Уланова ушла из жизни точно так, как в 1960-м ушла со сцены,— тихо и незаметно. В последнее время жаловалась немногочисленным друзьям на беспомощность, одиночество и невостребованность. Эта естественная смерть 88-летней женщины дала новую жизнь "легенде об Улановой": теперь, когда не стало великой балерины, каждый может творить свой собственный миф. В сущности, она давно была только легендой. На сцене ее помнят немногие, лишь те, кому сегодня за шестьдесят. Для всех остальных Уланова была неким символом советского балета, его душой и оправданием.
Она была обласкана советской властью больше всех других балерин: народная артистка СССР, дважды Герой социалистического труда, многократно — лауреат Сталинской и Ленинской премий, награждена орденом Ленина, медалью "За доблестный труд в Отечественной войне" и "За оборону Ленинграда", другими орденами и медалями. Это кажется парадоксальным, ведь главная тема ее творчества — тема сохранения внутреннего суверенитета, тема пугливого неподчинения — была оппозиционна официальной идеологии. Партии в классических балетах Петипа, где балерина — естественная вершина иерархической пирамиды, не стали заметными в репертуаре Галины Сергеевны.
Коронными были другие роли — убиенная Мария из "Бахчисарайского фонтана", самоубийца Джульетта, умершая Жизель, "Умирающий лебедь". А сценами-символами, доступными всем благодаря киносъемке,— знаменитый бег Джульетты в развевающемся плаще за смертоносным зельем и гибель нежной Марии у колонны бахчисарайского гарема. Красота и поэзия этих эпизодов примиряла со смертью, делала ее не страшной, более того, спасительной и даже желанной.
В сценических созданиях Улановой была законченность и тщательная продуманность — казалось, она всегда видела себя со стороны. Про нее говорили: "Уланова делает не больше того, что нужно, и все то, что нужно, делает гениально." Продуманной была и намеренная незавершенность, некая незаконченность танца, придававшая всему, что она делала на сцене, оттенок импровизационности. Отсутствие брио, четкой определенности позировок, ретушь виртуозных пассажей рождали невиданную естественность, простоту и человечность. В пафосную эпоху — удивительное отсутствие патетики, в героическое время — никакого героизма. Критики иногда упрекали ее в том, что классический танец она "стремится опростить обыденностью, сделать домашним, уютным". Но этот выход в частную, интимную жизнь и делал ее столь трогательной, столь близкой публике, живущей по регламенту тоталитарного государства.
Педагогом, говорят, она была неважным, технике, во всяком случае, нельзя было научиться на ее репетициях. Она пыталась объяснить своим ученицам, как можно говорить между строк-движений, как в одном арабеске выразить сотню тонов и полутонов чувства. Но в 60-е начиналась другая балетная эпоха — активная, громкоголосая, чуждая интимности.
Ее жизненный имидж не расходился со сценическим. Простота, чистота, естественность, скромность, сдержанность, одухотворенность — качества не примы, но интеллигентки. Замкнутость Улановой отчасти была природным свойством, отчасти выработана жизнью. Скованность отличала манеру героини-орденоносца. Она чуралась социальных демаршей и публичных выступлений. Она молчала, когда из репертуара театра исчезали балеты, которые составляли ее жизнь. Она молчала, когда умирали близкие и уходили ученицы. Ее называли "великой немой". Публично Уланова заговорила ровно за год до смерти — со сцены Театра имени Вахтангова, на церемонии вручения "Золотой маски". Незнакомому залу, случайным людям, невпопад и некстати она принялась вдруг рассказывать о себе, вспоминать детство, годы учения — как если бы хотела восполнить молчание всей своей долгой жизни.
ТАТЬЯНА Ъ-КУЗНЕЦОВА