В Зальцбурге состоялась премьера оперы XVIII века, которая обещала стать сенсацией фестиваля.
Последняя опера Жана Филиппа Рамо "Бореады" (Les Boreades), написанная им в 1764 году, предназначенная к постановке в Парижской опере, но снятая с репетиций из-за смерти композитора, на Зальцбургском фестивале кажется белой вороной. Хотя над ее музыкой поработал первоклассный оркестр "Век Просвещения" и его дико увлеченный дирижер сэр Саймон Рэттл, а над сценографией — известный режиссер-шестидесятник (он же сценограф и автор костюмов) Карл Эрнст Херрманн с супругой Урсел.
Партитуру "Бореад" вспомнили не так давно. К двухсотлетию шедевра, в 1964 году, сюиту из него дали по французскому радио. В 1975-м за оперу взялся авторитетнейший Джон Элиот Гардинер, отыграв ее дважды и целиком (правда, в концертном исполнении) на фестивалях в Лондре и в Экс-ан-Провансе. Третьим к "Бореадам" прикоснулся Марк Минковский — руководитель ансамбля "Музыканты Лувра". Однако считать, что загадка этой музыкально-театральной игрушки эпохи Людовика XV разгадана, было бы преувеличением.
В зальцбургских "Бореадах" боги (Аполлон, Борей, Амур) — суть земные правители. Страдающие муками любовного выбора герои — мишени, в которые боги направляют свои стрелы (такова участь подданных). Фатальные античные каноны в "Бореадах" блестяще множатся сказочно-игривыми деталями куртуазной эпохи — тотальной балетоманией, фривольными комментариями хора, витальными тембрами оркестра и малопорядочными рецептами счастья.
Сюжет, кстати, был популярным и вошел в придворный обиход лет за девяносто до Рамо. Королева Альфиза предпочитает добивающимся ее Бореевым сыновьям (сразу двум!) безвестного пришельца Абариса. Преследуемая его любовью (как и любовью к нему), эта своевольная барышня, однако, не перестает думать о троне, который она потеряет, вступив в брак с избранником сердца, а не с богом. Но все разрешает Аполлон, который в итоге объявил клеркообразного Абариса своим сыном, рожденным в браке от нимфы — дочери Борея. То есть все родственники и всем счастье.
Среди певцов были звезды — хотя бы ослепительно-резвая Барбара Бонни в роли Альфизы (в фестивальном шопе лежит дорогущий Моцарт в ее исполнении) или типологически точный в своем утонченном декадентстве Чарльз Уоркман — техничный, капризный и ясный тенор. Но исполнительского ансамбля не вышло. Солисты шли вразброд и были страшно далеки от оркестра. Дирижер усиленно вытягивал капроновые нити дивных струнных и духовых тембров, но у прим шел на коротком поводке. Прелестные и брутальные (очень современные на слух) инструментальные интермеццо звучали внахлест с трактирными плясками.
Понять, что все происходящее — условность, карнавал, несложно. Распутные (и превосходные) хористы выходят в будто присыпанных пудрой карамельных боди. Прагматичная красавица Альфиза — в сияющих атласными контрастами галифе (!) и подбитом горизонтальной палкой платье. Громила Борей, лысый, как Носферату,— вообще в "мокром" костюме неведомого покроя. А его сынки-садисты — в среднестатистической паре: полуфрак с фалдами и панталоны со штрипками.
Отливающие алюминием стены некой ротонды то впускают в себя поток циркачей, до этого прыгавших на батуте за окнами, то выпускают их обратно. Становятся внешней окружностью зеленой спирали, вползающей, как змея, с зеленых же заоконных газонов (версальские лабиринты, тюильрийские полянки). Символизируют холодный градус Бореева царства, где северный ветер с детьми палкой выбивает у похищенной Альфизы отказ от сладкоголосого любовника. Но все эти трюки не более чем способ огрубить искусство тонких социальных аллегорий эпохи Людовика XV опереточной пародией на предвоенную парижскую Moulin Rouge.
Неожиданно для себя зрители обнаружили, что антиквариат им заменили на суррогат. Во всяком случае, смесь изысканно-ароматного звучания аутентичного оркестра с Саймоном Рэттлом, унылой декадентской стилизации под 20-е годы ХХ века, сотворенной супругами Херрманн, и фермерских хороводов, навороченных малоизощренной Вивиенн Ньюпорт, производила именно такое впечатление.
Зачем нужно было репутацию Рамо как модерниста XVIII века подкреплять скучным сходством с Питером Гринуэем? Увы, без педантичного гринуэевского историзма и без его прозекторски просчитанной витальности ничего хорошего у супругов Херрманн не вышло. Дело даже не в недостатке таланта, а в изначальной ошибке. Постановщиков можно было бы понять, если бы речь шла о новом прочтении давно всем известного материала. Но "Бореад" никто и никогда на сцене не видел, за два века своего существования опера была поставлена впервые. Реставрировать "Бореад" было бы непросто, но именно на это зрители и рассчитывали. Фестиваль распорядился иначе, шанс на реконструкцию был утрачен, неизвестная опера Рамо так и осталась неизвестной.
ЕЛЕНА Ъ-ЧЕРЕМНЫХ