Исполнилось 120 лет Государственному институту театрального искусства. О его хореографическом отделении — студии "Драмбалет" — старейший студент ГИТИСа ИОСИФ СЛУЦКЕР рассказывает нашему корреспонденту ЛИДИИ Ъ-ШАМИНОЙ.
Пупко изгоняет вампуку
Кроме хореографического училища поставщиком балетных кадров на московские сцены был наш техникум: в театральном справочнике начала 30-х почти все танцевальные пары, солисты, трио — драмбалетцы. На Тверской-Ямской, 5 располагался двухэтажный особняк, целиком отданный хореографическому отделению Театрального техникума. Самой яркой фигурой "Драмбалета" была Нина Гремина.
В выборе этого звучного сценического имени некрасивая еврейская девочка Роза Пупко обнаружила ум и вкус — впоследствии они проявились в каждом начинании "Драмбалета". Правда, иногда ей мешал социальный пафос: с неизменным завитком-локоном на лбу, в черном до полу муаровом платье, она перед каждым концертом провозглашала что-нибудь вроде: "Довольно нам жизни лебединой, дайте нам жизнь человеческую!" Программа обычно начиналась с классики, а под финал приберегали советских персонажей. Если в концерте были модные в те времена спортивные номера (разумеется, с социальным подтекстом — "у нас и у них"), перед началом она выкликала: "Нам такой спорт не нужен!" Конечно, это был спекулятивный момент, в духе времени. В самом же техникуме агитпроп не интересовал никого.
Дело было поставлено с размахом: классику давали Евгения Долинская, Михаил Габович, Асаф Мессерер — имена с первых строк афиши Большого театра. В классе у Асафа Мессерера всегда толпилось много народу. Мы обожали его, и в дни занятий дрались за право провожать домой — эта старорежимная привычка была в техникуме сильна. Асаф мог импровизировать где угодно, например, в тяжелых калошах выделывать сложные entrechat-six по мартовским лужам — на качество заносок это не влияло.
Царица Екатерина
Вообще, мне везло на знаменитостей. Так, легко и просто я был принят у балерины Екатерины Гельцер. Она жила в Брюсовом переулке. Тогдашние жильцы всеми силами старались сохранить дух старых времен, изысканный и гостеприимный. На каждой лестничной площадке за столиком под кружевной скатертью и непременно букетом по сезону сидела старушка-одуванчик "из бывших" — не то консьержка, не то дворецкий по совместительству. Я был поражен: меня, мальчишку, они называли исключительно по имени-отчеству — это резко диссонировало с пролетарской манерой общения.
Я поднимался к Гельцер, у которой собиралась театральная и балетная богема. Всегда поражала Книппер-Чехова — в кружевах и жемчугах по моде начала века. Гельцер с гостями не церемонилась: иногда мы ждали ее часами. Она же, уединясь с близкими подругами, могла с удовольствием принимать ванну. В отдельной комнате помещался настоящий мраморный бассейн, по краям которого горничная расставляла хрустальные пузырьки. Злые языки поговаривали, что через один в них наливалась водочка — Екатерина Васильевна любила жизнь во всех ее проявлениях. Во всяком случае, к гостям она выходила румяная, надушенная и неизменно в отличном расположении духа.
Речь ее всегда была яркой, а поступки эксцентричными. Она была не в ладах с музыкой, и самый музыкальный дирижер Большого Арендс мог фыркнуть при всей труппе: "Прима-балерина, а танцуете не в такт!" При этом Гельцер как никто умела "брать сцену" — больше вы никого не видели. Даже в пятьдесят два года она, уже сгорбленная и толстая, была очаровательна в "Красном маке". Правда, весь балет считала под нос такты. Однажды перебегая за сценой, чтобы успеть на диагональ, Гельцер столкнулась с кордебалетной артисткой Александровой и потом каждый раз перед диагональю кричала на весь театр: "Александрова, пусти!" — хотя той уже и в труппе-то не было. Зато была Гельцер — царица сцены.
Пуанты простодушных проституток
Триумфальная площадь была вся засажена яблонями, липами, заставлена скамейками, и тут еще долго сохранялся дух старой Москвы. Ближе к вечеру площадь заполнялась девицами известной профессии. Милиция не оставалась к ним равнодушной, и девицы придумали остроумный маневр: выходили на "службу" с чемоданчиком-балеткой, в котором и впрямь лежала пара балетных туфель. Надо было видеть смущение бравых блюстителей порядка, вчерашних крестьянских пареньков из Рязани и Твери, перед столичными штучками. Девицы же невинно распахивали глаза и чемоданчики: "Я учусь в балете!" При виде диковинных атласных туфель милиционеры неизменно тушевались.
Одна из девиц, Катя Романова, и вправду училась у нас на курсе. Роскошное тело, дивной красоты ноги, а вот танцевать так и не научилась. Она жила с известным тогда художником и скульптором Лебланом. В его мастерской я мерз часами, позируя таким же голодным беднякам, каким был сам. Схватив свои рубль семьдесят пять за сеанс, мчался в ближайшую столовую "кутить".
Сладкая жизнь
Для московских постановщиков наш техникум быстро сделался настоящей балетной биржей — выпускников училища не хватало. К тому же мы были знакомы со всеми театральными методами: у нас преподавали и мхатовцы, и мейерхольдовцы, и вахтанговцы. Нам предлагали выступать на разовых — если поспевать всюду, заработок превышал оклад.
Вся наша халтура сосредоточилась в районе Триумфальной площади. Каждый вечер мы были заняты сразу в нескольких спектаклях, перебегая из театра в театр чуть ли не в подштанниках, кое-как прикрывшись пальто. В то время можно было говорить о театральных сутках: утренние спектакли сменялись дневными, вечер плавно перетекал в утро — светила режиссуры любили репетировать по ночам. На репетиции к кому угодно — хоть к Мейерхольду — мог попасть любой студент (разумеется, из своих или по протекции).
В то время любимым развлечением публики были танцы в фойе после спектакля. Здесь можно было раствориться в артистической столичной элите, что особенно привлекало нэпманов и их барышень. Потом вся эта толпа — писатели, актеры, режиссеры, критики, киноартисты, нувориши — отправлялась на вечера в наш техникум.
У входа их встречали девочки-студентки: продавали сигареты, шоколад, цветы по баснословным ценам — доход шел в казну техникума. Съезд таких гостей грех было пропустить, и мы торчали у входа до последнего, хотя надо было бежать гримироваться. Бывало, распространяя запах бензина в морозном воздухе, подкатывает таксомотор — новинка в Москве, а оттуда выходит Эйзенштейн, или Юткевич, или Райх под руку с Мейерхольдом — частые наши гости.
Голейзовский смущает старлеток
Главной нашей сценой в Москве был мюзик-холл — в то время он назывался "Драматический балет мюзик-холла под руководством Н. С. Греминой". Постановки в мюзик-холле привлекали хороших актеров — Сергей Мартинсон, Борис Тенин, Мария Миронова, Лев Миров, Виктория Токарская, Борис Светлов составляли драматический ансамбль труппы. Выступал в программах фельетонист-сатирик Смирнов-Сокольский, дирижировал бессменно Дмитрий Покрасс.
Именно в мюзик-холле состоялась премьера знаменитых "Герлс" Касьяна Голейзовского — они состояли из студенток техникума. Касьян любил собирать вокруг себя хорошеньких девушек и не одну дебютантку смущал известным трюком. Подозвав к себе якобы для замечания, неожиданно раскрывал альбом, где он, превосходный рисовальщик, делал эротические рисунки с натуры. Девицы краснели и убегали, Касьян довольно улыбался. Как-то раз он подозвал молоденькую Леночку Грикурову, известную исполнительницу восточных танцев, и приставил к ее глазам папиросу. Немыслимо, но папироса задымилась! "Вы видите, как горят у нее глаза",— развел руками довольный Касьян.
Голейзовский был изобретательным балетмейстером: однажды поставил в одну-две репетиции эффектный танец — не то гавайский, не то ориенталь. На наши ехидные вопросы, где он взял движения, он с совершенно хлестаковской интонацией отвечал, что в молодости побывал во многих тропических странах. И тут же подкрепил слова красноречивым жестом якобы из лексикона аборигенов.
Трансформация флибустьеров
Академические подмостки (Большой и Кировский театр) драмбалет захватил отчасти благодаря нашему балетмейстеру Наташе Глан. Ее обожала вся театральная Москва. Она познакомила меня с Эйзенштейном, который в первую же встречу озадачил меня афоризмом: "Кино — это coitus interruptum". Что в переводе с латыни означает прерванный половой акт.
Так вот, белозубая красотка Наташа успевала все: снялась в главной роли в "Мисс Менд", ставила танцы у Мейерхольда, Таирова, на эстраде и всюду — блестяще, критика не успевала петь дифирамбы. Услышав о ее успехах, Наташу затребовали ленинградцы. Там, как рассказывала мне Наташа, молоденький Ростик Захаров (впоследствии главный сталинский хореограф, глава балетмейстерской кафедры ГИТИСа.— Ъ) пытал ее нещадно, что за "Драмбалет" такой у нас в Москве. "Я еле отбилась,— смеялась Наташа,— и в конце концов посоветовала ему поступить поучиться к Радлову". Это был 30-й год, Ростик действительно поступил в режиссерскую студию Сергея Радлова, а в 1934 году в Кировском появился его "Бахчисарайский фонтан" с потугами на "оправданность действия".
Другой шедевр ленинградцев, "Ромео и Джульетта", держался на радловской режиссуре, как на сваях. Выньте оттуда сочиненные Радловым мизансцены — и что? Но уже через год после премьеры убрали с афиши фамилию режиссера, а потом его, сосланного Сталиным в Пятигорск, и вовсе забыли. А ведь именно из режиссерской студии Радлова и вышли удачливые флибустьеры Захаров и Лавровский — "отцы драмбалета" и всей советской хореографии.