"У них" была Каллас. У нас — Вишневская. Даже сейчас, когда стандарты оперного театра давным-давно поменялись, многим при словах "оперная примадонна" мерещится дородный истукан с неподвижным от грима лицом, изображающий хрупкую Татьяну Ларину или Флорию Тоску. Можно себе представить, каким потрясением полвека назад выглядела на сцене она — стройная, статная, с отчаянным темпераментом, огнем в глазах и вдобавок с роскошным лирико-драматическим сопрано: достаточно посмотреть хотя бы ее "Катерину Измайлову", знаменитый фильм-оперу 1966 года, чтобы понять, на что она была способна. Даже в катастрофически тяжелой роли и даже под прицелом не всегда благосклонной к оперным артистам кинокамеры.
Такому не научишься с нуля, да она и училась на удивление мало. Ее университетами, по сути, стала работа в Ленинградском областном театре оперетты, куда она поступила еще в конце войны. И уроки чудом найденного исключительного педагога Веры Гариной, которая сумела огранить совершенный от природы голос, чуть не загубленный случайными учителями. Когда в конце 1940-х даже на легкомысленной оперетточной сцене наступила сусальная духота, Вишневская и вовсе ушла на эстраду. Ее желание стать второй Клавдией Шульженко сейчас может показаться наивным, но ей самой, возможно, казалась еще более сумасшедшей наивностью надежда добиться чего-то, придя в 1952 году на прослушивание в стажерскую труппу Большого буквально с улицы. Через считаные месяцы она, 25-летняя, стала артисткой главного театра страны. История ее третьего брака начиналась столь же стремительно: она вышла замуж через четыре дня после того, как за ней начал ухаживать музыкант, об увлечениях которого в близком кругу ходила присказка-каламбур: "Маялся-маялся (Майя Плисецкая), зарился-зарился (Зара Долуханова), но подавился вишневой косточкой". Музыканта звали Мстислав Ростропович, и их творческий союз стал самым знаменитым, плодотворным и по-человечески трогательным в музыке второй половины прошлого века.
Расстрелянный отец, про которого ей при поступлении в Большой пришлось писать в анкете "пропал без вести", блокадный мрак, изматывающие пакости чиновничьей опеки даже на пике всесоюзной славы, наконец, фактическая гражданская казнь, о которой она до конца своих дней не могла говорить спокойно. Это на одной чаше весов. На другой — триумфальное возвращение из изгнания, когда ее открытые мастер-классы передавали по радио, а ради трансляции посвященного ей торжественного вечера в Большом театре даже отменили программу "Время", и все в тот момент понимали, что в этом водопаде почестей — и невероятная попытка извиниться перед ней за ушедшие десятилетия с их горестями и нелепостями, и надежда на то, что теперь-то эти горести и нелепости ушли навсегда. Так совпало. Оперному артисту — человеку театра, человеку маски — вроде бы и не пристало становиться монументальным "свидетелем эпохи", у нас эта роль закреплена скорее за писателем или поэтом. Но она и эту роль исполнила и прожила так же неподражаемо и с тем же присутствием духа, что и свои роли на самых досточтимых сценах мира.