Еще не так давно казалось, что и кино способно встать в ряд престижных искусств — типа архитектуры и балета. А то даже посоревноваться с литературой, с признанными властителями дум. Теперь подобные мысли посещают нас все реже и реже. А в этом году, в канун присуждения Госпремий, не посещали совсем.
Зато в голову приходят другие, прагматические соображения. "Десятая муза" в силу своей неприличной юности (всего-то 104 года) пока не зачислена в разряд вечных ценностей. Гораздо успешнее она обслуживает потребности массовой психологии. Потому к любым премиям, присуждаемым по разделу "киноискусство", вряд ли правомерно применять совсем уж возвышенные критерии. Достаточно убедиться, насколько уровень кандидатов соответствует общепринятым профессиональным, рыночным и фестивальным стандартам.
С этой точки зрения все как будто бы в порядке. Даже если исключить "Нику" и внутренние фестивали, выдвинутые фильмы собрали кучу международных знаков отличия. "Вор" Чухрая — оскаровский номинант и в пятерке лидеров иностранного проката в Америке. "Время танцора" Абдрашитова награждено на фестивале в Локарно, а "День полнолуния" Шахназарова — в Карловых Варах. Фильм Лидии Бобровой "В той стране" — фаворит маленьких и "параллельных" фестивалей типа берлинского "Форума". Даже появление в списке "Царевича Алексея" Виталия Мельникова, не собравшего международных регалий, оправдано тем, что это едва ли не единственная попытка поддержать угасающий жанр исторической мелодрамы. Кроме того, за плечами Мельникова несколько милых сердцу и почти культовых картин, так что уж бог с ним, с "Царевичем".
Одним словом, список выдвиженцев (или, как предпочитают выражаться киношники, номинантов) содержит имена, против которых нечего возразить. И однако, читая его, трудно отделаться от ощущения некоторой неловкости. Как будто бы попали в приличное общество весьма достойных людей, но ни вам с ними, ни им между собой говорить решительно не о чем. Было такое словечко — "некоммуникабельность", модное лет 30 назад. Отсутствие коммуникации — между фильмами и публикой, публикой и критикой, критикой и кинематографистами, то есть практически всех со всеми,— блокировало сосуды, заморозило токи в кинематографическом организме. И он превратился то ли в робота, то ли в живой труп. Фильмы есть, мастера есть, а кинематографии нет. И оттого, кому будет присуждена премия, ничего не изменится.
За скобки этого разговора следует вынести неигровое кино, которое функционирует по своим особым законам. Документалист Юрий Шиллер выдвинут за серию работ, признанных выдающимися в своей области. Как и Андрей Хржановский и Гарри Бардин — в сфере анимации. Отдельность существования неигрового кино признавалась всегда, и нынешняя прокатная ситуация лишь усугубляет ее, не более того.
В фильмах же "основного потока" на смену эдипову комплексу (разрыв с отцами) пришел комплекс неполноценности. Драма разрушенных коммуникаций проникает и в драматургию самих фильмов, порождает попытки восстановить былую связь. Как в "Дне полнолуния", где прошлое с почти маниакальной настойчивостью вторгается в хаос настоящего и цементирует его каким-то полузабытым смыслом. То же — по-своему — у Абдрашитова. Даже те, кто холоден к фильму "Время танцора", вряд ли возразят, что его создатели с неподражаемым постоянством подыскивают состоянию общества емкую метафору. То в виде остановившегося поезда, то затонувшего парохода, а теперь вот легкомысленного танца в "горячих точках".
Хотя делать это становится все труднее. Стремление запечатлеть время в его социальных и одновременно экзистенциальных координатах оказывается уязвимо: в погоне за его универсальной формулой легко отстать от паровоза.
Впрочем, отстать иногда означает оказаться впереди. Как отстал Владимир Машков — герой "Вора" — и оказался вместе с создателями фильма на излюбленной станции старого доброго советского кинематографа. Именно там — в глубинах коллективного бессознательного, которое теперь принято именовать "ностальгией",— коренится заметный зрительский успех "Вора", только что повторно выпущенного в видеопрокат. И поскольку для российского кино это случай почти исключительный, он лишь подтверждает правило: как бы ни был хорош фильм, он не может существовать в вакууме, в нейтральном поле, он требует энергетической подзарядки — в виде рекламы, легенды или еще чего-то, существующего внутри картины и одновременно — вне ее.
Таких легенд только что на наших глазах попытались спродюсировать две: "Сибирский цирюльник" и "Хрусталев, машину!" (не надо быть пророком, чтобы предсказать появление обоих фильмов в списке кандидатов на Госпремии, только на будущий год). Парадоксальным образом мелодрама преподносилась как политическое шоу, а фильм об ужасах сталинизма — как сугубо художественная акция.
Судьба обеих картин долгое время разворачивалась вдали от публики (Канн, Париж, оскаровская Киноакадемия), в некоем виртуальном пространстве, где она была для нормального российского человека абсолютно недоступна, но слухи о ней не достигли разве что слепоглухонемого. Совершенно неважно в данном случае качество того и другого фильма. Важен эффект присутствия его в сознании народа на протяжении целого года. Что, хотя и не удостоверяет вечную ценность, для функционирования кинематографа неизмеримо важнее разовых и формальных Госпремий.
АНДРЕЙ Ъ-ПЛАХОВ