Французский театральный режиссер Кристиан Бенедетти — о том театре, который представляет собой столица России, и о тех спектаклях, которые ему удалось рассмотреть
Как же с этим Бенедетти непросто! Французский левый. Поклонник и постановщик Чехова. Невероятно жадный до жизни. Когда он не занят в табаковском МХТ своей постановкой, то идет в Мавзолей. Или в галереи на "Винзавод". Или на "Марш миллионов". Или фотографирует танцующих на причале в парке Горького. Или умудряется свести дружбу в ларьке, где в час ночи своему человеку под расписку выдают водку.
Последний раз Кристиан был в советской Москве аж в 1984-м. И вот извольте — прыжок в 2012-й. И есть три недели не только на пьесу Savanna Bay Маргерит Дюрас (у Табакова весь год ставят на русском те французские пьесы, что нам неизвестны), но и на жизнь в Москве.
В некоторых прогулках я Кристиана сопровождал. Договорились так: я не пишу о его постановке, поскольку не театральный критик. Но он рассказывает мне о России и Москве, как он их видит. А я это честно передаю, даже когда он выступает как критик столицы.
...О переменах в России
Кардинально изменилось вообще все. Сейчас ты в Москве как будто в любом другом мегаполисе мира. От прежнего остались Кремль и Красная площадь, но они утонули в макдоналдсах и модных брендах. И ты говоришь: "Встретимся на площади Маяковского под рекламой кока-колы". И всюду безумие и всемогущество денег... Только что я прочел, что Москва — 4-й по дороговизне город планеты. А Париж только 37-й! Действительно, все дорого, и даже жестоко дорого. Когда я приехал в Москву впервые, уже тогда тут продавались вещи, которые люди не могли себе позволить. А теперь всюду очень дорогие вещи. А тот, кто себе их позволяет, вызывает вопрос: откуда деньги? То есть здесь многие могут рассказать, откуда у них состояние, но мало кто расскажет, как заработал первый миллион. И ты чувствуешь, что здесь огромное число людей, которые заработали первый миллион так, что... И вот именно эта сегодняшняя жесткость поражает меня. Из-за нее я уже не чувствую того, что находил потрясающим в русских,— душевной энергии. Как будто бы деньги отняли ее. Даже старая архитектура в этой жесткости и деньгах утонула. И даже ощущение языка. Власть денег — это ужасно. Я вовсе не мечтаю о возвращении времен, когда я жил в "Интуристе", и, чтобы войти, нужно было показать карточку постояльца, пройти мимо дежурной по этажу, возле которой стоял самовар. Но та гостиница, где я живу сегодня, она такая же, как будто я в Нью-Йорке. Совершенно безликая, все из металла. И от этого я порой не ощущаю себя в Москве.
Москва — практически предел того, чем может быть европейский мегаполис. Не знаю, отдают ли себе в этом отчет люди, которые здесь живут. Этот город хотел бы быть Нью-Йорком, этот город хотел бы быть Лондоном, этот город хотел бы быть всем сразу. Но в итоге и в истории, и в индивидуальности что-то было утеряно. Все объединилось вокруг некоего фантасмагорического представления о Европе или США. Все решили, что нужно сделать так же или даже круче. Но для меня это одно из воплощений худшего, что может быть.
...О театре русском и театре французском
В России есть театральная традиция, а во Франции нет, ее заменяет литературная. Во Франции нет той сильной актерской школы, на которую оказал огромное влияние Станиславский, и вот это самое любопытное. В России реальность за окном не влияет на сцену. Там по-прежнему система Станиславского. Хотя сам Станиславский к концу жизни начал работать над тем, что называется методикой физических движений. И, доживи он до наших дней, могу представить, русские актеры изумились бы тому, что бы он им преподнес в качестве кода актерской игры!
Когда ты с некоторыми актерами разговариваешь, не всеми, конечно, впечатление, что они живут дистиллированной жизнью на сцене. Они не хотят видеть проблем за окном. Даже спектакль "Зойкина квартира" в МХТ — а это очень хороший спектакль, блестяще сделанный, технически безупречный, с идеей — сделан тем не менее в академической плоскости. В рамках, скажем так, наследия Мейерхольда. Потому что там нет радикальности. Хотя там есть актер, который выходит в футболке с портретом Путина, и публике весело. Но это ничего не меняет. Люди просто приятно проводят вечер в театре. Театр вдруг оказывается среди тех ужасных занятий, которые называются "убить время". Скажем, в "Комеди Франсэз" я буду ставить пьесу Эдуарда Бонда, это более чем радикальный автор, но я не думаю, что мог бы поставить его здесь, во МХТ. Потому что там есть сцена, в которой подростки забивают камнями ребенка в коляске. И здесь бы сказали: "Это чересчур". Хотя такова реальность.
Во Франции тоже есть академизм, но там больше простора для радикальных идей. Здесь же о реальности говорят только "Театр.doc" и "Практика", хотя, конечно, я не все театры видел. Даже Додин, который старается говорить о своем времени, все равно не может до конца избавиться от этого академизма. Система ограничений: ты не можешь сделать этого просто потому, что Эфрос говорил то-то. Тебя как бы пропускают сквозь сито. Я же считаю, что театр должен людей менять. Зритель не должен уходить со спектакля таким, каким он вошел.
...О любопытных местах в Москве
Возможно, москвичам это покажется банальным, но место, которое просто не могло бы существовать во Франции, совершенно экстраординарное, вызывающее культурный шок,— это Красная площадь. Потому что тут разом Кремль плюс Ленин, плюс Василий Блаженный, плюс ГУМ. Я помню, как весь мир дрожал, когда видел эту картинку по телевизору. Здесь времена накладываются друг на друга: Кремль на Мавзолей, Мавзолей на храм. А ГУМ! В 84-м я купил там советскую скороварку, и она до сих пор жива, с дрянной пластмассовой ручкой. Тогда вообще в ГУМе продавали кучу дерьма, но которое можно было купить. А теперь я не могу там купить ничего, потому что все дороже, чем в Париже, хотя стены все те же. И на Красной площади чего только нет — сцены, катки, торговцы, дефиле, и к этому приклеен Мавзолей, а позади стоит Кремль, а сбоку ад торгового подземного центра — верх дурного вкуса и пренебрежения к архитектуре. И вот все это вместе дает довольно точную картину того, чем является Россия сегодня.
А если ищешь другую Россию, нужно ехать на Новодевичье, побыть с Чеховым, с Маяковским.
И еще есть такое место, как парк Горького, где очень приятно гулять и где ты понимаешь, что можно по-умному адаптировать советскую эстетику к современности, то есть очень по-человечески. Там тоже есть всякие странности, вроде металлоискателей, но при этом сохранено то, что было в советский период: бесплатные концерты, бесплатные спортивные площадки... Тогда ведь не было идеи рентабельности. И это сегодня выглядит удивительно, особенно в городе, где все только за деньги.
...О печальных местах в Москве
Мне было очень грустно на ВДНХ. Идея ВДНХ даже не идеологическая: когда-то СССР был федерацией республик и у каждой был свой павильон. Как можно было не сохранить это в прежнем виде?! Получается, у пожилых целый кусок жизни и не существовал. А молодые про тот период ничего и не знают. Молодые бегут вперед, словно избегают воспоминаний. Они даже не знают, в какую сторону, но бегут. Они, кстати, в этом смысле похожи на французских молодых. Когда меня в юности спрашивали, чем я хочу заниматься, я говорил, что хочу быть тем-то. А сегодня молодые отвечают, что просто хотят денег. Утеряна идея самореализации. Главное — иметь бабки. И это особенно обидно, потому что в моих воспоминаниях русские были народом, который очень тесно связан со своей историей. Раньше прохожие на улице могли поддержать разговор о Чехове или Островском. Сегодня я в этом не уверен.
...О том, почему я пошел на "Марш миллионов"
Вот чего во Франции быть не могло и что меня удивило — это участие в подобных митингах националистов. В протестах против Саркози Национальный фронт никогда участия не принимал. То, что протестуют плечом к плечу все сразу — компартия, гомосексуалисты, пенсионеры, студенты,— это нормально. Но если придут националисты, случится драка.
И еще меня удивило, что на митинге в Москве выступали люди настолько разные, что я подумал: какая платформа сможет их объединить? Там выступал бывший полицейский, выступал левак, выступал либерал, в общем, все, кто представляют альтернативную точку зрения. Есть ли у них что-то общее? Потому что если нет, то это не протест, а романтическая прогулка. Это замечательно — встанем вместе, споем "Интернационал" и поплачем. Но мне кажется, что власть испугается только тогда, когда появится четкая политическая альтернатива. Потому что отдельных людей можно арестовать, обыскать и сказать, что нашел полтора миллиона. А настоящая альтернативная партия будет продолжать свое дело, арестуешь ты кого-то или нет. Люди интересуются политическими альтернативами. Я увидел, что многим все надоело. Так что это были великолепный марш, великолепная демонстрация. Но вопрос остается: что дальше?
...О том, что изумило
Меня удивило не то, что я водку могу ночью купить, хотя это запрещено. Во всем мире есть такой спорт: как обойти закон. Но вот что меня действительно поразило — это люди, которых я увидел на улице, нищие и бомжи. У которых был совершенно потерянный взгляд, которые не понимали, что с ними происходит. Когда я ходил смотреть "Фауста" на Таганке, там у театра сидел бедняга с голубыми глазами, у которого ноги были в таком состоянии... У него была, скорее всего, уже гангрена. Я не мог просто так уйти, я дал ему денег и увидел этот взгляд, потрясающий взгляд, очень красивый, но было понятно, что он уже ничего не понимает. Или бомж на скамейке возле Курского вокзала, который сидел, наклонившись вперед, а позади него на спинке было изображение Ивана Грозного и какие-то слова о России. А человек сидел так, словно увидел то, от чего он ослеп. И вообще мне встречались такие нищие, которые словно были обожжены радиацией сокрушительной силы, особенно совсем пожилые. Между тем, что было в начале жизни, и тем, что сегодня,— как они это внутри себя переживают? Как они находят в себе силы снова вставать утром?
И еще меня поразили люди, работающие в музеях. Замдиректора в музее Бахрушина, человек с необыкновенной внутренней силой, или дама из музея МХТ, или дама в Мелихове, или пожилая женщина в доме Мейерхольда, или в доме Станиславского — все эти люди, которые одаривали тебя, они так редки! А в остальном... Сидишь вот в любом московском ресторане, а вокруг те же люди, что и везде в мире. Можно снять здесь фильм, и люди подумают, что снято в Париже — никакой разницы ни в интерьере, ни в лицах. И где же, спрашивается, находится этот ресторан?
...О том, что следует написать в памятке иностранцу
Я подчеркиваю: я говорить могу только о Москве, потому что других городов не видел... И еще: мне уже объясняли, что либерализм для русских — это совсем не то, что я имею в виду... Для меня либерализм — это просто полная власть денег, и это чудовищное неравенство, которое власть денег создает... Так вот, в этой памятке я бы написал: "Приехав в Москву, вы получите еще одно доказательство, что мы должны бояться либерализма, хотя у себя мы через это уже прошли. Но если вы не боитесь будущего, в котором мы уже были, то смело приезжайте сюда, вы будете в восторге!"