"Авангард Микаэла Таривердиева" — так назывался концерт, устроенный в Рахманиновском зале Антрепризой Московского союза музыкантов. Звучали вокальные циклы на стихи М. Цветаевой, Б. Ахмадулиной, Л. Мартынова, японских поэтов и др. Светил голубой с розовым свет. Сидел Марк Рудинштейн. Получала цветы Белла Ахмадулина. В каждом романсе угадывался стиль Таривердиева. И не было ничего похожего на авангард.
У большинства бывшей советской телеаудитории имя Таривердиева, хоть тресни, ассоциируется со Штирлицем и "С легким паром", с "Ольгой Сергеевной" и с трио "Меридиан". То есть с явлениями народными, разрешенными, масскультовыми. Но в музыкальной среде говорить о Микаэле Таривердиеве до сих пор принято уважительно и негромко. Неужели три "Ники" тому причиной?
Причиной — он сам. Удачливый, обаятельный, добрый. Как и его музыка — интимная, банальная, задумчивая такая — оч-ч-чень всем понятная. Каждый, кто смотрел "Семнадцать мгновений", покопавшись в себе, сознается, что нетерпеливее всего ждал конца каждой серии — там, где на титрах Кобзон просил "хоть ненадолго...".
Если кто-либо в популярной культуре 70-х поддавался характеристике "интеллигент" — это и был Таривердиев с его мягким пафосом, с его полуговорящимися песнями под грустноватый клавесин или дуэт гитар. "Кто тебя выдумал, звездная страна?" — тут же прибавляли громкость и начинали испытывать комфорт.
К авангарду — никакого отношения, если не знать, что тот самый таривердиевский клавесин лет за десять до него стране привил Андрей Волконский. Привил вместе с интересом к барокко, к старинной музыке. Но деятельность Волконского сильно отдавала диссидентством, потому и уехал он во Францию, из которой чуть было сдуру не репатриировался сюда. Такой авангард Таривердиев умно фиксировал "боковым" зрением, чтобы потом — отдельное спасибо — все его доблестные находки профанировать в эстрадных и киномузыках.
Шесть циклов, прозвучавших в рахманиновском зале, оказались нехороши для кампании по возвращению композитора в академическое русло. Информативно полезным в них было лишь то, что позволило понять, какие свойства, скажем, Марины Цветаевой открыли ей прямую дорогу к советской эстраде и что не позволило туда же пробиться ахмадулинскому слогу. О первом поведал честный актерский труд студентки Ольги Кирьяновой (сопрано), перевоплотившейся в мариноцветаевскую истеричку ("Попытка ревности" и "Мой милый, что тебе я сделала"). О втором — корректное исполнение Виктории Евтодьевой (циклы на стихи Семена Кирсанова и Беллы Ахмадулиной), победившей мелодраму.
Конечно, кормить публику Рахманиновского зала полуэстрадным салоном не слишком прилично. Но что делать, если сегодня сомнительная попытка поставить Таривердиева в ряд, где он не стоял, еще и способ заработать музыкантам с хорошей репутацией. Говорят, эту же программу в Тбилиси будет спонсировать Зураб Церетели. А у него, мы знаем, к терминам нет претензий. Если левую руку можно назвать десницей, почему бы Таривердиева не счесть авангардистом. "Музыка Таривердиева — слова Шекспира",— объявляло когда-то "Останкино", и, вместо того чтобы поиронизировать над игрой имен, все душевно вслушивались в распевку: "Торгует чувством тот, кто перед све-е-том всю душу выставляет напока-а-а-а-аз".
ЕЛЕНА Ъ-ЧЕРЕМНЫХ