Третий международный театральный фестиваль имени Чехова завершился спектаклем парижского "Театра дю Солей" "И внезапно ночи без сна". В 1979 году Ариана Мнушкина отказалась показывать на московской сцене свою "Индиаду". Следовательно, гастролей знаменитого театра ждали десять лет. И еще четыре часа, которые идет представление.
Ариана Мнушкина — режиссер-воин. Ее театр располагается в бывших пороховых складах под Парижем. Ее спектакли — всегда нападение и оборона, они агрессивны по отношению к зрителям и часто совершают над ним насилие.
Московские зрители имеют смутное представление о проблеме оккупированного Тибета, который для многих сидящих в зале означает далай-ламу, мохнатых яков, новый фильм с Брэдом Питтом и ресторан "Гималаи". Тем не менее расчет Мнушкиной ясен. Она привезла спектакль в страну, пережившую множество оккупаций. Говорят, что Мнушкина пришла в восторг от росписей зала Театра Армии, на плафоне которого изображены бомбардировщики в небесной лазури.
Спектакль "И внезапно ночи без сна" — о Франции и о Тибете, о политике и о театре. Тибет был захвачен Китаем. Французское правительство этой оккупации содействовало, отказавшись принять тибетскую делегацию и отравив в Китай партию самолетов. Это — политика. Французская труппа пускает в свое здание тибетских актеров и делегатов. Начинается борьба против решения правительства. Это — театр. Борьба идет с переменным успехом, но в финале самолеты все-таки отправляются в Китай. Пусть зрители знают заранее. Во-первых, не в развязке дело, а во-вторых, не все ее дождутся.
Спектакль Мнушкиной идет четыре с лишним часа. По нынешним временам это и есть настоящее насилие, и оно требует от зрителя подвига. То, что Мнушкина проделывает с ним, и есть самое интересное в спектакле. Зрители должны почувствовать себя в шкуре тех парижан, которые засели в театре и чьи ночи, собственно, и стали бессонными. Актеры перед началом спектакля трутся в публике, потом сидят в зрительном зале, потом совершают вылазки на сцену. Это похоже на цирковую "подсадку". Но желаемая иллюзия "людей из зала" разрушается их французским. Хотя не менее трети зрителей этого первого представления — московские французы, но от функционеров посольства, культурного центра и торговых миссий страстности мнушкинских актеров ожидать трудно.
Отчаявшихся и уставших зрителей по ходу дела даже подкармливают — то тибетскими сухариками, то французскими булками. Им раздают прокламации и письма поддержки. Сожалеют, что в театре мало туалетов. К финалу зрители устают так, что чувствуют себя стопроцентными соучастниками. У них есть выбор. Если тебе плевать на тибетцев, если ты думаешь об ужине, о том, как успеть на метро, ты можешь встать и уйти. Что и предлагают пару раз по ходу спектакля. Если ты уходишь, чувствуешь себя черствым и равнодушным. Если ты остаешься, чувствуешь, что усилия твои были тщетными, потому что самолеты взлетают, и к тому же с нашего потолка. Это, разумеется, чистейшая провокация, ведь к страданиям Тибета уход или неуход со спектакля отношения не имеет. Просто Мнушкина все сделала так, что ты тоже играешь роль — зрителя. Или (если высидишь четыре часа) надеющегося на лучшее романтика, или (если отправишься ужинать) равнодушного обывателя. После перерыва зал пустеет ровно на треть.
Со сценическим пространством Мнушкина работает виртуозно. Декорация напоминает белую монастырскую стену, которая удваивает все происходящее на сцене: кажется, что за ней находится другая такая же или еще большая. Там заседает мифическая тибетская делегация, все 300 человек, включая женщин и детей, оттуда приходят скупые на слова вестники их решений. Французы все время на сцене, они похожи на толпу цирковых клоунов с удачными репризами. Тибетцы по большей части находятся за сценой, говорят мало и двигаются завораживающе плавно. "Невыносимо",— говорят о продолжительности мнушкинского спектакля самые стойкие театралы. И добавляют, что Мнушкина, блестяще владея пространством, не владеет временем. Но не владеет она им — с умыслом.
Имя Арианы Мнушкиной накрепко связано с 60-ми. В 1968 году она показала свой знаменитый спектакль "Золотой век". Этот год так и остался "золотым веком" Мнушкиной, который "Театр дю Солей" пытался растянуть на три последующие десятилетия. Позже к фирменному шестидесятническому набору (художественная и нехудожественная революционность, политизированность, эстетика хэппенинга, использование ярких театральных и цирковых масок) добавилось страстное увлечение востоком.
Синдром 68-го года — один из самых опасных. Бунтари цветочной революции с их любовью к плакатным выразительным средствам и непоколебимой уверенностью, что сочувствие и соучастие спасут мир, остались в прошедшем времени. Сегодня горячечный нравственный пафос вызывает если не брезгливость, то холодную дистанцию. На протяжении своей карьеры Мнушкина делала спектакли про Алжир, про Камбоджу, про СПИД, про иранский фундаментализм и про все-все самое трагическое, современное и больное. Шекспира и Мольера она тоже ставила про третий мир.
Есть режиссеры, которые принадлежат одному времени. Станиславский остался художником рубежа веков и с приходом советской власти окончательно перестал ориентироваться в происходившем. Услышав, что умер Ленин, он, говорят, воскликнул: "Что вы говорите! Умер Михаил Францевич!" — имея в виду актера Малого театра. Есть режиссеры, которые умеют изменяться вместе с эпохой, таким был, например, Мейерхольд, находивший для каждого нового десятилетия адекватный театральный язык. Мнушкина, оказавшаяся яростной шестидесятницей, по этим приметам — со Станиславским. И все-таки в ее безусловно старомодной эстетике есть нечто, что продлевает ее век. Он уже не золотой и даже, вероятно, не серебряный. Он — железный, а это вполне актуальный сейчас материал. Не зря ведь для своего спектакля Мнушкина избрала Театр Армии, сцена которого задумывалась для конницы и танков.
КАРИНА Ъ-ДОБРОТВОРСКАЯ