немного о себе)

О чем речь?

Осенью 1993 года c помощью Владимира Буковского я познакомился в Лондоне с Виктором Суворовым. Благодаря «Аквариуму» и «Ледоколу» их автор к тому времени стал уже довольно популярной фигурой в России, что было бы совершенно немыслимо в СССР.

Наши первые встречи проходили очень напряженно и тогда меня больше интересовал мотив измены. Осталось в памяти, что резидент в Женеве был для Суворова отец родной, а потом его сменил секретарь парткома ГРУ и начались сложности. «Меня прижали, я и ушел» — это слова Суворова. При этом он клялся, что никто из-за него не был арестован. Если это и правда, то представляю, у скольких сотрудников различных советских посольств закончилась досрочно загранкомандировка. Причем, возможно, навсегда. Не сомневаюсь, что они и сейчас, собственноручно готовы расстрелять своего бывшего коллегу.

Советский суд виновность Суворова-Резуна определил давно. Российский этим вопросом не занимался. Расстрельный приговор в силе. Возможно, для нас Суворов — то же, что для англичан Ким Филби, а Ким Филби для нас то, что для Запада — Суворов. Только время решит этот вопрос. Оно вынесет свой беспристрастный приговор, хотя бы потому беспристрастный, что все заинтересованные персонажи и свидетели уже исчезнут в его бесконечной и невидимой дали.

Но отрицать работу Суворова как историка — бессмысленно, хотя с ней можно и не соглашаться. И вот, спустя три года после знакомства, меня уже куда больше интересуют вопросы по истории, хотя никогда не получается забыть, что перед тобой второй после Пеньковского офицер ГРУ, ушедший на Запад, из тех, кого я знал.

— Виктор, вы так красочно описали в начале «Аквариума» казнь предателя. А вас не беспокоит наша встреча? Может быть, я послан для вашей ликвидации? Ведь, судя по тому же «Аквариуму», Главное разведуправление не прощает изменников.
— Вы совершенно правы, Главное разведуправление никого не прощает, но после выхода моих книг, мне кажется, им невыгодно что-то со мной делать.

— Между вашим уходом и уходом Гордиевского прошло почти десять лет. Встречаетесь ли вы с Гордиевским здесь, в Англии?
— Да, мы встречаемся, причем встречаемся удивительно. Огромный вокзал Виктория, чудовищный по размерам вокзал, тысячи людей, и вдруг сзади меня кто-то хлопает по плечу. Ну, думаю, все — вот оно. Он тоже чувствует, что я могу сделать какое-то резкое движение: «Витя, Витя, успокойся». Оборачиваюсь — Олег Гордиевский. Он меня увидел в Лондоне, в огромной толпе. Судьбы у нас, конечно, в чем-то одинаковые, в чем-то разные. Проводить параллели трудно.

— Виктор, у вас взрослые дети и уже внук...
— ...Внучок, ему как раз сегодня исполняется пять месяцев...

— ...Ваши дети считают себя русскими или англичанами?
— Нет, они англичане. Тут я не мог сделать ничего, потому что, когда мы приехали сюда, дочке было шесть лет и у нее было уже два языка. Она в два года приехала в Женеву, а дети быстренько все схватывают. А мальчишке было два года. Когда мы приехали сюда, он ни на одном языке не говорил. Он начал говорить уже здесь. Нас только двое — я и моя жена, а против нас — улица, школа, телевидение. И — есть тысячи, тысячи проблем, о которых мы дома не говорим. Дети англичане, и мы не хотим ломать им жизнь, раз они попали в такую ситуацию. Был такой момент, который очень на моего мальчишку повлиял. Первого сентября 1983 года, когда южнокорейский лайнер был сбит, его в школе очень сильно побили.

— И фамилии у них английские?
— Английские.

— Виктор, мы с вами беседуем 28 июня. Зная вашу феноменальную память, хочу вас протестировать: можете вспомнить, что было 29 июня 1941 года?
— Да, конечно. В это время соединились танковые клинья возле Минска... Я правильно отвечаю? Соединились две танковые группы: 3-я и 2-я Гота и Гудериана. Это для нас была страшная военная катастрофа. Затем быстро были арестованы генералы Красной армии. Я думаю, их арестовали после 4 июля. Павлов, Климовский, Коробков...

Удивительная вещь, Западный фронт имел четыре армии. Третья, десятая, четвертая и тринадцатая во втором эшелоне. Так вот, я долго разбирался, почему вдруг арестовали и расстреляли генерал-майора Коробкова. Удивительная история. Почему расстреляли командующего четвертой армией, а не десятой, не третьей, не тринадцатой? Оказывается, разнарядка поступила на одного командующего армией, одного командующего фронтом и одного командующего армией. Три армии находились в чудовищной ситуации, и с ними не было связи, а одна армия в хорошем состоянии была, с ней была связь, можно было командующего армией вызвать. Оттого что у него было лучшее положение, оттого что у него была связь, Коробкова расстреляли.

— Я хотел спросить вас про другой факт. По свидетельству очевидцев, да и в дневнике Сталина, посещения 29 и 30 числа отсутствуют, Сталин впал в депрессию. В эти дни ему приписывают такие слова: «Ленин нам оставил сильное государство, а мы его просрали». Как вы считаете, была у Сталина депрессия?
— Да, это было. Сталин отсутствовал. Раньше нам рассказывали, что он сразу с двадцать второго июня запаниковал, я проверил, оказалось — нет, он очень интенсивно работал. Но когда выяснилось, что Западный фронт рухнул, фронт окружен, разбит, уничтожен,— все и началось. Дивизии, армии из второго эшелона туда перебросили. Из-под Черкасс двинули 19-ю армию Конева. Лукина туда же бросили, 16-ю... Но я не согласен вот с чем. Говорят, что Сталин испугался. Я говорю — нет. Этого быть не может. Я у Льва Толстого нашел такое, медвежатника в «Войне и мире» спрашивают: «Тебе не страшно идти на медведя, одному, с рогатиной?» — «Да страшно, пока его не встретишь. А встретишь, ну тогда самое главное, чтобы медведь не убежал, тогда уже некогда бояться». Примерно такие слова.

Так вот, депрессия была связана не с его страхом, а с другим обстоятельством. А другое обстоятельство, на мой взгляд, — Сталин понял: ЕГО ВОЙНА проиграна.

В Третьяковке есть совершенно замечательная мраморная статуя «Крестьянин в беде». Сидит крестьянин, у него сгорел дом, и рядом мальчик маленький, который его толкает: «Тятенька, давай». А у него все сгорело, он сидит в какой-то страшной позе. Я думаю, мальчик — это Политбюро, оно его пытается поднять, ведь нужно что-то делать. А он к этой войне готовился всю жизнь. Он Гитлера искусно впутал в такую интригу, из которой Гитлер не выбрался. Да, Красная армия все же закончила войну в Берлине, но это не то, что надо было Сталину.

...Он все удары наносил первым. Он везде говорил, во всех речах: «Мир, мир». Очень мягкий, казалось бы, человек. Начинаешь читать его речи: он скальпов не требовал, крови не требовал. Самый миролюбивый товарищ — товарищ Сталин. Зиновьев про смерть говорил, про кровь. Бухарин говорил, что расстрел — это лучший метод выведения нового человека. А Сталин такого никогда не говорил. Сталин всегда мягенько, мягенько, а потом раз — и все. И первый раз в истории по нему нанесли удар раньше. Весь его план рухнул. Война, которую он задумал, для него была проиграна. Маркс говорил: «Мы не можем существовать на одной планете». Правильно Маркс говорил, и Ленин говорил: или одно, или другое победит. Это тот редкий случай, когда товарищ Ленин был прав.

Адмирал флота Кузнецов пишет, что закончился Парад Победы, а Сталин говорит: «Вот, я уходить собираюсь».

— Я согласен, что стратегически война была проиграна, цена победы — это цена неизмеримой солдатской крови, которой залили немцев. Но чем это можно объяснить? С 29-го года страна готовится к войне. Ужасы коллективизации, индустриализации — все было положено на алтарь будущей войны. И вдруг за первые четыре месяца-- четыре миллиона пленных. Немцы прошли всю Россию. Почему?
— О, это очень легко объяснить. Эпиграф ко второму тому «Последней республики» будет из книги Маршала Советского Союза Жукова. А эпиграф вот какой. Гражданская война подошла к концу, и восстали крестьяне Тамбовской губернии. Антоновцы. Там Жуков воевал как командир эскадрона, и его там рубанули. Была ситуация, когда он скачет на коне, он драгун, и тут навстречу ему тоже драгун, только антоновец. И фраза у него такая: «У меня шашка была занесена, а он уже рубанул». Вот это и есть — причина разгрома... Я собрал данные по аэродромам. Аэродромы были в десяти-двенадцати километрах от границы. Шашка занесена, понимаете? Если бы за сто километров, если бы за Днепром была авиация, немцы туда бы не долетели. И не было бы внезапности. А так все наши самолеты сгорели. Сгорели самолеты, новейшие истребители. Когда поднимаются бомбардировщики без прикрытия, их давят. Если господства в воздухе нет, наши танки слепые. Циклопу нашему выбили глаз, понимаете? Начинаем двигать сверхмощные танковые корпуса, мехкорпуса, допустим, танковый корпус генерала Власова Андрея Андреевича, 4-й, подо Львовом. Чудовищное скопление танков. Тысяча танков. Но нужно, чтобы сверху висел самолет-разведчик. Потому что другие виды разведки не подходят. Нужно сейчас видеть: куда немцы повернули? Как только они накрыли аэродромы первой волны, мы не можем поднять самолет-разведчик. Поднимаем, его сбивают. Все. Тогда мы начинаем трепыхаться вправо-влево. Далее. Я собрал сведения и публикую их в книге: 25 тысяч вагонов боеприпасов брошено у границы. Или, допустим, миллионы карт. Миллионы карт! Брошены у границы. Мы слепые, мы ничего не можем сделать. Сидит оперативный отдел, нужно планировать войну, а у него карты нет. Это как хирургу делать операцию не хирургическими инструментами, а ножом и вилкой.

— Какие еще ошибки Сталина, на ваш взгляд, привели к такому страшному разгрому Красной армии?
— А я не считаю это ошибками. Это была целенаправленная политика, и она действительно приводила к результатам. Читаешь любые мемуары: у нас противотанковых пушек не было. Правильно. Их сняли, даже из войск убрали. Потому что считали — они не нужны. Готовился удар по Румынии. Мы наносим удар, срезаем немцам нефть. Все немецкие танки, по сталинскому плану, сразу остановятся. То есть это не ошибка — это расчет.

— Помимо уже известной всем версии с аэродромами и их разгромом, я слышал, у вас появились совсем новые «авиационные» изыскания.
— С тяжелыми бомбардировщиками вот какая история. Перед войной бригада Петлякова, но под общим руководством Туполева, создала великолепный бомбардировщик, который назывался «ТБ-7». Он назывался предварительно «Ант-42», потом — «ТБ-7», тяжелый бомбардировщик, а потом, после смерти Петлякова, его называли «Пе-8». Так вот, этот бомбардировщик был совершенно уникален вот в каком отношении. Когда самолеты поднимались в то время на большую высоту, там не хватало кислорода и моторы захлебывались. И вдруг кто-то, не знаю, Туполев или Петляков, предложил совершенно гениальную вещь. Бомбардировщик — четыре двигателя. И все думали, что это четыре двигателя. А они ставили пятый. Пятый стоял внутри, за пилотом, и там стоял компрессор. То есть летим на малой высоте, — летим на четырех двигателях, поднимаемся на большую высоту — включаем пятый двигатель, и пятый двигатель не крутит винт, а крутит компрессор и питает дополнительным воздухом четыре других двигателя. Так просто и так гениально. Это был абсолютный секрет. Бомбардировщик носил пять тонн: пятитонную бомбу, первую в мире, и поднимался на такую высоту и развивал такую скорость, что зенитная артиллерия его там не доставала и «мессершмитт-109» (лучший немецкий истребитель) за ним угнаться не мог. Наш огромный бомбардировщик ходил там быстрее «мессершмитта». Так вот, мы могли сделать тысячу таких бомбардировщиков. Единственная страна в мире, которая была способна на тысячу бомбардировщиков даже в голодный год, имела конструкторов, имела командный состав. Имела летчиков, имела штурманов, имела все. Осталось только старые бомбардировщики заменить на новые.

Хиросима — это двадцать килотонн... А один вылет «Пе-8» — это пять тонн. Тысяча самолетов — это пять килотонн. Один день, два дня, три дня, четыре, пять — и это Хиросима. Ни у кого в мире такого не было. Мы могли призвать в 39-м году товарища Гитлера и показать наглядно, «что мы сделаем с твоим Берлином, если ты полезешь на Польшу. Забери Данциг, но, пожалуйста, большой войны не делай». Такой сговор в то время был бы вполне реален.

Так вот, Сталин сказал: «Нам этого не надо». И этих «Пе-8», когда началась война, было всего одиннадцать штук. То есть мы могли это сделать, но не сделали. Не сделали потому, что Сталину не нужно было разрушать Европу, ему нужно было Европу захватить.

— Одной из причин разгрома Красной армии считается уничтожение Сталиным генералитета. Вы же это причиной трагедии не считаете. Это так?
— Нет. Это не главная причина. Вы знаете, я с собой принес Йозефа Геббельса, последние записи. Это 16 марта 45-го года. «Я сообщаю фюреру о представленной мне для просмотра книге Генштаба о советских маршалах и генералах и добавляю, что у меня сложилось впечатление, будто мы вообще не в состоянии конкурировать с такими руководителями. Фюрер полностью разделяет мое мнение. Наш генералитет (это Геббельс о своих немцах говорит.— В.С.),— наш генералитет слишком стар и исчерпал себя».

— Мы говорим не о 45-м, чистка была в 1937 — 1939 гг.
— Хорошо. Если Сталин выдвинул таких генералов, которые были способны вступить в войну дураками, а закончить войну умными, — значит, это была правильная чистка. Если Гитлер вступил в войну с умными генералами, а к концу войны они поглупели и постарели, значит, это была неправильная политика. Не правда ли? Об обезглавленной армии я еще буду писать. Книга будет называться «Очищение». Мне кажется, Сталин очищал армию, и правильно делал. Нам всегда говорили: вот гражданская война и поход четырнадцати государств. Тухачевский, Блюхер, Якир приписывали себе победу над всем миром. А я говорю: «Стойте, обождите! Мы воевали в Польше... назовите, где еще? Когда мы шли по Дальнему Востоку, японцев там уже не было. А было сражение против собственного народа. То есть «красные» против «белых», «красные» против «зеленых», против махновцев, против антоновцев. Была гражданская война. А эти люди, репрессированные до войны, — палачи своего народа, но никакие не полководцы».

— Виктор, вы как бы выносите свой приговор Верховного Суда. Хороший способ разбираться с генералами — просто пускать их всех под нож.
— Ну не под нож, на пенсию.

— Тем не менее их уничтожили. А насчет умных советских полководцев, которых воспитала война... Я читал записки Эйзенхауэра: когда Жуков ему показал, как он планирует операцию, и указал вероятные потери, Эйзенхауэр заметил, что ему бы конгресс ни одного дня не разрешил быть командующим. С такими потерями.
— Можно ли быть талантливым полководцем и губить людей? Да, можно. У гоночной машины главный параметр — скорость. Сколько она сожрет бензина — это никого не волнует. Главное, чтобы она победила. У американцев были другие параметры. Сколько это будет стоить, во сколько это обойдется человеческих жизней? Нам этот параметр не задан. Не задается этот параметр, и на Чернобыле ликвидаторы работают: вот, пожалуйста, берите этот графит и ведрами таскайте куда-то в угол. Что с ними, этими солдатами, потом будет — это никого не волнует. То есть Жуков — из той же породы, что и наши чернобыльские ликвидаторы. Там тоже были талантливые инженеры, ученые.

Сталинград. Немцы прут из-под Харькова, прорывают фронт. И мы вокруг Сталинграда одну линию обороны строим, другую, третью, четвертую. Сюда инженерные войска, лучшие инженерные войска. На БАМе снимают пути, чтобы рельсами укреплять блиндажи, минные поля ставят. Но немцы прорвались в Сталинград. Немцев замкнули, и мы начинаем прорывать свои укрепления. Свои минные поля. И мы гоним наши войска сквозь укрепления, которые мы строили в июле 42-го, в августе, сентябре, октябре, ноябре. По своим же минным полям. А дальше? Это же лагерь военнопленных. Зима, они же зимой никуда не уйдут. У них уже топливо кончилось. Пешком, без танков? Без артиллерии, без тягачей, без машин? А мы штурмуем и штурмуем. Штурмуем и штурмуем — а зачем? В степи сталинградской жрать им нечего. Ну месяц, ну два, ну три, ну до апреля максимум бы это продолжалось. Но штурмовали и валили, и валили сотнями тысяч солдатских жизней.

— Если говорить об истории российской армии, разве такое отношение к солдатской крови было всегда?
— Нет, ни в коем случае. Первая мировая война — на ней человеческая жизнь все же ценилась. Это была не такая война, как вторая, мы там около трех миллионов потеряли, а десять миллионов жертв — всего, на всех фронтах воюющих государств. Конечно, средства поражения были не такие и масштабы операций иные. Но тогда русскому народу эта дань показалась очень тяжелой, и русский народ пошел на революцию, потому что наши мальчики в окопах устали.

Во второй мировой войне мы уже не считали, сколько там народу гибло, и никто не говорил, что мы устали. Вперед, до победы! Это было совсем другое отношение к человеческой жизни и в тылу и на фронте. Открываю я Льва Николаевича Толстого «Севастопольские рассказы», где он описывает: плохо живется в Севастополе, там «есть нечего», то бишь масло несвежее дают. В общем, нехорошо... А мой отец воевал на Северо-Западном фронте и такие вещи рассказывал, что если это сейчас повторить, то никто не поверит.

— Поскольку мы заговорили о российской армии и российских полководцах, я хочу вот о чем спросить. Есть люди, которых раздражает, что человек, перешедший на «другую сторону», взял для себя псевдонимом фамилию великого русского полководца. Как вы сами к этому относитесь?
— Это не самовозвышение — это самоуничижение. Когда я задавал в училище непотребные вопросы, на которые иногда преподаватели не могли ответить, они между собой говорили: «Опять этот Суворов выступает». Они надо мной смеялись, понимаете? Это была смешная кличка.

Я никогда не думал, что мои книги придут в Россию. Я в это не верил. Я писал книгу для здешней публики, для англичан, для американцев, для французов. Если я писал бы под своим именем Владимир Резун, то были бы большие гонорары. Разведчик ГРУ, ушедший на Запад. Но я не хотел этого делать. Я должен был уберечь свою семью. Я должен был защитить своего отца от соседей. «А! — сказали бы, — это его сыночек написал, эту клевету». Моего брата, который служил в ракетных войсках и закончил службу подполковником. Хотя, если бы не я, он бы повыше поднялся, талантливый парень. Суворов — это моя кличка неудачника, вольнодумца: «Суворов, ну куда тебя понесло, в болото со своими танками заехал, Иван Сусанин тебе в поводыри». Я спросил у людей на Западе: «Суворов — вы такое имя слышали?» Нет, не слышали. Обычная русская фамилия. Это устраивало всех.

— Глядя со стороны, какая разведка все же самая сильная в мире? Дееспособная, лучше работает?
— ГРУ, конечно. Господи, да что вы. Сейчас я могу смотреть с двух сторон. Им бы конгресс не позволил так свободно тратить, играть ва-банк. То есть человеческую жизнь, и свою и чужую, не считать.

Вы знаете, польский издатель мне говорил: «Ты работаешь на Россию». У них же или Джеймс Бонд, или разоблачения, или какой-то Рэмбо там бегает, или «Взвод», то есть разоблачение. Разоблачение — это легко, а вот, допустим, написать книгу, чтобы весь мир ее читал и говорил: да, русские — умные люди. Мне говорят: «Тебя заслали, чтобы ты писал книги про советскую разведку, воспевал ее. Когда в России говорят: «Но ты враг», — я говорю: «Да, я враг, но...».

— А может, вас действительно заслали?
— Вот не знаю, не знаю. С одной стороны, я ушел «на ту сторону». С другой, я думаю, нанес сильный удар, «ледокольный» удар по мифу. Миф раскололся. Теперь ни один историк, согласен он со мной или нет, меня не сможет игнорировать, я уже как гвоздь в ботинке. Или меня нужно вырвать, или в ботинок забить, но обойти нельзя. Каждый со мной должен спорить, должен ругаться, обзывать меня: враг, предатель и так далее, но обойти эту идею уже нельзя.

— Значит, мы все же не дураки, а дело в том, что Сталин сам хотел напасть на Гитлера на неделю позже?
— На две недели позже. 6-го июля, по моим расчетам.

Дабы не вызвать на себя огонь (пишу, мол, по указке ГРУ, ПГУ, ЦРУ, МГУ, ПТУ и т. д.), излагаю биографию Виктора Суворова по книге англичанина Г. Брука-Шеперда «Буревестники (!) перестройки». Владимир Богданович Резун, украинец, родился в 1947 году в армейском гарнизоне близ Владивостока в семье военнослужащего, большинство родственников отца тоже служили в армии. Неудивительно, что в 11 лет он поступил в суворовское училище, затем в 1965 году в высшую военную школу в Одессе, там вступил в КПСС. По окончании направлен на службу в Прикарпатский военный округ, в августе 1968 года в качестве командира роты участвовал во вторжении в Чехословакию, после этого направлен в Приволжский военный округ, оттуда взят в военно-дипломатическую академию, зачислен в главное разведывательное управление Генерального штаба и в 1974 году направлен в резидентуру ГРУ в Женеве. Карьера ординарная, без взлетов и падений.

В резидентуре ГРУ в Женеве (по Брук-Шеперду, «центре международного шпионажа», а по мне — в средоточии синекур) капитан Резун начал зондировать американцев, сначала намекая на глупость Брежнева (американцев это не поразило, они об этом, как оказалось, знали из прессы), затем предлагал им коллекционные монеты (и тут не клюнули, кстати, Пеньковский точно также безуспешно тыркался в ЦРУ), но все же в июле 1977 года капитану удалось завербоваться на английскую разведку. Проработал он на нее, согласно Бруку-Шеперду, одиннадцать месяцев, затем 10 июня 1978 года вместе с женой и двумя детьми был вывезен из Женевы в Лондон, можно предположить, по просьбе самого Резуна, ибо, естественно, англичане были заинтересованы в его работе на территории СССР по окончании командировки.

Сам Резун объясняет свою измену неприятием советской системы, шоком после чехословацких событий 1968 г. и прочим навязшим в зубах «джентльменским набором» любого перебежчика (просто диву даешься, сколько западных шпионов чуть ли не жизнь бескорыстно положили за русскую демократию, правда, удивительно, почему после августа 1991г. кривая западного шпионажа против демократической России пошла вверх).

Трудно оценить вклад Резуна в копилку английской разведки, но Брук-Шеперд утверждает, что он настолько много поведал о спецназе ГРУ, что Запад специально проводил маневры «Смелый защитник» по борьбе с этим всепожирающим монстром (был ли мальчик? куда этот спецназ делся? не его ли имел в виду Грачев, когда обещал взять Грозный и одним махом закончить всю чеченскую эпопею?). Отметим, что в то время на ЦРУ работал генерал-майор ГРУ Поляков и другие видные сотрудники ГРУ, затем выданные Эймсом и расстрелянные КГБ — все это к тому, что вряд ли рядовой сотрудник резидентуры нанес какой-то чудовищный ущерб.

Сейчас Резун и иже с ним обожают для паблисити поговорить о «вышке», да, ее получали по приговору военного трибунала почти все перебежчики, однако, профессионалы прекрасно знают, что после бегства на Запад убийцы Бандеры в 1961 году закордонные «эксы» были запрещены политбюро (в порядке приятного для любителей мокрых дел исключения убрали лишь Амина во время переворота), о сбежавших предателях говорили с зубовным скрежетом, но никто ликвидировать их не брался, ибо возни много, велик риск политического скандала, к тому же отсутствовал «запал», как при Хозяине Иосифе. Помнится, после бегства в Лондоне в 1971 году сотрудника КГБ О. Лялина даже ориентировку разослали с фото и указанием сигнализировать (и только!) в случае его обнаружения... На этом и закончилось. Где ты, Мстящая Рука КГБ и ГРУ? Чистейший миф. Зато публика-дура до сих пор охает и хватается за голову. Если Резун назовет мне хоть одного предателя — а их сонмы! — которого в последние 30 лет покарала бы пресловутая Рука за кордоном (не дома, тут она горазда!), я сам готов отрубить себе руку и выслать ему диппочтой через английское посольство. Так что разговоры о «ликвидации» оставим для слабонервных вместе с фильмом, где для воспитания советских разведчиков показывают заживо сожженного в крематории Пеньковского — блестящая художественная находка в «Аквариуме».

По-другому отношусь к Суворову-сочинителю, не блещущему стилем и прочими фортинбрасами, но зато очень тонко чувствующему читателя. Спор с Суворовым бесполезен, факты он выстраивает согласно своей логике, а она у него живая и изощренная — просто профессор Асмус!

Ошеломляет, что мы планировали и чуть опоздали напасть на Гитлера, хотя и оперативный план превентивного удара мог существовать среди множества планов, как во всех нормальных генштабах (прекрасно помню американский план превентивного ядерного удара по нам, имел счастье читать). Удивительно, что о сталинском плане нападения на Германию не обмолвился ни один из гитлеровских генералов, ни Черчилль или Монтгомери, никто из советских военачальников.

О, «доверчивый северный народ!» (В. Белов). Ну почему бы не воспринимать Суворова как сочинителя, и не наслаждаться дивной фикцией? Почему все время хочется услышать правду-матку? Так что читателям, всерьез уверовавшим в «Ледокол» — мое глубокое сочувствие, перед мастером же паблисити Суворовым — снимаю шляпу!

Коллаж В. Джемесюка, Фото Л. Шерстенникова

Использованы иллюстрации:
Хуберт Ланцингер. «Гитлер — знаменосец».
Василий Сварог. «И.В. Сталин и члены Политбюро среди детей в ЦПКиО им. Горького».