Фестиваль балет
Проект "We saw monsters" ("Мы видели монстров") известной исландской танцовщицы и исполнительницы перформансов, став событием нового берлинского театрального фестиваля Foreign Affairs, идеально выразил его нонконформистский дух. Эрну Омарсдоттир, которую десять лет назад публика Большого театра на вручении премии Benois de la Danse свистом и криками гнала со сцены за непристойное поведение, не без изумления наблюдала ОЛЬГА ГЕРДТ.
За десять лет много чего изменилось — сотрудничество с Фабром, Бьорк и мощная бельгийская школа современного танца P.A.R.T.S., через которую прошла Эрна Омарсдоттир в девяностые, сегодня скорее в бэкграунде. С 2008-го актуально все, что создано в сотрудничестве с исландским рок-музыкантом Вальдимаром Йоханнссоном,— танцкомпания Shalala, рок-группа Lazyblood, где в жанре, близком к дарк-кабаре, выступают оба, и повлиявший на фигуру и мышление Эрны новорожденный сын Один. Начало работы над "We saw monsters" — копродукцией Венецианской биеннале и Foreign Affairs — совпало с беременностью, которая так поразила Омарсдоттир, что в спектакле, навеянном хоррор-фильмами, появились нежнейшие и сладчайшие сцены, где она изображает то кормящую, то скорбящую Богоматерь. Сначала прикладывает к голой груди двух взрослых мужиков, потом кормит блондинок, похожих на кукол-близнецов, о которых определенно сказать нельзя — живые они или мертвые: трясут длинными белыми волосами, бьются об пол и тут же вскакивают, как зомби, в которых стреляй не стреляй — толку ноль.
Страшные мертвые девочки навеяны "Сиянием" Кубрика, инспирированы, как и другие сцены и образы, фильмами ужасов и вообще кинематографом. Тут автору приписывают длинный ряд источников, одни из которых — вроде фон Триера и Линча — Омарсдоттир отвергает, а на другие напрямую ссылается. Например, на эротические триллеры Дарио Ардженто или трэшевые ужастики вроде "The Exorcist", смотреть которые в детстве ей запрещала мама. Но речь в проекте не столько о сформированной запретами табуированной зоне, сколько о территории ужаса, которая становится притягательной, получая статус "запретного плода". Чистый ад здесь не случайно маскируется под райский сад, где голые зомби принимают кровавые ванны, а Бог в фартуке мясника или сумасшедшего ученого абсолютно буднично пытает близнецов и декорирует алтарь отвалившимися, оторвавшимися, отрубленными кистями человеческих рук.
Не шокирует ничто — ни сцена, где играют оторванными конечностями, ни та, в которой Смерть (сам Вальдимар Йоханнссон, в черном исподнем похожий на Распутина) насаживает на острие косы голову Асгейра Хельги Магнуссона (танцовщик исландской Dance Company тут демонстрирует высочайший класс). Смерть не срезает голову, как ожидается, а долго играет с ней, перекатывая тело жертвы по сцене, пока кошмар не становится делом привычным и даже забавным. Жертва сначала борется с косой, обхватившей шею, потом смеется и кокетничает, используя лезвие как секс-игрушку,— этот эротический данс-макабр сделан великолепно не только хореографически. В нем наглядна та трансформация ужасного в обыденное, которая по мысли Омарсдоттир и есть настоящий кошмар нашего времени. Ее мистерия, навеянная не столько киноужасами, сколько реальными "интервью с вампирами" и ужинами знакомящихся через интернет каннибалов, вполне вписывается в концепцию Foreign Affairs. Во всяком случае, в том виде, в каком ее сформулировала куратор Фри Лейсен, специально приглашенная новым директором Berliner Festspiele (структура, объединяющая фестивали Берлина).
Заявив сразу же "Мы не фестиваль хорошеньких спектаклей", расширив географию до Японии, Африки и Кореи ("Международный не означает западный"), Фри Лейсен сделала ставку не столько на произведения, сколько на авторов (с оговоркой "Большое имя — не всегда большой художник"), оказавшихся еще и новыми утопистами ("Они верят в человечность и изменения к лучшему"). Эрна Омарсдоттир в число девятнадцати выбранных актуальных театральных персон вписалась идеально. Ее имя скорее авторитетное, чем громкое. "Хорошенького" в ее проектах всегда мало. А произведением, которым она делится с публикой, является она сама — и когда, чередуя дикие вопли с детским лепетом, орет, срывая связки, в микрофон; и когда делится своими искренними, почти наивными образами; и когда совершает свою немыслимую по нагрузке физическую работу. Тело танцовщицы работает так же мощно и бескомпромиссно, как десять лет назад, когда ее не переварил Большой, а вместе с ней и весь пласт современного физического театра. Она по-прежнему способна трансформировать в шаманский танец все, на что нам обычно неловко смотреть — от фрикций до агонии,— и накачать при этом абсолютно позитивной энергией.