Премьера опера
Фото: Коммерсантъ / Глеб Щелкунов / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Глеб Щелкунов / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Глеб Щелкунов / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Глеб Щелкунов / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Глеб Щелкунов / купить фото
В Большом театре состоялся долгожданный дебют Юрия Любимова. Патриарх отечественной режиссуры поставил на исторической сцене Большого оперу Бородина "Князь Игорь" в сделанной композитором Павлом Кармановым новой музыкальной редакции. Событие оценивает СЕРГЕЙ ХОДНЕВ.
Есть что-то очень принципиальное в том, что для первой работы в Большом Юрию Любимову достался не безупречно гладкий и счастливо сработанный оперный шедевр, а именно "Князь Игорь". Опера, которая после 18 лет работы была даже вчерне готова едва ли наполовину, и нужны были усилия Римского-Корсакова и Глазунова, чтобы после внезапной смерти Бородина превратить этот эскиз в того прекрасного "Игоря", которого мы знаем.
С другой стороны, и с литературным первоисточником, как известно, тоже не все безоблачно: то прискорбное обстоятельство, что единственная рукопись "Слова о полку Игореве" сгорела в наполеоновское нашествие, до сих пор вызывает массу спекуляций и гипотез. То есть наука успела с очевидностью математической формулы доказать, что "Слово..." — не фальшивка, а аутентичный текст конца XII века, но людская тяга к загадкам и к придумыванию для них самых замысловатых объяснений неодолима.
А куда деваться — теперешний премьерный спектакль тоже таков, что ради благодушного объяснения многих вещей остается только пуститься в безудержное фантазирование. Предположив, например, что всех артистов премьерного состава внезапно поразила какая-то избирательная амнезия и они напрочь забыли все те сложные драматические находки, которые с ними (надо думать) прорабатывал режиссер. Потому что иначе ну никак не возможно объяснить такое количество топорных мизансцен и нещадно затхлой, тривиальной на грани пародийности актерской игры.
Жесты и диспозицию зачастую можно было предсказывать хоть с закрытыми глазами. Вот Игорь (Эльчин Азизов) поет "О дайте, дайте мне свободу" — ну-ка, неужели картинно протянет руки к оркестровой яме, как сотни Игорей до него? Бинго! "Я свой позор сумею искупить" — тут, наверное, патетически прижмет руки к груди? Да, точно. Когда на сцене есть людская масса, зрелище получается более убедительным, но все индивидуальное, личностное решительно проседает. Соответственно, и любовные переживания (которых, уж как ни редактируй оперу, не изведешь) показаны неловко и робко — что у княжича Владимира Игоревича (Роман Шулаков) и Кончаковны (Светлана Шилова), неуклюже аукающихся в половецком лагере меж опрокинутых телег, что у Игоря и Ярославны: вернувшийся из плена князь и его супруга объявляют о своем счастье, отвернув головы в зал и держась за ручки, словно Гензель и Гретель. Конечно, есть разудалый Владимир Галицкий в исполнении Владимира Маторина, есть вальяжный Кончак Валерия Гильманова (правда, по повадкам своим смахивающий, несмотря на лисьи меха, на Варлаама из "Бориса Годунова") — но если начистоту, то для того, чтобы два заслуженных певца спели и сыграли в своей стопроцентно привычной манере, вряд ли так уж обязательно нужен труд дуайена нашего режиссерского цеха.
Насколько можно понять из предпремьерных интервью, у Юрия Любимова при обращении к "Князю Игорю" были две существенные цели. Во-первых, приблизить сюжет оперы к канве "Слова о полку Игореве", а значит, свести к минимуму все побочные дружеские и любовные мотивы, во-вторых, серьезно сократить каноническую версию, избавив ее от длиннот. Этим целям добросовестно служит сделанная Павлом Кармановым (под руководством давнего любимовского соратника Владимира Мартынова) редакция партитуры, благодаря которой "Князь Игорь" укладывается в два акта примерно часовой продолжительности. Увертюра в ней сокращена раза в три, события до пленения Игоря пролетают за несколько минут, урезан сладкий дуэт Кончаковны и Владимира Игоревича, ликвидирована знаменитая ария Кончака, плач Ярославны сокращен до двух куплетов. Зато, правда, сохранен конспект третьего половецкого акта с кровожадным номером Кончака и призывным монологом Игоря "Зачем не пал я на поле брани". Вообще, несмотря на возникающую тут и там забавную драматургическую отрывистость, в музыкальном смысле это вполне жизнеспособная и любопытная редакция — как могли, старались резать не по живому, оберегая собственные идеи Бородина, и мелодические, и оркестровые. Другое дело, что тогда уж хотелось бы более убедительных и ярких апологетов этой редакции, чем вялый оркестр под управлением Василия Синайского и певцы премьерного состава, которых в лучшем случае (Игорь Эльчина Азизова, Кончаковна Светланы Шиловой) можно похвалить за опрятный вокал и отчетливость дикции.
А приближение к "Слову о полку Игореве" с материалом бородинской оперы в руках — инициатива, которая сама по себе стоит всяческого уважения, но на поверку оборачивается неразрешимой задачей. Можно умерить ласковость Кончака, можно превратить Владимира Игоревича в бледную тень (Кончаковна — та хоть решительно машет нагайкой время от времени, даром что в "Слове..." она не существует как персонаж), но куда деться, скажем, от Галицкого с его колоритными бесчинствами? Уберешь его — опера совсем развалится. Хотя главная сложность даже не в этом. Неловко об этом напоминать, но "Слово о полку Игореве" не фольклорный эпос, не летописное повествование и не газетная передовица, это поэма с невероятно сложной, прихотливой и автономной образной системой, тем она и прекрасна. И вот как раз с образностью в этом "Князе Игоре" есть проблемы. Некий исторический колорит в нем сохранен (в основном за счет костюмов), хотя и с какой-то совсем уж мертвящей условностью, но в целом спектакль скуп и сух, и найти в этой аскезе символическое звучание ужасно сложно. Особенно при качествах актерской игры, о которой уже говорилось. Сценографическое вмешательство Зиновия Марголина минимально до лапидарности: круг на заднике, изображающий солнечное затмение, половецкие каменные бабы, неказисто украшенные "рельефами" во владимиро-суздальском духе шаткие конструкции (с другой стороны, если вспомнить, что это уже третья за последние две недели оперная премьера, для которой декорации придумывал все тот же наш сверхвостребованный художник, то чего дивиться). Вдобавок сцену изрядную часть времени заливает сердитый оранжевый свет, напоминающий фонари на ночной автостраде, а на занавес во время перемены декораций проецируются цитаты — но только одна из них чрезвычайно вольно воспроизводит текст "Слова...", а остальные взяты из Писания, причем не то чтобы очень метко (первые слова Евангелия от Иоанна о предвечном Логосе — они, как бы это сказать помягче, не совсем касаются злополучного князя Новгород-Северского).
"Князя Игоря" Юрий Любимов назвал "имперской русской оперой". На это можно возразить, что главный парадокс бородинского опуса как раз в неуместности имперски-победительного тона в приложении к рассказываемой истории. Удельный князь на свою беду самостийно пошел на половцев, проиграл, попал в плен, бежал, оставив родного сына у врагов. Все. Новая музыкальная редакция предоставляет гудошникам Скуле и Ерошке спеть о том, что авантюра князя скорее разрушительная глупость, нежели патриотизм, но потом следует незамутненное никакой рефлексией ликование хора, славящего князей великих и малых (он перенесен из вступительной части оперы), так что режиссерская интонация и здесь как-то ускользает.
Но зато в этом спектакле сохранены в полном объеме "Половецкие пляски". Они даже чуть расцвечены за счет того, что Павел Карманов ввел в партитуру среднеазиатские барабанчики-тары. Более того, тут ради огромной танцевальной сцены режиссер выпускает вожжи из рук, и "Пляски" показывают в хореографии Касьяна Голейзовского — для того чтобы восстановить образцово-показательный хореографический номер сталинских времен, привлекли еще одного великого старца, Юрия Григоровича. Так что теперь, если подводить сухой остаток, по итогам работы одного из крупнейших режиссеров ХХ века в Большом театре появился необременительный оперный спектакль с хорошо всем знакомой, но кассовой балетной вставкой. Так сказать, маленькие победы каждый день.