Тех, кто еще рассчитывает на признание за рубежом, британский композитор Джерард Мак-Берни предупреждает: золотое время для русской музыки на Западе миновало. Ее ждет участь любой современной "серьезной" музыки, в которой широкая публика не нуждается. Свидетельству Мак-Берни приходится верить: без его участия не обходился ни один крупный англо-русский проект последнего десятилетия. Своими грустными соображениями ДЖЕРАРД МАК-БЕРНИ поделился с корреспондентом "Коммерсанта" ОЛЬГОЙ Ъ-МАНУЛКИНОЙ.
Карьеры для композитора на Западе больше нет. Новую музыку играть негде и не для кого. Незнакомое имя в афише моментально снижает рейтинг концерта. Лондонский симфонический оркестр с большим трудом нашел спонсора, чтобы раз в год заказывать новое сочинение. И это при том, что British Music Information Centre насчитывает тысячи британских композиторов. Дойдя в каталоге до D, приходится отказаться от попытки просмотреть его целиком.
Сегодня в продаже миллионы компакт-дисков. Но их некому покупать. Недавно мне позвонил один молодой человек, который проработал у нас все лето в каком-то отеле, чтобы накопить денег и выпустить CD с музыкой своего отца, композитора из Душанбе. Он экономил каждый фунт и, видимо, питался одним картоном. Это большая жертва, но мне пришлось с болью в сердце объяснить ему, что он не найдет покупателей. Рынок необъятный, как космос. И такой насыщенный, что каждая новая запись — просто капля в этом океане.
И профессиональная музыкальная жизнь такая же. Выходит из консерватории хороший скрипач. Где он будет работать? Может быть, один из ста получит работу в оркестре. И все мечты пойдут прахом. В СССР, к примеру, главной целью музыкального образования, как в спорте, было мировое первенство. На самом деле в мире есть место для двух скрипачей: сейчас это Анн Софи Муттер и Гидон Кремер. Спиваков и Третьяков уже в другом списке. Работы нет, на жизнь и исполнители, и композиторы зарабатывают преподаванием. В Великобритании сейчас закрывают оркестры, кафедры. На канале серьезной музыки на ВВС закрыты целые отделения, штат постоянно уменьшается. И работают там в основном freelance. Но для этого нужно много сил и энтузиазма, потому что за два дня порой получаешь 25 фунтов, а жить два дня на 25 фунтов нельзя.
Я, например, долгие годы преподавал английский язык. Только после нескольких лет, проведенных в России, я стал кому-то интересен, потому что о русской музыке знали мало и потому что тогда поднялась волна жадного интереса к Сталину, к трагической истории Советского Союза, быстро ставшей китчем. Все начали издавать книги об эпохе культа личности, делать серии концертов, программы на телевидении и радио. Я бегал, как таракан, от одного проекта к другому и таким образом мог прожить все эти годы. Мне дали работу в издательстве Boosey and Hawkes: появился острый интерес к русским партитурам, которые на самом деле годами лежали у них в подвале. Они были никому не нужны: когда смотрели партитуры Шнитке, Губайдулиной, Денисова, видели только отражение уже понятного и ушедшего модерна. Когда появился контекст, это стало модно и всем нужно.
Теперь волна интереса к советской музыке, к сожалению, прошла. Boosey and Hawkes больше не нуждаются в моих услугах, потому что на эту музыку больше нет спроса. Правда, еще сохраняется интерес к Уствольской, к Губайдулиной, продолжают немного играть Шнитке. Но Денисова в моей стране никогда не играли. Другие имена тоже встречаются редко. Недавно исполняли Корндорфа, но это заслуга его друга Александра Лазарева. В этом году на Променад-концертах было новое сочинение Родиона Щедрина — опять-таки потому, что главный дирижер Североирландского оркестра BBC Дмитрий Ситковецкий, большой друг Щедрина, способствовал получению этого заказа. А сейчас в Москве столько интересного! Владимир Тарнопольский много экспериментирует, Александр Вустин пишет фантастические вещи. На мой взгляд, он и Кнайфель в Петербурге — самые интересные композиторы из живущих ныне в России.
Вообще же известность советских композиторов на Западе это заслуга нескольких исполнителей. И в частности, одного: Гидона Кремера. Его популярность всегда была так велика, что он мог заставить фестиваль в Зальцбурге включить в программу некоего неизвестного Шнитке. Потому что публика была готова платить за имя Кремера. А поскольку он играл Concerto Grosso #1 Шнитке и "Офферториум" Губайдулиной везде, и поскольку оба они — и Шнитке, и Губайдулина-- писали для него весьма театральные сочинения, где великая звезда могла выступить в качестве некоего музыкального Роберта де Ниро,— поэтому все это развернулось.
Раньше точно так же с музыкой Шостаковича и Прокофьева поступал Ростропович: в те годы, когда на нее на Западе вообще смотрели безразлично. Мы, англичане, слушали эту музыку, чтобы слушать Ойстраха и Рихтера. На вкус публики это было сносно: понятная музыка, мелодия и даже трезвучия. Но критики никогда ее не любили, и пресса всегда была самая скверная. Сегодняшний бум на Шостаковича — китчевый: он стал некой звездой, Чайковским ХХ века. И в этом есть заслуга покойного Иосифа Виссарионовича. Поэтому и Ростропович мог в этом году провести фестиваль "Все симфонии Шостаковича". В академических кругах ужасно злились, но публике было все равно — аншлаг, невозможно попасть.
Но вообще сегодняшняя ситуация с новым искусством абсолютно не нова. Прочтите любую страницу мемуаров Берлиоза или письма Вагнера. Я бы не смог жить всю жизнь в долг, а они могли. Все это не ново. Новизна заключается в том, что Запад радикально пересматривает контуры музыкальной и концертной жизни, меняет представление о том, что есть музыка. Проще говоря, мы, а русские музыканты в особенности, долго жили в неком волшебном саду за запертыми воротами, ошибочно принимая его за целый мир. Сейчас мы залезли в корзину воздушного шара и, поднимаясь все выше и выше, видим, как перед нами разворачиваются безбрежные континенты нового музыкального опыта. И теперь традиционная суета в нашем крошечном дачном садике должна быть переоценена и поставлена в новый контекст.
Кратковременный бум на русскую музыку в конце 80-х — начале 90-х годов был частью расширения горизонта. На тот период советская музыка и стала таким новым горизонтом, новой страной, о которой хотелось узнать все. Но воздушный шар поднимался все выше, и вот уже русская музыка оказалась вписанной в знакомый и близкий ландшафт, а за ней открылись новые земли. И за недостатком энергии, времени, денег, исполнитель, а также менеджер и любитель музыки вынуждены принять жесткое решение: чему из советского репертуара и советской исполнительской традиции они готовы уделить внимание. Пора принимать радикальные и безотлагательные решения.
Современный композитор также должен решить, как жить и работать в мире, где внимание окружающих неизбежно будет направлено мимо тебя. Может быть, композиторы сконцентрируются на том, что называется "правдой" или "содержанием" творчества. И подчеркнут свое одиночество, создав для себя метафизический контекст, каким бы сентиментальным или неправдоподобным он ни казался. Или им придется изобрести другие, еще неведомые стратегии, чтобы продолжать писать музыку. Приняв во внимание то, что никто не жаждет ее играть, слушать и тем более за нее платить.