Происходящее в реальном времени завораживает. В искусстве, разумеется: реальная жизнь в реальном времени волнует довольно средне, потому что другого времени у нее просто нет. Жизнь мы любим в воспоминаниях: фотокарточках, нудных видеозаписях и рассказах о подвигах юности. Искусство же — за исключением пожилого, уважаемого и не возбуждающего, вроде Леонардо да Винчи,— предпочитаем теперь получать в горячем виде.
Несколько лет назад художник Гия Ригвава устроил для московской артистической богемы телепередачу местного значения — в прямом эфире. Все с восторгом давали интервью и улыбались своему экранному изображению, которое без промедления отвечало взаимностью. Время от времени камера переключалась на соседнюю комнату, где без всяких объяснений среди публики стояла большая двуспальная кровать. В какой-то момент на экране появилась абсолютно голая женщина, направляющаяся к этой кровати, и публика, не помня себя, рванула к ней,— и, разумеется, убеждалась в обмане. Художник вставил в прямую трансляцию кусок мечты, "25-й кадр",— получалось, что подсознательное видение всякого гражданина. Становилось несколько стыдно, а стыд и есть главный эстетический эффект искусства, ориентированного на present continuous и играющего на любопытстве.
Чудовищное распространение в нашей жизни разного рода средств — транспортных, информационных, психотропных (а "Интернет" является, видимо, всеми ими сразу) — довело до предела эту одновременность, этот акт мгновенного сцепления, в котором в самом деле есть нечто эротическое. Так и не состоявшаяся инициация в прямом эфире есть поэтому символ этого прямого эфира, в котором наше "сейчас" слипается с "сейчас" кого-то другого, причем в самый первый (а скорее всего, и в последний) раз.
Впрочем, в "Эпохе радио" Вуди Аллена личная жизнь героини непоправимо расстраивается как раз из-за того, что ее кавалер услышал в машине репортаж Уэллса и, испугавшись марсиан, пустился наутек: взрыв одновременности в системе media привел к роковому сбою машины реальных и физических контактов.
ЕКАТЕРИНА Ъ-ДЕГОТЬ