ЕКАТЕРИНА Ъ-ДЕГОТЬ
Можно только позавидовать, как легко было разбираться в искусстве в начале нашего века: тот, кто рисует квадратики и кружочки — авангардист, кто рисует человечков — консерватор. Так сказать, теория современного искусства "для чайников". Сейчас ситуация изменилась, но не до прямо противоположной, чтобы стало опять легко. Абстракции не делает никто, все что-то изображают, но надо напрягаться и думать, к чему отсылает та или иная картина. На выставке номинантов на Госпремию зритель должен быть бдителен: церковные купола и вид Кремля в XIX веке указывают на фундаменталистские ценности; пародия на живопись с настоящими золотыми бра, вставленными в середину холста,— критикует "новых русских" и, следовательно, указывает на ценности левые (в европейском смысле этого слова). Зритель, безусловно, должен иметь выбор, но хорошо бы, чтобы, как в политике, ему бы объяснили, кто за кого.
Правые пошли в наступление: Зураб Церетели сделал несколько стратегических ходов. Вверенная ему Академия художеств будет проводить совместные выставки со столь же правым Союзом художников. Две конкурирующие организации в советское время не выносили друг друга, но теперь у Союза, видимо, больше нет своих денег, а проблема красноармейского пайка всегда лежала в основе разных организационных перемен в советском искусстве. Церетели сейчас оказался в роли комиссара ИЗО Штеренберга, от отношений с которым в свое время зависела судьба русского авангарда.
Кроме того, Церетели активно строит свой будущий музей. Ну, прежде всего, у него есть произведения самого Церетели. К сожалению, он этим не ограничивается: ему мечтается, чтобы вокруг была развешана коллекция русского театрально-декорационного искусства Лобановых-Ростовских, но недостает нескольких миллионов долларов. Говорят также, что у него есть кровать Наполеона и тому подобные предметы, необходимые для Музея современного искусства. Ходят даже слухи, что он приберет к рукам уникальную коллекцию андеграундного искусства музея "Царицыно" после того, как этот музей новейшим постановлением будет передан в подчинение московского мэра (мэр простирал свои руки к Третьяковской галерее, да и галерея была бы не против богатого жениха, но сей брак пока что сочтен мезальянсом, и высочайшее разрешение не получено).
Кровати Наполеона, конечно, все равно, а вот перед левой художественной сценой и, в частности, хранителями собрания современного искусства царицынского музея, встанет сложный этический вопрос о границах сотрудничества. Пойти на сделку со смертельным эстетическим врагом, чтобы коллекцию хоть кто-нибудь увидел? Смиренно повесить ее в качестве фона к скульптурам самого Церетели, который таким образом шагнет в историю искусства? Рискуя при этом, что в один прекрасный день Церетели широким жестом подарит всю коллекцию какому-нибудь иностранному сотрапезнику (или поменяет ее на один рисунок из коллекции Лобанова-Ростовского, причем выберет, скорее всего, самый сомнительный)?
В ожидании будущих проблем московские художники и посетители галереи "Дар" на днях дружно съели исполненное в виде огромное торта тело вождя пролетарской революции. Об этом с удовольствием сообщили все зарубежные газеты, которые соскучились по чему-нибудь веселенькому из России, в стиле первых лет перестройки.
Но мне это мгновенно напомнило о знаменитом русском андерграундном философе конца XIX века Николае Федорове, который обвинял человечество в том, что оно погрязло в грехе каннибализма: вместе с пищей, даже растительной, оно вкушает тела своих умерших Отцов. С целью искоренения этого каннибализма Федоров в своей "Философии общего дела" выдвигал практический проект воскрешения Отцов, то есть всех когда-либо живших на земле, для чего на первом этапе, пока методы этого воскрешения еще не были окончательно прояснены, следовало создать музей лиц всех почивших ("снимков лицевых изображений"), своего рода бесконечный иконостас, а также тщательно сохранять тела и демонстрировать их в виде мумий. Кроме того, Федоров предлагал создать сеть научных институтов, которые изучали бы эти тела, а также хранили бы информацию о каждом дне жизни всякого умершего.
Как это не раз бывало в России, поставленная задача была выполнена, но не до конца: применительно к телу одного Отца, Ленина. Как выясняется сейчас, поворот от абстрактного искусства авангарда к изобразительному искусству социалистического реализма произошел сразу после смерти Ленина,— на тех самых местах, где только что город украшали странные черные квадраты и оранжевые треугольники, появилось несметное количество его икон и так оттуда и не исчезло до самой перестройки. Так что весь соцреализм, который из этих изображений вышел, был задуман как несколько макабрная консервация мертвого.
Итак, получаем: воскрешение мертвого тела ведет к соцреализму; каннибализм, соответственно,— к авангарду. Так что московские художники протестовали своим гастрономическим жестом против того возвращения к соцреализму, которое налицо в современной государственной художественной политике, стремящейся украсить нашу жизнь все новыми и новыми иконами, монументами и образами, не оставляя пустым ни одного брандмауэра и ни одной площади. Остается выяснить — кто же умер сейчас и кого мы вдруг стали считать вечно живым, героически игнорируя факт смерти?
Предлагаемые варианты ответа: Святой Георгий, Петр Великий (у последнего уже даже есть мумия — "Восковая персона" в Эрмитаже), Храм Христа Спасителя, Россия образца 1913 года, русская духовность, реалистическое искусство, история вообще. В общем, можно воскресить многое. Сам Федоров, правда, понимал, что всем воскресшим места на земле недостанет, поэтому он предполагал развитие космических полетов с целью постепенного вывоза туда воскресшего контингента. Так что, может быть, надо ожидать расцвета (или, опять-таки, воскрешения?) нашей космонавтики.