Фильм "Человечность" из программы Петра Шепотинника "8 1/2" вписался в московский контекст лучше, чем в каннский. Во-первых, фильм шел вне конкурса. Во-вторых, он отвечал девизу фестиваля "За гуманизм киноискусства" — хотя и отвергнутому, но не забытому публикой.
Героя "Человечности" зовут Фараон де Винтер, он полицейский и однофамилец знаменитого художника, жившего некогда в том же самом сонном французском городке. Как-то по дороге из школы пропала девочка, в кустах наши ее труп, но даже это событие не нарушило спячки. Фараон пытается раскрыть преступление, но неуклюжие действия его и его напарника вызывают смех в зале, напоминая о "чайниках"-ментах из анекдота. Кто-то начинает думать, что смотрит сатиру на полицию.
А в свободное от работы время Фараон болтается по окрестностям со своей соседкой Домино — угрюмой и примитивной дылдой — и ее дружком Йозефом, которые занимаются любовью буквально на его глазах. Сначала кажется, что Фараон страдает от того, что девушка ему "не дает". Потом возникает подозрение, что герой хочет вовсе не Домино, а Йозефа. Но и это ложный след. "Человечность" не вариант "Полицейской академии" и не фрейдистская психодрама с любовным треугольником. Этот фильм — непонятно что такое, длящееся два с лишним часа и вызывающее законный ропот зала.
Так, во всяком случае, было в Канне, где фильм Дюмона оценили лишь глава жюри Дэвид Кроненберг да несколько продвинутых критиков. Петр Шепотинник в их числе. Остальные сочли издевательством нескончаемое занудство с исполнителями-непрофессионалами, "которые умеют только трахаться перед камерой". И чтобы не грузить себе мозги, было решено признать картину творческой неудачей молодого постановщика. Так определило общественное мнение, и так и случилось бы, если бы не Кроненберг.
Так же лет сорок назад очень немногие поняли "Приключение" Микеланджело Антониони: детектив без развязки, авантюру без интриги, статичное бесстрастное антизрелище. Позже мир признал в Антониони отца нового кинематографа модернистской эры.
Дюмон тоже предлагает детектив без интриги. Правда, загадка убийства девочки в финале разгадана, но не усилиями чудаковатого героя, а где-то кем-то за кадром. Фараон совершает единственный за весь фильм поступок, надевая на себя наручники и принимая вину убийцы, которым оказывается не кто иной, как Йозеф.
Только ретроспективно становятся понятны странные кадры, где Фараон как будто бы парит над грешной землей. По-новому окрашиваются безэмоциональные сцены животного секса. Становится понятно: Фараон любит не женщин, не мужчин, не изнасилованную девочку, не ее убийцу, а всех вместе — человечество в целом. Что для Homo sapiens по определению невозможно, и стало быть, Фараон — человек божественный, современный Христос. Не настаивая на этом, Дюмон превращает самые бытовые, элементарно снятые "куски жизни" в мощные метафоры: кроме Антониони да еще Брессона, этого в кино никто не умел.
"Человечность" — фильм провокативный и парадоксальный. Фильм о человеческой душе — Психее без грамма психологии. Фильм интеллектуальный — о людях, лишенных интеллекта. Фильм о терпимости, сам нетерпимый ко вкусам толпы. Фильм умиротворяющий, способный вызвать скандал.
Бруно Дюмон, заправский мистификатор, наводит еще на один ложный след. Фараон долго разглядывает полотна своего однофамильца де Винтера — художника сильной и магической экспрессии. Герой ищет в них разгадку тайны, которая делает человека зверем и гением, но полотна молчат: искусство не собирается спасать мир.
В пору, когда нашим Кинематографом правил Сергей Соловьев, он порешил, что старый девиз Московского фестиваля "За гуманизм киноискусства, за мир и дружбу между народами" звучит слишком по-советски. Устаревший слоган заменили новым (то есть хорошо забытым старым): "Красота спасет мир". Этого пока не случилось. Что касается гуманизма, он, как ни странно, сохранил свою актуальность и, в отличие от приевшейся красоты, по-прежнему имеет спрос.
Впрочем, и красоте в фильме Дюмона свое место находится, хотя это и "красота нечеловеческая", связанная с мистикой пейзажей--стоп-кадров. Лицо человечества выглядит не столь прекрасно, и все же название "L`Humanite", давно слившееся с коммунистической газетой, начинает отделяться от своего истасканного тела, как Фараон де Винтер — от земли.
АНДРЕЙ Ъ-ПЛАХОВ