У меня такое впечатление, что до 60-х годов мы были запаяны в огромную жестяную банку, которая гудела, изображая шум мотора, тряслась, голос по радио объявлял, что мы набираем высоту, земля осталась далеко внизу, мы летим к звездам и т. д. И вот в 60-е годы некоторые пассажиры, провертев дырки в стенах этой банки, вдруг увидели, что мы лежим в болоте и вокруг кучи мусора... Вот эти открытия вызвали много интересных эмоций. Каждый глядел в свой иллюминатор и видел свое. Мир разворачивался точечно, не в полном объеме, но страшно увлекательно. И поскольку все оставались на местах внутри банки, то произошло одно важное обстоятельство: внешний мир оказался опрокинутым внутрь этих наблюдателей, и внутри каждого составилась собственная картина наружного мира... Если бы банка распалась, и мы могли бы, как другие космонавты, походить по планете (скажем, поездить всюду, посмотреть, что делают другие в искусстве), мы, может быть, увидели бы подлинный мир. Но это было и остается невозможным, и мы узнавали мир лишь из рассказов друг друга... Составить общую картину никто не мог. Кстати, этим объясняется невероятная калейдоскопичность неофициального искусства 60-х годов. Дело было в том, повторяю, что каждый смотрел не во внешний, а в свой внутренний мир, принимая фрагмент за целое, внутренние фантазии о внешнем мире за действительную реальность. Фактически мы имеем дело с особым родом сумасшедших, которые открыли космос в самих себе... Забегая вперед, скажу, что в 70-е годы, достаточно налюбовавшись изнутри этими картинками в щелях, художники предприняли попытку описать эту ржавую банку с точки зрения наружного наблюдателя... И было составлено описание ржавой капсулы, запаянной кастрюли, в которой мы находимся,— в разных аспектах: "со злобой", "в обиде" или "в подробностях" или, главным образом, с точки зрения психологии — где мы, братцы, живем, кто мы такие...
О Василии Ситникове
Способ обучения у него состоял в следующем. Ученики, а точнее, ученицы, которые до этого никогда не рисовали (это было одно из условий, которые ставил Вася), собирались в его маленькой комнате — она сама заслуживает подробного описания, достаточно сказать, что на ночь Вася надевал шапку, чтобы на него не падали клопы. Они собирались, перед каждой уже была накноплена бумага, они должны были взять в руки карандаш и быть максимально готовыми. К чему готовыми, было неясно, поскольку в комнате ничего не стояло... Внезапно хлопала дверь, раздавался нечеловеческий крик, и Вася появлялся пред лицом изумленных учениц совершенно голый, некоторые говорят — с кнутом, но я думаю, что это преувеличение. Он орал на них, топал ногами, чтобы они сейчас же, немедленно начинали рисовать. И они рисовали... Любопытно, что на бумаге и на холстах возникало у всех почти одно и то же: туманные радужные пузыри, толстобрюхие люди, надутое пространство, как бы светящееся. Эти картины, маслом, карандашом или пастелью, потом выставлялись, и я их видел очень много на выставках. Это и была школа Ситникова.
О Михаиле Шварцмане
Само изготовление, лучше сказать, созидание картин у Миши носило... чрезвычайно магический характер. Это не была обычная деятельность художника, который в данный момент вдохновлен и творит нечто эстетически вменяемое. Это скорее напоминало состояние аффектации, погруженности шамана, полумага, их особой прострации, крайнего возбуждения, эйфории, когда начинаются некие визии. Миша находился в каких-то огромных "полях" в момент рисования, и вот этот экстаз изготовителя, конечно, передавался по закону сообщающихся сосудов и зрителю... При этом надо сказать, что впечатление от его вещей было какое-то двойственное, но всегда тягостное до невозможности. Состояния спокойствия и ясности я не мог добиться, наоборот, приходило состояние полной потери самого себя, чего никогда со мной не случалось при встрече с другими произведениями. Я всегда знал, что такое передо мной. А тут терял чувство реальности, и со мной будто что-то "проделывали", как в гипнозе или во сне, причем само это состояние я не могу вспомнить как сладкое или спокойное, тихое и приятное, скорее — весьма тревожное, крайне нервозное и очень опасное. Впрочем, это вопрос субъективный, я не хочу ничего оценивать, хотя, честно говоря, я только этим и занимаюсь.