Выставка советское искусство
В Институте русского реалистического искусства, частном музее, созданном недавно на основе коллекции банкира Алексея Ананьева, открылась выставка "Библия глазами соцреалиста" покойного Гелия Коржева (1925-2012), над которой в "институте" начали работать вместе с художником незадолго до его смерти. Оплот академиков-реакционеров посетила АННА ТОЛСТОВА.
Перед тем как идти на выставку, не мешает пройтись по постоянной экспозиции Института русского реалистического искусства с погонными метрами соцреализма, не уместившегося в запасниках Третьяковки, Русского и других приличных музеев. Картины родной природы, образы советского труженика, портреты партийных деятелей и приближенных к ним мастеров искусств — полезно посмотреть на весь этот в основном однообразный, выхолощенный и никуда не стремящийся академизм, чтобы понять, насколько академик Гелий Коржев, несмотря на звания, посты, госпремии, ордена и даже депутатство в Верховном Совете СССР, выбивается из академических рядов. Что он, как ни нелепо это звучит, учитывая упомянутые звания, посты, госпремии, ордена и депутатство, нонконформист.
Просто в юности и зрелости ему посчастливилось идейно совпадать с эпохой, так что написанные вскоре после хрущевских разоблачений культа личности и вполне в шестидесятническом духе романтизирующие ленинскую, очищенную от сталинизма революцию "Коммунисты" — это не ради Госпремии РСФСР, а по зову сердца. И ему не посчастливилось совпасть с эпохой в старости. На перестройку и "лихие девяностые" он откликнулся босховскими "Тюрликами", живописав мутации распадающегося советского общества языком старинных аллегорий, но так современно, что серию выставили в галерее "Риджина". От правительственных наград, которые настойчиво пытались всучить ему новые власти, демонстративно отказывался. В 1998-м мог писать работницу в алой косынке, гладящую угольным утюгом кумачовое полотнище. Этот "Новый лозунг" и два натюрморта 2000-х, один — с серпом и молотом, другой — со свалкой, в каковую превратился красный уголок, производят сильнейшее впечатление — особенно в залах музея банкира Ананьева. Как будто Коржев пытается убедить нас, что икона с серпом и молотом чудотворная и, хотя телевизор теперь регулярно показывает нам руководство КПРФ на пасхальных службах и крестовых ходах, способна повернуть время вспять, надо лишь достать прабабушкин угольный утюг и прогладить хорошенько завалявшееся в красном уголке знамя. Библейский цикл, над которым художник работал с середины 1980-х и до последних дней,— произведение тоже во многом коммунистическое, глубоко марксистское.
Дизайном выставки занимались Юрий Аввакумов и Алена Кирцова, выстроившие для "Библии глазами соцреалиста" нечто вроде базилики, храма-периптера с серыми стенами, окруженного вместо колонн серыми же завесами: внутри "храма" помещены законченные композиции, снаружи — эскизы. Библейскую историю Коржев свел к двум главным моментам — к грехопадению и искуплению, к началу и концу: одна часть картин посвящена изгнанию Адама и Евы из рая, другая — страстям Христовым. Надо ли объяснять, что сюжеты трактованы, мягко говоря, неканонически, как сцены из какого-то жесткого и жестокого неореалистического фильма. Вот пожилой Адам тащит на руках свою немолодую обрюзгшую половину через пустыню, а вот они совсем старики — сидят под пожелтевшим, облетающим кленом, седовласые, в грубых шкурах, варят что-то в глиняном горшке, помешивая палкой. Это отчасти забавно: напоминает васнецовский "Каменный век" в Историческом музее, трактует жизнь и быт первобытных Адама и Евы по Энгельсу, в соответствии с "Происхождением семьи, частной собственности и государства". Но главным образом — невыразимо печально: старики-пенсионеры, голодные, холодные, изгнанные из советского, как им, верно, кажется, рая. Все спроецировано на себя — с себя, с друзей и домашних писались пророки, апостолы и Богоматерь с младенцем. Конечно, будущим пламенным революционером — ведь "первым коммунистом был Иисус Христос": композиция "Распятия" с крестом, распростертым на земле, которая наваливается на зрителя в знаменитой коржевской "опрокинутой" перспективе, выросла из "Егорки-летуна", тоже в известном смысле революционной темы.
Больше всего здесь, однако, поражает, насколько эскизы в смысле живописи лучше законченных, а вернее сказать — замученных и безвоздушных холстов, как бы выгодно ни оттенял их жухлый колорит этот изумительно подобранный серый фон стен и занавесок. Поражает тем, как упорно Коржев наступает на те же — великого Александра Иванова с библейскими эскизами, которые оказываются непереводимы на язык исторической картины,— грабли. Тут понимаешь, что нонконформизм Гелия Коржева — не в готовности бороться за отжившую идеологию, а в готовности наподобие любимого его персонажа, Дон Кихота, сражаться за и одновременно с изжившей себя академической живописью. Что эта странная перспектива, эти кинематографические крупные планы с натурщиками, эти внедренные в "сюжетно-тематические полотна" натюрмортные постановки, этот аскетический антиколорит — безнадежные меры по реанимации трупа академической системы. Его ровесник и, видимо, единомышленник Эрнст Неизвестный делал то же самое — в скульптуре. В коржевские времена любили говорить о трагедии художника — вот трагедия честного, мыслящего человека: совпадать с эпохой и так катастрофически не совпасть с ее официальным художественным языком, ощущая его не столько фальшивость, сколько исчерпанность.