Новая версия "Евгения Онегина"
Дмитрию Александровичу Пригову давно не дает покоя Пушкин. Даже то, что известный поэт-концептуалист получил в начале 90-х престижную Пушкинскую премию, не умерило его желания по-своему разрабатывать пушкинскую тему. Понятно, что Пригову интересен не Пушкин — автор стихов, драм, статей и "Повестей Белкина", а Пушкин мифологический, поп-герой сначала советской, а теперь и российской литературы.
Приговская пушкиниана разнообразна, пространна и лишь отчасти продолжает то, что с Пушкиным делал Хармс. В восьмидесятые годы Пригов представлял русского классика в виде типичного совкового кумира, пастуха советской литературы и отца народов, полагая, что, "Внимательно коль приглядеться сегодня, Увидишь, что Пушкин, который певец, Пожалуй, скорее что бог плодородья И стад охранитель, и народа отец".
Но не случайно цитируемое стихотворение кончается четверостишием: "Во всех деревнях, уголках ничтожных Я бюсты везде бы поставил его, А вот бы стихи я его уничтожил — Ведь облик они принижают его".
Нетрудно увидеть: Пригов, прекрасно понимающий, что поэзия (как и любое искусство) — это прежде всего власть, почти не скрывает своей ревности. Когда-то Александр Жолковский заметил, что Пригов, разрабатывая пушкинский образ, не столько обнажает тотальность притязаний Поэта-Царя на все мыслимые культурные роли, сколько рад пожать плоды сложившейся в русской культуре ситуации, обнажившей силовой, политизированный, воспитательный характер отечественного искусства. Работая с классическими кумирами, Пригов шлифует свою роль метахудожника, который, как дирижер, завис над оркестровой ямой и дирижирует как прошлым, так и настоящим искусства.
Новый проект, осуществленный петербургским издательством "Красный матрос", специализирующимся на издании "митьков", продолжает пушкинскую тему, но весьма своеобразным способом. Сохранив метрику, имена, ключевые и легко узнаваемые существительные, Пригов переписывает "Евгения Онегина" лермонтовским стилем, с использованием всего двух наиболее часто встречающихся у Михаила Юрьевича эпитетов — "безумный" и "неземной".
В качестве очередной, но намеренно ложной интерпретации Пригов сообщает в предуведомлении: оправданием проекта служит то обстоятельство, что в русской культуре победила не пушкинская, а именно лермонтовская поэтика. Иначе говоря, усложненная метафизическая линия, натужный поиск ответов на проклятые вопросы, брезгливое неприятие жизни как таковой оказались более предпочтительными, нежели пушкинские легкость и открытость жизни. Таким образом, Пушкин неожиданно становится союзником Пригова. Пригов только делает вид, что читает Пушкина глазами Лермонтова. На самом деле он не читает, а вычитает Пушкина из русской поэзии:
Безумца уважал Евгений
Безумное же сердце в нем
Любил безумный дух суждений
Безумный толк о том, о сем.
В результате вычитания остается только каркас и все то "безумное и неземное", что в соответствии с русской традицией подавляет земное и рациональное. Приговский "Онегин" суггестивен, утомителен, однообразен, ибо это наша "духовка": тесная, категоричная, непримиримая и ужасно душная.
Еще одна характерная примета. Издание "Красного матроса" факсимильно воспроизводит самиздатовский сборник Пригова "Евгений Онегин". На глянцевой бумаге отображены и сами тексты, и их негатив, который в машинописном оригинале, исполненном на тонкой папиросной бумаге, просвечивал с обратной стороны. Новое издание иллюстрировал Александр Флоренский, причем весьма своеобразно, с использованием приемов анимации. Пушкин изображен в правом нижнем углу каждой страницы, и если листать книгу быстро, оказывается, что Пушкин то снимает шляпу, то надевает ее.
Перед кем же снимает шляпу удивленный Пушкин? Возможно, он изумлен новой интерпретацией своего романа. Хотя не менее вероятно, что он заранее расшаркивается, предчувствуя грозные масштабы юбилейных торжеств, посвященных грядущему 200-летию. Актуальная книга. То ли еще будет.
МИХАИЛ Ъ-БЕРГ
Д. А. Пригов. Евгений Онегин. СПб.: Красный матрос, 1998