В этом году еженедельнику "Аргументы и факты" исполняется 20 лет. За все эти годы газета ни разу не поменяла главного редактора — им остается до сих пор Владислав Старков.
Как удалось газете сохранить свое лицо и сохраниться самой? Какие проблемы стоят сегодня перед редактором-долгожителем? Об этом с ВЛАДИСЛАВОМ СТАРКОВЫМ беседует обозреватель "Коммерсанта" МИХАИЛ Ъ-НОВИКОВ.
— Среди всех главных редакторов московских газет вы — долгожитель. В большинстве редакций поменялись за эти годы не только редакторы, но и форматы, и идеологии, и хозяева.
— У нас тоже многое изменилось. У меня в столе хранятся номера нашей газеты двадцатилетней давности. Сейчас посмотреть на нашу газету — это небо и земля. Я помню, еще в 1995 году — к десятилетию перестройки — мы хотели с нашим политобозревателем Углановым опубликовать какой-то "смелый" материал 1985 года. Когда мы это начали читать — просто в ужас пришли от того, что нам тогда казалось смелым: это была, в общем, обычная жвачка.
— Часто издания, которые существуют уже долгое время, как-то выдыхаются, теряют тираж...
— Мы, конечно, тоже тираж потеряли. Потому что нет Советского Союза. Раньше ведь и Литва, и Латвия, и Грузия, и Закавказье, и Узбекистан, и Средняя Азия — все нас читали. А теперь они живут своими проблемами, зачем им какая-то газета из Москвы? Мы потеряли почти половину читателей.
— В вашем еженедельнике есть отклики практически на все события из всех сфер. У "АиФ" есть идеология?
— У нас прежде всего есть две стратегические идеи — это здравый смысл, он должен быть во всем, и еще нам хотелось бы представить читателю своеобразную школу выживания. Может быть, мы изменим когда-нибудь эту стратегию, если людям будет жить лучше. Наш подтекст — это дать читателю какую-то пищу для самосохранения. Понимаете?
Здравый смысл связан и с тем, чтобы соблюдалась определенная этика. Поэтому мы не занимаемся так называемым сливом информации. Его очень много к нам приходит: естественно, самое тиражное издание, все стремятся этот слив опубликовать у нас. Мы находимся как бы над сливом, какой бы он ни был жареный, остроскандальный, сенсационный.
— В газетах заметен сейчас, мне кажется, кризис интерпретации. Каждое издание, каждая программа, каждый журналист оказывается не проводником фактов, а интерпретатором. И это на фоне того, что почти за всеми газетами, телеканалами стоят финансово-промышленные группировки.
— За нами стоит здравый смысл: мы готовы сотрудничать с любым банком, с любой корпорацией, потому что мы понимаем, что без существования каких-то центров власти государство не может жить. Но за нами ни в коем случае не стоят конкретные люди, конкретный банк. За нами стоит читатель — прежде всего — и, безусловно, рекламодатель. Это два источника дохода для нас. И мы можем жить, в общем-то, неплохо, не беря кредитов. Я не могу ручаться за будущее, это было бы слишком опрометчиво с моей стороны.
Мы попытались, помню, на каком-то рубеже заняться бизнесом — продавать бельгийскую ветчину и прочее. Было у нас несколько типов такого бизнеса, которые принесли прибыль, нам удалось сгладить волну повышения цен в 1992-м, а потом у нас все это засохло. Мы поняли, что всегда надо заниматься теми вещами, в которых ты понимаешь...
— Давайте поговорим о ваших личных пристрастиях и вкусах. Где вы учились?
— Я вообще инженер по первоначальному образованию. Десять лет работал на компьютерах, потом закончил филфак, отделение журналистики в Ростове, это меня уберегло от всяких номенклатур, членств в партии и т. д. Но когда я журналистом уже стал, конечно, членство в партии было необходимо. Но так всю жизнь я слушал "Голос Америки" и читал Солженицына. В этом смысле я, конечно, в какой-то степени шестидесятник, хотя мне тогда мало было лет. Мне недавно притащили фотографию, связанную с каким-то выступлением Высоцкого, на трибуне там Говорухин, Вознесенский и прочие. И там я случайно оказался в толпе. То есть я был всегда в толпе, не ходил в демонстрантах, в первых рядах...
Себя я пытаюсь удерживать от политики. Я вообще считаю, что она должна занимать места не больше, чем ею интересуются люди. То есть постоянно приходится наступать на горло собственной песне, потому что при такой информированности мы можем вам распахать политические материалы на всю газету... Но так можно мгновенно утратить свои позиции перед читателями. И мы тоже будем ходить с протянутой рукой.
— А так получается картина жизни, более или менее соответствующая той, которая есть у человека с улицы.
— Конечно. Вот эта картинка у нас основополагающая. Наш тираж — три миллиона — абсолютно укладывается в нормативы целесообразности. Нам посчитали социологи, экономисты, что при тираже в три миллиона мы можем жить нормально. И мы его держим, подключая к этому рекламу — для собственной раскрутки. На самом деле я мог бы издавать замечательный журнал, например, о кино. Это наиболее такой сложный, богемный, элитарный вид искусства, я его хорошо знаю, коллекционирую видео. Коллекционирую также театры мира — я был практически во всех по нескольку раз. Есть какие-то редакторы, которые занимаются буддизмом, в поисках религии или охотой на слонов — это я все уважаю, потому что у человека должен быть какой-то "красный угол", где он, так сказать, "отрывается".
— Вы в Ростове закончили журфак. То есть вы в Москве прожили не всю жизнь. Я хотел спросить, как вам Москва в динамике за 20 лет? У меня, например, такое ощущение, что в некоторой мере Москва потеряла исторический смак. Евроремонт не всегда идет ей во благо.
— Я не согласен. Раньше мы — главные редакторы, известные люди — ездили за этим смаком за границу. Я был практически во всех странах, которые меня интересовали. А сейчас наступил момент, когда в какой-то степени лучше быть дома, чем поехать за границу. По комфорту, по друзьям, по атмосфере, которая у нас сейчас сложилась, я бы не согласился с тем, что Москва — унылый город.
— Он не унылый, но какой-то тяжелый, на мой взгляд. Вы же сами живете за городом, в Переделкине.
— Я часто езжу по Кутузовскому, Калининскому проспекту, вижу, как это все светится сейчас. Подсветка домов дает ощущение столичного города. Для меня это большая ценность. Пускай у нас это все с неким русским перехлестом — башенки эти бесконечные... Но появилось стекло, появились какие-то новые архитектурные формы, которые мне нравятся. По крайней мере, унылость и однообразие, связанные с архитектурой, ушли.
Главное в Москве — чтоб не разрушали достойных памятников культуры, архитектуры. Вот мы бережем это здание, где находится наша редакция, хотя мебель современная, привезли черт знает откуда, но, по крайней мере, сочетание современного и старинного дизайна. Вот на стене грамота, подписанная Екатериной II, подпись 1788 года. Она здесь с Павлом, своим сыном, тогда еще не царем, повышает в чине какого-то лейтенанта. И это элемент какой-то связи между нами и веком минувшим, и мы ощущаем, что Россия, в принципе, многое потеряла за эти годы.
— Охарактеризуйте ваш стиль руководства: жесткий, мягкий, какой?
— Скорее, диктат с человеческим лицом. Хотя для главного редактора, президента компании важно и даже выгодно, чтобы процесс шел коллегиально. Потому что только дураки не понимают, что коллегиальность в сущности таит в себе массу положительного. Я считаю, следует делить ответственность: ну что я буду все на себя брать и красоваться? Кто я есть такой — это уже всем ясно. Хороший или плохой, гениальный или дурной — 20 лет скрывать мне какой-то косметикой, пудрой не приходится. Поэтому я считаю, что инструмент коллегиальности чрезвычайно важен.
— Каков средний возраст вашей редакции? Газета себя ощущает рупором какого-то поколения?
— Нет. Тут такая смешная история. Я пришел к выводу, что для того, чтобы организм работал хорошо, нужно, чтобы в редакции обязательно был молодняк — самый молодняк, не закончивший еще университет,— и нужно, чтобы были ветераны. Вот такой баланс. И должно быть какое-то среднее поколение.
— Есть такая шестидесятническая линия в нашей журналистике. Оказалось, она все держится, держится, и ей самой уже тяжело держаться.
— Эта шестидесятническая линия, она крепкая очень оказалась. Потому что семидесятнической, восьмидесятнической, девяностнической — их нет. И у "АиФ" тоже одна из причин выживаемости, что мы еще помним... Во мне генетика человека, который облапошил ЦК, меня вызывали туда каждый день, я не хуже Анатолия Борисовича и Бориса Абрамовича знаю, как вести себя с властью. Почему они приходят сюда ко мне, в редакцию? Потому что им интересно послушать. Они-то, будучи кандидатами наук, заведующими лабораториями, эту школу не прошли, а мы все жернова прошли и поэтому можем иногда заглядывать в будущее тоже — что будет в результате каких-то резких движений и как сделать так, чтобы и дело было сделано, и до истерики себя не доводить.
— Поделитесь, как же надо вести себя с властью? Как бы вы сформулировали главные заповеди?
— С властью надо вести себя плюралистично. Прежде всего в каждом человека видеть. Ведь каждый человек себя уважает, иначе бы он не жил. Можно Зюганова переламывать через колено и говорить, что он такой гадкий и прочее, но можно его как бы понимать, потому что он воплощает собой какую-то определенную часть или черту общества. В связи с тем что мы массовая газета, мы не можем не замечать, что за него голосуют десятки миллионов, мы не можем этот электорат просто выбросить на помойку. Другое дело, что мы этот электорат, простите меня за такое слово, можем воспитывать, чуть-чуть влиять на него.
Какой бы ни пришел император у нас к власти, мы со всеми общаемся. Потому что плюрализм...
— В этом смысле идеология здравого смысла кажется самой массовой, самой верной. Но, глядя на наших политиков, кажется, что им-то она не близка, что они как раз хотят чего-то другого, чего-то своего, специального.
— Нам это понятно. Но нам начхать, в конце концов, на политиков. Они идут по своей дороге, и кто-то в какой-то момент сойдет с дистанции. Но это его проблемы. Мы плакать не будем. Я живу для своей газеты, своего коллектива, своего читателя...