Америка верит в правду и в профилактический психоанализ
У главного героя есть жена, которую он боится. Она ему как мама. Еще у него есть любовница Моника, пухленькая, в берете, которая пишет с ошибками и сохнет по мужчинам в возрасте и с положением — еще три года назад она признавалась своему тогдашнему бойфренду, кого ей больше всего хочется осчастливить оральным сексом. Потом мечта ее сбылась. Теперь Моника ждет звонков, публикует в газете анонимное послание к "Красавчику" и даже плачет, мечтая (письменно, подруге по электронной почте), как он убежит с ней. Она приходит к нему на работу даже без его ведома. И один раз пряталась за дверью его Овального кабинета, когда он там встречался со своим коллегой из Мексики. Наш герой ее, судя по всему, не любит, но, впрочем, один раз сделал подарок — платье. Пестрое, немодное, и вообще он теперь отпирается и говорит, что это была майка. Моника больше дорожит другим платьем — тем, на котором остались следы телесных жидкостей нашего героя. Она поклялась его никогда не стирать. У Моники есть мама, которая пишет светскую хронику в газете и как раз сейчас нашла себе нового кандидата в мужья (ему 75). Еще у Моники есть подруга, которая из вредности рассказала про ее роман недругу нашего героя. Недруг — человек неприятно положительный. В детстве он больше всего любил чистить ботинки (а наш герой играл на саксофоне). Мама недруга до сих пор сожалеет, что ее сын пьет кофе,— она считает это большим грехом. Наш герой пытается выкрутиться, но, похоже, он заврался. Кроме того, на нем уже давно висит одна работенка (связанная с Ираком), но все нет времени — то Олимпиада, то хадж, то полнолуние, то надо бы навестить дочку... Дела плохи, могут уволить.
Ясно, чего не хватает в этом сценарии: конечно, кушеток. Каждый из героев, а в особенности главный, должен публично выступать в сопровождении не только своего адвоката, но и своего психоаналитика,— и тогда это уже точно будет очередная картина Вуди Аллена.
Удивительно, но этого сравнения американская пресса (которая сама и создала весь сценарий) еще не сделала. Ей, видимо, хотелось бы видеть в своем президенте Харрисона Форда, но не тщедушного Вуди. Меж тем, если бы президент сейчас повел себя как герой последнего, то есть признался бы в болезненной тяге к малолеткам, сваливая все на осложнения после эдипова комплекса, его проблемы были бы решены.
Но Америка смотрит "Деконструкцию Гарри" (последний фильм Вуди Аллена) и президента в нем не узнает. Зато она с восторгом узнает все, что видит на экране сегодняшних телевизоров, в фильме, который необъяснимым образом предсказал все происходящее еще в декабре. На "Хвост вертит собакой" Барри Левинсона (соавтором сценария является модный драматург Джон Мэмет) пожилые домохозяйки сейчас ходят, как на пророчества Нострадамуса, задним числом крепкие. И отсрочки в бомбардировке Багдада хоть чуть-чуть, да связаны со смущением власти, тоже посмотревшей этот фильм.
Действие в нем происходит за две недели до очередных президентских выборов, когда президента (не названного и ни разу не показанного) ловят на амурах в Овальном кабинете с девушкой-скаутом в хорошо нам теперь знакомом берете. Служба public relations в отчаянии. Президентский "имиджмейкер по чрезвычайным ситуациям" Дженрад Брин (Робер Де Ниро) вычисляет, что единственное, что отвлечет электорат от скандала,— это маленькая победоносная война. С какой-нибудь страной, покрывающей международных террористов. С какой? Ну, например, с Албанией. Почему? А почему нет?
Война, однако, будет не реальной, а чисто телевизионной: мы знаем, что грань между политикой и шоу-бизнесом исчезла, реальности нет, войны в заливе не было (как утверждал философ Жан Бодрийяр). Те, кто любит action, смотрят "Бурю в заливе"-1 или (скоро) "Бурю в заливе"-2; те, кто предпочитает мыльные оперы,— дело Симпсона или Клинтона.
Брин нанимает голливудского продюсера Стэнли Мотса (Дастин Хофманн), который вдохновенно сочиняет сценарий теленовостей. По павильону бежит молодая актриса с котенком, а остальное доделывает компьютер (цвет котенка меняют в соответствии с желаниями самого президента). Актриса хочет записать исполнение роли албанской беженки себе в резюме, но ей объясняют, что тогда ее придется убить. Далее блестяще разворачиваются военные действия — не с террористами, а с ЦРУ, которое в своем идиотизме объявляет об успешном окончании войны, когда задача ее авторов еще не выполнена. Они, впрочем, придумывают главный хит: попавшего в плен героя, который прогрыз дырки на своем свитере так, чтобы получился текст азбукой Морзе. Когда надо предъявить героя, находят клинического, слюнявого дебила, в роли которого весьма убедителен Вуди Харрельсон. Для президента все кончается хорошо, хотя успех официально приписан рекламной кампании под тупым слоганом "Коней на переправе не меняют".
Над сексуальной стороной клинтоновского скандала Америка смеется от души. Над политической, как видим, тоже. Америка не решается смеяться только над одним: над законом. Клинтона обвиняют вовсе не в супружеской неверности — зондажи показывают, что абсолютному большинству до этого нет дела. Его обвиняют во лжи под присягой, и вот тут очень многие — вопреки даже собственному опыту — все-таки верят, что женатый человек на хорошей зарплате должен по первому требованию суда рассказать о том, что у него есть любовница. Более того, слова Клинтона "отношений у меня с ней не было" пытаются интерпретировать как "у нас был только оральный секс". Ведь не мог же он соврать совсем? Под присягой?!
Эта страна исступленно верит в прямоту. Как известно, здесь врачи сообщают умирающим пациентам об их судьбе. Как известно, прежде чем обнять девушку, здесь надо сообщить о своих намерениях и спросить согласия. И даже если теперь большинство признает, что требование полной открытости частной жизни публичного человека приводит к абсурдным последствиям,— американцам трудно отступить от правила и идеала. Закон в известном смысле является для них целью, а не средством.
Более того, страна торжественно верит в то, что в законе может быть предусмотрено все. Концепция "политкорректности" и есть прежде всего попытка предусмотреть все возможные обиды, дать право быть утешенным любому меньшинству: от женщин до некоторых предметов и пищевых продуктов. Радикалы предлагают называть бумагу чем-то вроде "убитой древесины", чтобы не оскорблять ложью экологистов. Того, что это неизбежно оскорбит кого-то другого, предпочитают не замечать, поскольку это осложнит картину мира, выстроенную такими титаническими бюрократическими усилиями. Политкорректность провозглашает защиту меньшинств, но на деле защищает только сам принцип.
Хотя страна прокламирует концепцию индивидуальной ответственности, на деле вас часто лишают возможности проявить моральные качества — сплошь и рядом ваш выбор обесценен тем, что иной выбор просто запрещен. Так, в некоторых университетах сейчас введен прямой запрет на любовные отношения между преподавателями и студентами, даже по их взаимному согласию, поскольку их иерархическое неравенство создает нездоровую среду, способствующую подчинению одного другим. Людей, таким образом, лишают права работать с этой проблемой внутри своих отношений,— за них приняли решение исходя из высшего принципа справедливости.
Поэтому, может быть, Америка — единственная страна в мире, где клинический психоанализ по-прежнему популярен. Люди действительно ходят десятилетиями к психоаналитикам, веря в то, что когда они наконец признаются сами себе, что в детстве хотели убить папу и жениться на маме, в их душе восторжествует норма. В этом смысле Вуди Аллен, который не стесняясь демонстрирует, что повзрослеть так и не сумел, несмотря на тридцать (кажется) лет лежания на кушетке психоаналитика, конечно, бельмо в глазу.
ЕКАТЕРИНА Ъ-ДЕГОТЬ