Росбанк отказывается от бюджетных денег и готов даже приплатить государству. О причинах — в интервью президента холдинга "Интеррос" ВЛАДИМИРА ПОТАНИНА корреспонденту "Коммерсанта" АЛЕКСАНДРУ Ъ-СЕМЕНОВУ.
— Почему вы, один из создателей института уполномоченных банков, решили стать его могильщиком?
— Не я — есть решение президента. Жизнь не стоит на месте. Уполномоченные банки появились для того, чтобы создать конкуренцию Внешторгбанку. Один уполномоченный — глупо. Был первый шаг — создать конкуренцию. Второй, когда банки начали конкурировать,— упорядочить отношения. На мой взгляд, насколько было можно — упорядочили, после чего президент принял стратегическое решение переводить счета в казначейство. Причем решение было принято не как наказание за то, что кто-то неправильно работал, а как принципиально новая концепция развития. И что произошло? Государство продекларировало и два года ничего не делает — это вызывает нестабильность, что мне не нравится.
Государство сейчас технически свои проблемы решать не в силах. Нет возможности потратить деньги и сделать все самим. Поэтому Росбанк направил письмо на имя Степашина о том, что мы готовы передать безвозмездно технологию, которая в течение пяти лет создавалась и отработана на таможне.
— Во сколько модернизация казначейства обойдется Росбанку?
— Даже не стоит говорить. Сейчас — в копейки, все инвестиции были сделаны раньше.
— Но ведь указ президента должно выполнять правительство, а не Владимир Потанин. Какой вам смысл подталкивать казначейство к исполнению указа президента?
— Я изложу теорию, в которую вам трудно будет поверить, потому что она звучит немного идеалистически, но тем не менее это чистая правда. Работать в неорганизованной и нестабильной среде очень опасно — привыкаешь и постепенно туда втягиваешься. Потом от этого тяжело отказаться. Ведь из-за этого и произошло 17 августа — это то, что объективно должно было случиться с нашей недореформированной экономикой. Решая ситуацию с казначейством, я делаю среду более понятной и прогнозируемой. Это в конечном счете для меня выгодно.
В "Интерросе", вместе с членами семей, около миллиона избирателей, мы производим порядка 3% ВВП — империя. И у нас программы развития на пять--десять лет с инвестициями в миллиарды долларов. Когда планируешь надолго, хочется делать это в благоприятной среде. Поэтому я не занимаюсь альтруизмом — определенность выгодна и для меня, и для страны. И я переживаю за позицию страны, я вцепляюсь в глотку иностранцам, когда они начинают нас необоснованно критиковать. Не забывайте, что у меня есть амбиции сделать что-то не для себя. Я не стал бы оценивать в процентах, насколько они оказала влияние на решение с ГТК, но этот фактор тоже есть. Я хочу, чтобы все думали о десятилетних планах и чтобы наши наработки не ломались из-за того, что кто-то удачно забежал в кабинет.
— И тем не менее возникает ощущение, что вам настолько не хочется делиться деньгами ГТК с другими банками, что вы готовы действовать по принципу: ни себе ни людям.
— Не так. Банковская система сейчас нестабильна, все конкурсы приведут только к скандалам. Сейчас идет разборка по ГТК. Все лоббируют свои интересы, правят балансы, что-то скрывают. Это порочно и неправильно ориентирует банки, в том числе и наш. Я хочу, чтобы Росбанк был настроен на конкурентную борьбу другого рода, чтобы люди перешли из стадии борьбы за временное на более стабильные источники дохода. Как основной акционер Росбанка, я хочу определить такую политику, чтобы его сотрудники не бегали из кабинета в кабинет очередного чиновника.
— Но все равно ваше предложение не понравится другим уполномоченным банкам. Значит, будет конфликт.
— Меня это не очень волнует. Я не верю в возможность установить объективные бюрократические правила — это невозможно. Раз так — денег государства не должно быть ни у кого. Я считаю, что это предложение сильное и проходное: они (Федеральное казначейство.— Ъ) говорили, что у них нет возможности забрать и обслуживать ГТК,— мы им дадим такую возможность.
— Но тем не менее государство может от вашего предложения отказаться — и провести тендер.
— Не может. Вот смотрите. Как-то в мою бытность первым вице-премьером я проводил совещание по поводу продажи РАО "ЕЭС России". Достаю указ президента: немедленно продать РАО ЕЭС. Потом два поручения: "В чем дело? Почему до сих пор не продали?" Раз президент пишет — надо делать. Провожу, значит, совещание. И тут встают двое из Минтопэнерго, ответственные чиновники, и говорят: у нас мнение. Я в ответ: замечательно — а какое? Мы, мол, считаем, что продавать не надо. Я говорю: можно, чтобы вы вышли из кабинета? Они к такому не привыкли: почему это? Говорю: я вас пригласил на совещание, посвященное исполнению указа президента о том, как продать, поэтому позвал сюда тех людей, которые знают, как это сделать. Тех, кто против, я не приглашал.
Поэтому, может быть, кому-то в правительстве мое предложение не понравится и сейчас — но ведь у них есть решение президента. Когда в организации выполняются принятые решения, это залог того, что она будет жить. Иначе нельзя. Вот два года назад приняли государственную концепцию, и нельзя ее оспаривать в процессе выполнения.