После заявлений Церетели об открытии в декабре музея современного искусства на Петровке, 25, филиалов в Санкт-Петербурге, Тбилиси и Франции мы решили узнать, что будет основой его коллекции. Президент Академии художеств утверждает, что располагает уже 3 тыс. произведений, но крайне неохотно делится подробностями. Попытку увидеть коллекцию осуществил корреспондент Ъ ВЛАДИМИР Ъ-МИРОНЕНКО.
Схватка
В кабинет, заставленный штабелями работ хозяина, я вхожу вместе с его помощниками. Церетели просит всех садиться. Я стою, предполагая, что, раз он согласился показать свою коллекцию, сидеть нам не придется. Но хозяин ничего показывать не торопится, и я пытаюсь "взять быка за рога":
— Говорят, что у вас на самом деле еще нет коллекции, которая могла бы стать основой музея современного искусства. Во всяком случае, ее пока никто не видел. Вы можете в порядке опровержения слухов показать ее прямо сейчас?
— Какой музей заранее показывает экспонаты? Назови хоть один в мире случай! Это тайна искусствоведов!
— Но любой музей всегда будет рад показать свои лучшие произведения. Тем более если до его открытия нужно развеять сомнения.
— Никогда! Никогда свои концепции музей не открывает. Вот откроем музей — приходите смотреть.
— Но ведь музей не частный, а муниципальный, и принятие решения о создании подобного музея немыслимо без утверждения концепции.
— Мы родили концепцию. Я хочу всему миру показать лицо русского авангарда. Надо показать, что он дал миру, откуда все пошло. Вот моя концепция. Ты думаешь, у меня не музей, а пустое место?
— Так думают действительно многие.
— Наплевать мне на них! Кто так думает? Ну-ка назови фамилии!
В разговор неожиданно вступает помощник, ведающий, как он выразился, "вопросами безопасности". Он называет художественных критиков отдела культуры Ъ:
— Михаил Боде, Милена Орлова, Григорий Ревзин. Хватит вам?
— Кто они такие? Что они думают!? — возмущается Зураб. — А мне какая разница? Пусть думают! И пусть поговорят с искусствоведами.
— Так они и есть искусствоведы,— напомнил я.
— Зачем они мне? Пусть они не трепятся! Пусть они для России хоть один кирпич поставят!
— Хотелось бы вернуться к вашей коллекции. Она тоже должна оставаться тайной?
— Тайной, пока музей не откроем! — голос хозяина зазвучал как раскаты грома. Помощники притихли. — Если завтра мафия нападет и отнимет, кто будет отвечать? И так у меня уже пожар за пожаром. Может, это они устраивают пожар! Я даже не покажу, где у меня лежит. Я только министру культуры показал. Если я тебе покажу и кто-то завтра пожар устроит или заберет, ты будешь отвечать? Я же должен думать про тебя.
— Покажите сами работы, а место, где они хранятся, не говорите.
— Ты странный человек. Для этого специальная машина нужна, охрана. Как я Ван Гога, Шагала или Пикассо принесу?! У меня штат в музее будет только после Нового года. Что, кто-то хочет посмотреть, сказать, что у меня нету и готовое здание хотят забрать? Почему мы обязаны отчет давать? Что, нью-йоркский музей, с которым я контактирую, он отчет дает, кого будет выставлять?
— У всех западных музеев есть отчетность по закупкам и дарам. Они не имеют права ее скрывать.
— По закупкам — это другое дело. Но там это государство покупает. А здесь кто? Вот коллекция Лобанова-Ростовского, с которой начиналась современность. Она у нас может революцию устроить. Вот внучка Шагала показала триста работ, предлагала купить. Я выбрал. Вот,— показывает две пачки цветных ксерокопий поздней живописи Шагала. Каждая завернута в бумажку, на которой написана цена. На одной — $5 600 000 (за шесть работ) и слово "одобрено". На другой цена еще больше, но слов никаких нет. В этот момент Зураба отвлекает звонок по мобильному, и его помощница по работе с прессой успевает объяснить, что работы он еще не купил, ищет деньги.
— Ну как вам Шагал? — спрашивает повеселевший хозяин.
— Шагал отличный, но пока не ваш. Ищете спонсоров?
— А как же!
Список
— Знаете, всю жизнь идет разговор о создании в России музея современного искусства. И что, кто-нибудь, кроме меня, взял инициативу?
— Есть инициатива Бажанова, Ерофеева, Гельмана. У Бажанова, кажется, есть даже принципиальное решение о выделении под музей Провиантских складов на Остоженке, где сейчас гараж Минобороны.
— И почему не получается? — Зураб прикидывается простачком.
— Денег нет.
— Ну как ему Провиантские склады дадут? — тон у Церетели опять становится грозным.— Никакого решения не было и не будет. Для этого надо найти гаражу другое помещение. Как я сделал на Пречистенке. Там дом тоже принадлежал Минобороны. Но я дал им свой труд, не взял гонорар и дал жилье военным. А они мне взамен передали особняк. Пусть Бажанов так сделает. А то болтает всякое, голову морочит. Пусть пройдет по России и соберет. Я вообще всем предлагал участвовать: Пушкинскому музею, Третьяковке. Говорил Бажанову и Ерофеееву: приходите ко мне в музей, вот вам зал, вешайте что хотите.
— И что, не хотят? Боятся, что отберете?
— Да для чего мне это?! Просто выставить, чтобы народ посмотрел. Может, люди яйца будут бросать.
— Но у Ерофеева крупнейшая в России коллекция современного искусства. Она уже признана и имеет федеральный музейный статус. Он выставлял ее во многих странах мира, есть каталоги.
— Ну и что? Покажи мне хорошие отзывы! А я покажу плохие. Если художник не может рисовать, он может что-нибудь создать? Трагедия в мире происходит. Я принимал сейчас французов из их Академии изящных искусств. Шесть титанов — плачут!
— И чего они плачут?
— Слушай, школа утеряна. Кроме Раушенберга, сегодня никто не сохранил свой статус. Это трагедия.
— Есть художники и поинтересней Раушенберга.
— Не получается с тобой разговор.— Церетели явно расстроился. И вдруг, как бы из последних сил, но очень громко: — Кто есть?! Самый дорогой в мире сейчас Раушенберг!!! Мы его сейчас выбираем почетным академиком.
— Джаспер Джонс еще дороже,— я возражаю только из уважения к статистике.
— У меня институт целый работает, триста человек. Они всю информацию получают.
— Готов один поспорить со всем вашим институтом, но давайте лучше вернемся к тому, с чего начали. Покажите хоть что-нибудь из вашей коллекции для музея.
— Еще раз объясняю. Мы же не дети. Я вам покажу, будет написано, что это для музея. Ко мне ночью могут ворваться...
— К вам так просто не ворвешься. Одна охрана чего стоит.
— Ты не думай, все не так просто,— загадочно вздыхает Зураб Константинович и как-то сразу расслабляется.— Ладно. Давайте фамилии скажу.
На столе появляется толстая черная папка. Хозяин перелистывает и, словно что-то припоминая, начинает называть имена.
— Дали, Брак, Шагал, Пикассо, Миро...
— Матисс, Де Кирико, Кандинский, Гоген,— помогает ему пресс-секретарь.
Они представлены в основном малотиражной графикой. Среди живописи попадаются имена художников русского авангарда (Ларионов с Гончаровой, Лентулов), есть Пиросмани и учитель Церетели Шухаев, есть "шестидесятники", авторы с Малой Грузинской (Рабин, Немухин, Краснопевцев), есть бывший "левый МОСХ" (Назаренко), есть имена получивших международную известность ветеранов советского неофициального искусства (Булатов, Янкилевский), есть коллекция из трехсот работ художников, репрессированных при Сталине за формализм, которых Церетели собирается выставить в разделе "неизвестный авангард". Список получился действительно длинный, многие имена впечатляют, но какое отношение к современному искусству имеют академики Мыльников и Зверьков, а также множество других неизвестных имен эпохи развитого социализма, остается тайной. Имена более молодых художников, работающих в актуальном международном контексте современного искусства, названы не были.
— Где вы их приобрели?
— В Нью-Йорке, на аукционах. Они там еженедельно проводятся. В Германии я купил коллекцию русских художников в галереях и у частных лиц. Многие работы наши художники мне вообще подарили для музея.
— Кто вам помогал их собирать?
— На Западе мне помогают собирать коллекцию бывшие директора Нью-Йоркского и Парижского музеев современного искусства. По русскому искусству мне помогает Ники Леви, она в Америке с семьдесят девятого года живет. А также Рахиль Борисовна и Сара Абрамовна, фамилии не помню.
Долгое перечисление имен успокоило темпераментного бойца. От былого гнева не осталось и следа, и Зураб Константинович стал сама кротость и обаяние.
Художник в законе
Входит юрист с черной папкой потоньше и кладет ее перед хозяином.
— Вот, посмотри, первое постановление Лужкова о Петровке, 25 за номером 341 от 19 июля 1994 года. Дом тогда был в аварийном состоянии, и его перехватили какие-то эмигранты с американским паспортом. Они уже на себя его оформили. Потом распоряжение Черномырдина от 30 декабря 1994 года.
Посмотреть содержание не удается. Остается верить на слово.
— Тоже о создании музея современного искусства?
— А как же!
— Почему же оно не было опубликовано?
— Что, нужно выходить на улицу и кричать? Я много чего делаю, но рекламой не занимаюсь. Вот возьмем это: Черномырдин, 7 марта 1997 года за номером 306.
— Еще одно постановление?
— Да. Петровка, 25 передается в собственность города. Вот Примаков, 22 октября 1998 года, номер 1525. И последнее, уже с регистрацией от мэра Москвы от 24 июня этого года о создании музея современного искусства и о постановке на учет в Общество охраны памятников после проделанного ремонта. У меня в совет директоров войдут представители семи мировых музеев современного искусства. Филиалы открою в Санкт-Петербурге, Тбилиси и во Франции. Из Франции у меня уже вот это предложение есть. Замок XIII века.
Церетели показывает пачку фотографий замка под пальмами на Лазурном берегу, с обширной территорией и прилегающими постройками. Интерьеры полны мебели и имеют сугубо жилой вид.
— А кто хозяин замка?
— Французское государство. В этом замке будет филиал московского музея современного искусства. На Петровке только 4000 квадратных метров. Это мало для такого масштаба. Поэтому филиалы нужны. В Санкт-Петербурге, рядом с академией,— 4400 квадратных метров. В Тбилиси мне целую фабрику дали — 11000 квадратных метров. На Пречистенке дом ремонтирую, тоже рядом с академией, там будет музей западноевропейского искусства, как и раньше. Мы создали фонд в Париже по решению президента Франции Ширака.
— Это будет фонд Церетели?
— Да. Это будет фонд Церетели, Российской Академии художеств. Мы дадим прогрессивные предложения по развитию культуры, а финансировать будет министерство культуры Франции. Они мне как послу доброй воли доверяют. Можно хоть десять таких музеев создать. Это нужно сделать, потому что один современный музей не выживет. Он умрет. В Америке все музеи — частные. (Возражать я не стал, чтобы не прерывать драгоценную мысль.— В. М.) И так должно быть. Государство может только помочь в приобретении произведений, освободить от платы за землю, за электричество. Государство не может сохранить музей. Эрмитажу трудно, Пушкинскому музею трудно. Поэтому я предложил Бажанову немецкий ангар высотой 40 метров. Место, где поставить, я знаю. Стоит ангар 500 тысяч долларов. А алюминиевый фасад можно закрыть рельефами. Я могу это сделать, у меня уже есть предложение: сделать греческие колонны, между ними разные стили — архаика, византийский стиль и так далее до сегодняшнего дня. Бажанов меня спрашивает: а у вас какой интерес? Да никакого! Я вообще одну стену им сделаю бесплатно. У него же художники есть. Вот пусть и делают остальное.
— Их возможности с вашими несопоставимы. Вы делаете эскиз, а мастера в ваших мастерских его реализуют в материале. Это денег стоит.
— А где у меня такие мастерские?
— Адреса вы лучше знаете.
Лицо хозяина грустнеет.
— Боже мой, как много еще нужно объяснять обществу, чтобы оно поняло структуру искусства.
— Конечно, нужно,— я поддержал просветительский порыв все объяснить массам. Но этого не произошло.
— Я вам вот что скажу. — Мы в Париже создали художественный журнал. "Золотой ключ" называется. Первый номер будет в сентябре. Темы — "Москва глазами художника", восстановление духовности, долг перед отцами, ветеранами, история царей, решение городской среды.
Я решаюсь в последний раз прервать поток его мыслей о прекрасных планах. Ведь не могут же пустовать тысячи метров музейных площадей. И снова напоминаю о главном.
— Пожалуйста, покажите хоть один оригинал из вашей коллекции.
— Сами работы? Нет, не могу. Я уже не знаю, как объяснить! Они под охраной. Я ведь сейчас не все говорю. Когда все выдаешь — тонус падает. Сюрприз хочется сделать. Вот откроем музей — я буду больше делать, чем в свое время Третьяков. Ну ладно.— Зураб Константинович делает знак принести картины Тышлера.— Слушай, кто тебе такое задание дал, что ты нервничаешь? Скажи мне, и я вверх ногами встану, помогу тебе. Кто дал?
— Да никто. Я сам себе дал такое задание.
Зураб не верит. А зря. В этот момент по его знаку помощники внесли две картины Тышлера. Это был вынужденный компромисс, но выглядел как наша общая победа. Зураб встал, взял в руки картины и торжествующе посмотрел на всех. Люди вздохнули с облегчением. Он был счастлив.