В Большом зале консерватории Российский национальный оркестр под управлением Рольфа Гупты (Норвегия) исполнил Седьмую симфонию Хенце и Четвертую Брамса. Гете-институт собирался познакомить местную публику с музыкой современного немецкого классика — Ханца Вернера Хенце.
В Германии Хенце — композитор номер один. В мире — номер два. По сведениям музыкального издательства Schott, заключившего с Хенце контракт в 1946 году, по исполняемости он уступает только Эндрю Ллойду Уэбберу. И это понятно: в отличие от коллег по авангарду Хенце совсем не боится ни красоты, ни общедоступности.
К первому московскому выступлению композитор готовился долго и со скрипом. Авангард остался далеко позади. Завоевывать московскую среду (где после Эдисона Денисова и покровительствовавшего ему Булеза привыкли к лейблу "продолжатели Веберна") Хенце не стал. Напротив, в пику булезовской "самости", выпячиванию "я", композитор нахально настаивал на исполнении рядом со своей симфонией кого-либо из русских. Например, Чайковского — неслыханное для авангардиста соседство. Французский дирижер не соглашался. Норвежский пошел на компромисс — Четвертую Брамса.
Что ж, для традиционалистской симфонии Ханца Вернера Хенце (Седьмую он писал к 100-летию оркестра Берлинской филармонии) Четвертая Брамса — хороший партнер. Обе симфонии апеллируют к моделям бетховенской эпохи. Обе превосходны по музыке, красоты которой не отменяет даже очевидная разница стилей. На фоне Брамса масштаб Хенце, что современный Голливуд супротив люмьеровской кинокамеры. С одной оговоркой: в отличие от Голливуда Хенце ничего не изобрел. Зато прекрасно научился распределять изобретенное другими.
С современной музыкой такого масштаба Москва еще не встречалась. Лучший московский оркестр — тоже. После пяти репетиций четырехчастный цикл зачах и скукожился. Дисциплины молодого норвежца Рольфа Гупты хватило, чтобы удержать ноты в пределах дирижерской сетки. Потерялся дикий темперамент первой части (Tanz), пронзительная арфово-струнная лирика второй (Lied), колоссальный срыв в конце третьей и загадка финального эхо-кластера. Как не бывало медного колорита бетховенской эпохи, данной с добавками психопатического романтизма (две последние части навеяны образами Гельдерлина). Хенце вообще охотно эксплуатирует всякого рода литературно-поэтические импульсы. И что нам с того, что во втором отделении раскрепостившийся дирижер вдруг почувствовал дух Четвертой симфонии Брамса и полетел, полетел под жирный звук бурлящих духовых и задыхающегося, как старая певица, соло флейты в финале.
Когда-то Хенце сознался, что прежде чем писать музыку, он долго ее воображает. Не вообразить ли и нам, что знакомство с Хенце состоялось?
ЕЛЕНА Ъ-ЧЕРЕМНЫХ