Памела Харриман приняла католичество ради Джанни Аньелли и американское гражданство ради Аверелла Харримана. Билл Клинтон обосновался в Белом Доме, не в последнюю очередь благодаря тому, что последний супруг Памелы голосовал за демократов. Принеся демократической партии двенадцать миллионов долларов, мадам Харриман оказалась в Париже — с посольским чином и перспективой разорительного судебного процесса.
В ноябре 1992-го, через две недели после своего избрания, Билл Клинтон нанес первый официальный визит в Вашингтон. И отправился принимать поздравления — не в Белый дом — а в частную резиденцию. Услышав звук открываемого шампанского — который не спутать ни с каким другим, новый президент, взяв бокал, произнес: "За Первую Леди Демократической партии!"
Как это ни забавно, речь шла не о Хилари.
А о пожилой даме с сияющими глазами, молочно-белой кожей и волосами... как это говорится?... цвета дикого меда. Она стояла рядом с Президентом, и ее скромное платье украшала золотая брошь — между прочим, в форме саксофона.
В лучших семействах
Отец Памелы был английским лордом и в девятнадцать лет ей все еще не разрешалось оставаться наедине с мужчинами — даже если речь шла просто о совместном обеде. Естественным следствием такого воспитания оказалось то, что первое же ее свидание через три недели закончилось помолвкой.
Жених носил скучное имя Рэндольф и несколько более увлекательную фамилию Черчилль — ему довелось быть единственным сыном британского премьера. В 1939-м — в год свадьбы — Памела имела довольно смутное представление об этой должности.
Равно как и о том, что Вторая мировая война, собственно, уже началась.
Будущий свекр, сэр Уинстон, вместо благословения понапутствовал молодых следующим высказыванием, продемонстрировав возмутительный либерализм: "Чтобы жениться, нужно только шампанское, коробка сигар и двуспальная кровать".
Увы, его отпрыск использовал двуспальную кровать решительным образом не по назначению. Во время медового месяца в постели Рэндольф читал Памеле "Историю Римской империи" и, по ее собственным словам, еще имел наглость периодически спрашивать: "Ты слушаешь?"
Тем не менее, брак продержался до конца войны — скорее потому, что супруг, оказавшийся тихим алкоголиком, постоянно пребывал на театре военных действий.
Памела же проводила большую часть времени в резиденции премьера на Даунинг-стрит 10. Сэру Уинстону нравилось, когда его нежным девичьим голосом называли "папа". Она научилась весьма ловко зажигать его сигару и кокетничать с союзническими дипломатами.
В начале маневров ее супруг прислал письмо с фронта с совершенно катастрофическим сообщением. Нет-нет, вовсе не то, что вы подумали — его не ранило в голову или какую-нибудь другую чувствительную часть тела.
Просто-напросто он проигрался в офицерском казино в Каире.
Некоторые говорили, будто проигрыш исчислялся в восемьсот пятьдесят фунтов, другие вспоминали позднее о трех тысячах. В любом случае, в те времена для Памелы это означало пожизненное разорение (для сравнения: ее зарплата переводчика в министерстве иностранных дел была — четыре фунта в неделю, а дом, снятый под семейное гнездо, обходился в один фунт).
Короче, она продала свадебные подарки, погасила долг, не прибегая к помощи Черчилля-старшего, и стала искать случай для тихого развода.
После которого у нее остался пятилетний сын и право называться миссис Черчилль.
Веселая вдова
Аверелл Харриман был ее первым (возможно) любовником и третьим мужем. И бесспорно обладал всеми качествами, которые Памела ценила.
У него были семейные миллионы (заработанные на американской железнодорожной концессии) и должность эмиссара США в Европе. Аверелл Харриман, так сказать, отвечал лично перед Рузвельтом за пресловутый ленд-лиз.
Он ввел в моду в Америке катание на горных лыжах — так что фигура у него была отменная.
У Харримана был только один недостаток — Харриман был безнадежно удачно женат. Это вообще оказалось свойством Памелы — интересоваться лишь тем, что уже принадлежит другим — своего рода клептомания.
Роману способствовали воздушные налеты, во время которых свет всегда как нельзя кстати гас. А чересчур интимные объятья всегда можно было объяснить непреодолимым ужасом перед бомбардировкой.
Когда Аверелл поднимался по трапу самолета, чтобы отправиться в Москву в новой должности — американского посла в Советском Союзе, Памела рыдала... на плече у следующего возлюбленного.
Он был, разумеется, богат, знаменит и... женат.
С этого мгновения биография Памелы приобрела угрожающий динамизм.
Сменив Лондон на Париж, она отправилась на поиски солидной партии, придав этой операции черты небольшого крестового похода по гостиным и, главное, будуарам Европы.
В перечне побед Памелы Фрэнк Синатра, Ставрос Ниархос и Аристотель Онассис были всего лишь забытыми именами, причем, записанными очень мелким почерком.
Самое поучительное завоевание в ее жизни было ростом метр шестьдесят, называлось Али Хан и оказалось неотразимым мусульманским набобом. Он никогда в жизни еще не видел таких огненно-рыжих волос. Кроме того, его совершенно завораживало словосочетание "миссис Черчилль".
Науку страсти нежной Али Хан изучал с детства, причем, в ее изощренном восточном варианте. Что, как сообщают биографы, превратило его в сказочного любовника, не имеющего себе равных. Оставим за скобками чересчур уж интимные подробности, дело было не только в них.
Найдя себе очередную избранницу, Али Хан больше не спускал с нее глаз, изливая в пространство гипнотические волны душевности и преклонения.
Роман не имел никаких шансов, в том смысле, который Памела вкладывала в слово "шанс" — имея в виду брак. Зато она усвоила главное правило своей жизни: людям — независимо от пола и возраста-- дорог не секс, а внимание.
Она научилась окутывать своих возлюбленных такой же гипнотизирущей заботой, окружать их приятными мелочами, снимать с них мельчайшие хлопоты и ограждать от всех треволнений. Короче, превращать их жизнь в настоящий рай.
Из которого ее, как правило, рано или поздно, с треском изгоняли.
Бесприданница
Следующая остановка, безусловно, была шансом — в самом серьезном смысле.
Юный бог по имени Джанни Аньелли был наследником империи Fiat с состоянием приблизительно в три миллиарда долларов.
Вечеринки Аньелли были известны всей Европе утонченным вниманием к каждому гостю. Если вы один раз брали с подноса бокал с кампари, ваш любимый напиток навсегда отпечатывался в памяти у дворецкого. Если вы один раз закуривали Gauloise, вам уже никогда не предлагали Camel или Gitanes.
Продумано было все — от формы пепельниц до цвета занавесок в ванных комнатах.
Вся эта "Тысяча и одна ночь" была созданием Памелы, твердо решившей из миссис Черчилль превратиться в синьору Аньелли.
Она даже довела до конца невероятно трудоемкую процедуру перехода в католицизм. После чего Аньелли понял, что у нее действительно серьезные намерения, и... прекратил роман.
Хорошо, что ей не каждый раз приходили в голову такие сногсшибательные идеи.
Элиа де Ротшильд был, к примеру, иудейского вероисповедания. Так что ее свежий католицизм оказался совершенно некстати. Правда, Элиа все равно был женат. Но эта скоротечная интрига научила Памелу разбираться в дорогих винах и антикварной мебели.
Как рассказывают, позвонив однажды в его офис, чтобы узнать, почему не появился на рабочем месте ее дворецкий, нанятый Ротшильдом, Памела услышала от секретаря вежливое: "Мсье Ротшильд просил передать мадам — дворецкого больше не будет".
Воистину непревзойденный способ дать понять, что роман окончен.
После всего этого Памела поняла — с нее довольно.
Она привыкла жить во дворцах и виллах — но все они принадлежали другим. Она распоряжалась астрономическими банковскими счетами — и ни на одном из них не стояло ее имени. Ей смертельно надоели чужие яхты, острова, самолеты и курорты.
В этом опасном настроении ей случайно представили голливудского продюсера Леланда Хейварда.
Само собой, давно и счастливо женатого.
Через пару недель их знакомства жена Леланда кричала "Она украла у меня мужа" и посылала неверному умоляющие — и тщетные — телеграммы: Только не женись на ней! На ней никто не женился: ни Аньелли, ни Ротшильд. Почему именно ты должен это сделать?"
Через несколько лет семейной жизни с Памелой Леланд скончался, завещав ей половину своего (увы!) не слишком обширного состояния. Другая половина ушла его детям от первого брака.
Услышав об этом, Памела мертвенно побледнела и сказала, не стесняясь присутствующих: "Я его так любила! Как он мог оставить мне так мало!"
С бедной Памелой опять обошлись по-свински.
Жили были старик со старухой
Вдовство Памелы началось в поместье Хейварда. Соседнее поместье принадлежало, кому бы вы думали — Авереллу Харриману.
Который исчез из ее жизни (напомним) тридцатью годами раньше, уносимый политическим ветром по маршруту Лондон-Москва.
И представьте себе такое совпадение — супруга Харримана совсем недавно скончалась! Между прочим, состояние его оценивали, кажется, миллионов в семьдесят пять долларов.
Несмотря на свои восемьдесят, Аверелл мог сойти за шестидесятилетнего. Памеле же было пятьдесят и она выглядела, ну, скажем, лет на тридцать пять.
В день первой встречи их застали в салоне, поправляющими довольно недвусмысленный беспорядок в одежде. После чего Аверелл, как честный человек и джентльмен, просто обязан был жениться.
Здесь необходимо небольшое отступление.
Из всего, изложенного выше, могло сложиться неверное впечатление. Будто речь о бесчеловечной femme fatale, авантюристке с вечно беспокойными глазами. Только и ищущей, какого богатого мужа поскорее свести в могилу.
Прискорбное недоразумение. Когда мы мельком упомянули о том, что Памела превращала жизнь своих спутников в настоящий рай, — в этом не было ни грана иронии.
Она действительно давала себе труд приносить Элии де Ротшильду его домашние туфли, не отходила от больного Леланда ни на секунду и вникала во все тонкости автомобильной индустрии во имя Аньелли.
Памела присваивала интересы своих мужчин, становясь для них домохозяйкой, секретаршей, автоответчиком...
Если она и была femme fatale, то совершенно особой разновидности.
За четырнадцать лет своего последнего брака (с Памелой) Аверелл Харриман не имел ни малейшего повода усомниться в том, что переживает счастливейшие дни своей жизни.
Памела сопровождала супруга во время дипломатических миссий в Китай и Советский Союз, фанатично прочитывая горы специальной литературы по истории, политике и экономике. Она тактично заменила ему слуховой аппарат, научившись говорить на тех частотах, которые его слух еще мог воспринять. "Аверелл, сенатор только что обратил мое внимание на то, что..."
В отличие от всех предыдущих, ее последний муж имел не только деловые интересы, но и политические убеждения. (Это оказалось большой удачей Билла Клинтона. Хотя мистер Харриман и скончался девяноста четырех лет от роду, в год, когда Клинтону Белый дом даже не снился.)
Памела переняла у Аверелла пылкую привязанность к демократической партии, как любовь к мебели в стиле Людовика Шестнадцатого у Элии Ротшильда.
Ее резиденция в Вашингтоне превратилась в политический салон. Ее опыт в обращении с противоположным полом оказался сногсшибательно успешным в политике.
Атмосфера несравненной теплоты, внимания и интереса окружала — теперь уже не любовников, а сенаторов, промышленников и всех, кто мог своим влиянием помочь демократической партии вернуться в Белый дом.
Участие в ее званых обедах стоило тысячу долларов с человека. Собранные деньги аккуратно отправлялись в партийную кассу.
Изобретательность Памелы и ее дар убеждения оказались прямо-таки золотой жилой. Скромный финансовый итог ее десятилетнего служения партии составил, по приблизительным подсчетам, двенадцать миллионов долларов. Разумеется, в виде добровольных пожертвований от состоятельных господ.
Благодарность Билла Клинтона, разумеется, не ограничилась бокалом шампанского за ее здоровье (см.выше).
Через год после его избрания Памела Харриман вернулась в Париж в должности американского посла.
Доходное место
Верность любимому мужу сыграла с нею прескверную шутку — через десять лет после его смерти.
Аверелл, оставшись джентльменом, завещал Памеле свои семьдесят миллионов. По ее мнению, мировая гармония и справедливость были таким образом восстановлены.
(Ярость его троих детей и двенадцати внуков — неплохо, впрочем, обеспеченных отдельным трастовым фондом — она предпочла не замечать.)
Однако в середине девяностых из посольского факса, наряду с приглашениями на приемы и банкеты, заструились неприятнейшие предложения. От Памелы вдруг настойчиво потребовали заплатить какие-то загадочные двадцать миллионов.
Тут-то и оказалось, что миллионы Аверелла существовали, главным образом, в виде недвижимости и — изысканной коллекции живописи, включающей Ренуара и Пикассо.
(Ходили упорные слухи — оставшиеся, впрочем, лишь слухами — что большую часть шедевров элегантный дипломат скупил по дешевке в военной Москве).
Так что из семидесяти миллионов Памела могла по-настоящему наслаждаться разве что пятью. Не так уж много, если учесть, что иногда ей доводилось вызывать самолет вместо такси для прогулки за покупками на Манхэттен.
Вместе с деньгами Аверелл завещал ей и своего, так сказать, домашнего финансиста, Билла Рича. Который управлял и ее состоянием, и трастовым фондом детей и внуков Аверелла.
На протяжении нескольких лет Билл Рич предпринял несколько крупных капиталовложений. Которые могли бы совершенно обескуражить специалистов. Если бы только он потрудился специалистов проинформировать.
Рич приобрел, к примеру, некий ветхий отель с прилегающим к нему курортом. Гарантией кредита при покупке послужил трастовый фонд Харриманов. Которых он как-то позабыл поставить в известность о происходящем.
Отель ему показывали при ярком солнечном свете. Это, вероятно, и помешало Ричу обнаружить то обстоятельство, что реконструкция и ремонт обойдутся по крайней мере вдвое дороже самого приобретения.
Одновременно с этим он купил — теперь уже для Памелы — акции фирмы, производящей пластиковые изделия. Акции оказались прямо-таки чемпионами нерентабельности.
В довершение обеих операций Рич попросил Памелу быть поручителем в его сделке с пресловутым отелем. Практически это означало, что она обязуется выплатить сумму долга, если родственники Харримана окажутся неплатежеспособными.
Памела подписала поручительство. Аверелл всегда говорил о Риче: "За ним ты как за каменной стеной". То, что стена могла покоситься или дать трещину, как-то не укладывалось в ее головке.
Таким образом, к 1995-му году ситуация складывалась прямо-таки ослепительная. Пластиковые акции падали, убытки от купленного отеля суммировались в миллионы. За всем стояла поручительская подпись Памелы.
Харриманы ни о чем не ведали.
Пока, наконец, один из них не обратил внимание на какие-то странные несоответствия в своих собственных налоговых отчислениях.
Вероятно, налоговая инспекция вычла убыток из суммы налогов, сделав ее более низкой.
Вместо того, чтобы легкомысленно порадоваться этому обстоятельству, внимательный родственник заглянул в семейную бухгалтерию последних лет. И обнаружил (с неприятным холодком в затылке), что уже довольно давно является совладельцем весьма перспективного объекта недвижимости, уже сожравшего большую часть его состояния.
После чего, собственно, родственники и начали осаждать посольский кабинет Памелы, требуя выплатить сумму, за которую она поручилась.
Те самые двадцать миллионов.
Памела отказалась, заявив, что плохо понимает, о чем вообще речь.
Разразившийся вслед за этим скандал в худшем случае может стоить Памеле Харриман больших денег и посольского кресла.
В утешение у нее останется титул почетного доктора юридических наук. Который госпожа Харриман получила когда-то от Колумбийского университета в благодарность за то, что Аверелл Харриман пожертвовал одиннадцать с половиной миллионов на открытие научно-исследовательского института.
Институт носит имя бывшего чрезвычайного и полномочного посла и имеет одну единственную научную задачу, безоговорочно сформулированную дарителем. Изучение Советского Союза.
Ангелина Сирина