В Петербурге играл Густав Леонхардт
Визит Густава Леонхардта в Петербург несколько раз намечался и откладывался. Успех предприятию в конце концов обеспечили директор петербургской филармонии Антон Гетман и ансамбль "Петрополитана", клавесинистка которого, Ирина Шнеерова, является ученицей маэстро. Петербургский концерт Леонхардта, одно из сотни ежегодных выступлений легендарного клавесиниста, органиста, дирижера, для публики вошел в ряд впечатлений, исчисляемых единицами.
Портрет Густава Леонхардта может навести на сравнения с английским лордом или ученым-физиком. И то и другое будет соответствовать сути: аристократизм настолько же свойствен его искусству, как и углубленность исследователя. В пятнадцать лет он открыл для себя клавесин и еще до занятий в Scola Cantorum в Базеле, переиграв значительный клавесинный репертуар, решил посвятить этому инструменту жизнь.
Неудивительно поэтому его убеждение в том, что музыкант может и должен всему научиться сам и что в собственной практике (не более трех учеников в год) он следует правилу "умолчания" старой педагогики, редко объясняя, как же нужно играть. Леонхардт, вероятно, подписался бы под баховским объяснением верной игры: брать нужную ноту в нужное время. Нужное вычисли сам. Его ученики, очевидно, вычисляют успешно, потому что среди них — все известные клавесинисты.
Противник массовости и публичности (хотя и не закрывается в башне из слоновой кости), Леонхардт дирижирует только маленькими ансамблями, не пытается идти навстречу аудитории, игнорирует моду и высоко ценит камерную музыку.
Он живет в аскетическом и роскошном историческом здании в Амстердаме, является главным органистом Waalse Kerk на центральной площади и недавно ушел из Консерватории имени Свелинка.
30 мая 1998 года ему исполняется 70 лет. Отмечать этот день он намерен только со своей семьей и надеется, что никаких публичных торжеств не будет. Хотя нельзя вполне отбросить возможность быть приглашенным королевой.
Его по праву называют капитаном барочного корабля: Леонхардт прошел со старинной музыкой путь длиной в полвека по маршруту, ведущему от альтернативного занятия кружка сектантов до респектабельного ритуала, из субкультуры в истеблишмент. И не склонен рассматривать сегодняшний день как волну отлива от идеалов аутентизма.
Благоговение, царившее в Малом зале филармонии, было приправлено смятением, как при явлении долгожданного божества не все оказываются готовы к даруемым им скрижалям. Были пианисты, которые хватались за сердце в каждом кадансе: опять замедление! Были дирижеры, пытавшиеся тактировать и вынужденные в недоумении отступить: ничего не укладывалось в сетку. Были аутентисты, главной целью себе поставившие отследить, с какой ноты началась трель, не допуская мысли, что это не самое важное.
Куперен, Бальбатр, Дюфли и Фробергер в первом отделении, Бах и ничего, кроме Баха, во втором. Клавесин казался слишком тщедушным для издаваемого им мощного полнозвучия. А число слышимых голосов, слоев и планов, разделенных, как и должно, временем, намного превышало число видимых мануалов.
Под властью царственного клавесиниста — строгого и непреклонного, будто высеченного из камня, его музыкальные подданные — пассажи, темы, украшения — чувствовали себя, однако, весьма свободно. Аккорды привольно, отнюдь не по струнке располагались веером арпеджио. А форшлаги, трели, морденты и прочая прихотливая публика, толпящаяся на каждой аллее внешне пустых контурных карт барочной музыки, создавала видимость совершенно непринужденной, хотя было ясно, что она подчиняется строгим правилам этикета.
Временами клавесин был разрываем страстями — ни одна из них не отражалась на лице клавесиниста. Как бесстрастный маг и чародей, он был в состоянии уверить публику, что не вызывает, а скорее укрощает стихию, бушующую внутри его инструмента, который пережил свой золотой век в эпоху, мучимую аффектами и невоздержанную на их выражение.
ОЛЬГА Ъ-МАНУЛКИНА