Умом Россию не понять, но ее можно деконструировать
Любители рискованных интеллектуальных сюжетов получили подарок — увесистый том, трактующий роль русского религиозного сектантства в... Во всем важном, что было в России начала века. В литературе, философии, политике. В революции, наконец.
Александр Эткинд, известный как автор вышедшей в 1993 году истории российского психоанализа, потрудился на славу, отработав несколько грантов, перерыв несколько библиотек и архивов, сочинив изящное оглавление книги, написав ее. Труд и по объему, и по стилистике, и по задачам — академический. Автор старается следовать Спинозе — не плакать, не смеяться, а понимать. Правда, Спиноза жил давно, и сегодня, наверное, очевидно: если не плакать и не смеяться, то понимать будет, во-первых, незачем, во-вторых, нечего. Психоанализ, кстати, тоже об этом. Пристрастность автора начинается уже с выбора предмета исследования. Почему Эткинд написал книгу именно на такой сюжет? Наверное, это повторение общего пути психоанализа, который, начавшись со специальных медицинских методик, довольно быстро добрался до масштабных культурологических и историософских конструкций.
"Если Россия есть подсознательное Запада, то есть ли в России свое собственное подсознательное?" Такого вопроса было не миновать, и мы получили на него ответ. Есть, как не быть? Еще как есть. Это секты — "изнанка и подполье" официальной, легальной, цивилизованной жизни. Изучение и изложение их роли в нашей истории и культуре — на сегодня ход беспроигрышный. В книге есть все, что требуется, чтобы стать цитируемой и не залеживаться на полках. Здесь "ницшеанская идея вечного возвращения совмещается с хлыстовской и скопческой практикой, западная современность — с русской традицией". "Разоблачения" в смысле М. Булгакова, лакановский анализ, деконструкция Дерриды, "археология" Фуко, Ленин, Распутин, Розанов, скопцы, Бахтин, Цветаева.
Методология работы под стать масштабности задачи. В аннотации к книге она описывается как "археология текста: сочетание нового историзма, постструктуралистской филологии, исторической социологии, психоанализа.
В этом резком свете иначе выглядят ключевые фигуры от Соловьева и Блока до Распутина и Бонч-Бруевича". Честно говоря, такое описание метода вызывает некоторое недоумение. Кто рискнет пойти лечиться к врачу, в рекламе которого сказано, что методом лечения является сочетание психоанализа, спектрального анализа и клонирования? Метод уж или есть, или, извините, нет его. Когда приемы разных методов используются по мере надобности, пространство между ними заполняется, попросту говоря, здравым смыслом. Не такая уж, кстати, плохая вещь. Иногда даже более эффективная, чем вся вместе взятая гуманитарная попса. Кстати, а заявленный метод — это метод чего? Если судить по книге Эткинда — метод понимания всего.
В "этом резком свете", действительно, многое выглядит иначе, а вот белый ли этот свет? С самого начала книги мы попадаем в атмосферу (что делать, такой предмет), мягко выражаясь, мрачноватую. "Присутствовали Вячеслав Иванов, Бердяев, Ремизов, Венгеров, Минский (все — с женами), Розанов с падчерицей, Мария Добролюбова, Сологуб..." Кроме прочего, члены данного собрания употребляли внутрь смешанную с вином кровь некоего "блондина-еврея, красивого, некрещеного", присутствовавшего здесь же.
После такого читатель готов к самым невероятным сюжетам. Отчасти его ожидания оправдаются. Слава Богу, только отчасти: здравый смысл у Эткинда имеется, а история России даже в самые удивительные периоды состояла не только из событий экзотических.
Всякий автор, трактующий "о роли места" чего-то в чем-то, подвержен соблазну: несколько исказить пропорции, преувеличив "роль места" того, чему отдано столько сил и времени. Хуже, если кроме этой слабости у автора есть еще и некая концепция, под которую со скрежетом подгоняется материал. Избежал ли Александр Эткинд этих научных грехов? Явно старался избежать, соблюдая осторожность в интерпретациях, реконструкциях и деконструкциях. Но, боюсь, это удавалось не всегда.
Если ряд анализируемых персонажей и текстов "сами напрашиваются" на трактовки Эткинда, то относительно других есть сомнения. Одно дело поэты Клюев и Добролюбов, но другое — Блок. Одно дело — Розанов, другое — Лосев. И если, скажем, последний пишет "Философию имени", то это именно философия, а не теология. "Бог" философов — давно известно — не тот, что в церкви, и выстраивать генеалогию философского имяславия от редкостной секты надо уж очень осторожно. Одно дело — "богостроитель" Валентинов, другое — Ленин, принципиально не желавший различать цвета разных чертей.
Нужно умудриться не заметить полного собрания сочинений Ильича, где все написано открытым текстом, и, опираясь на малоизвестные косвенные свидетельства, доказывать его увлеченность идеей сотрудничества с сектантскими массами. Эксплуатировать те или иные настроения и верования народонаселения в политических пасьянсах — это да, но не больше. Дело, видимо, в том, что очевидные и лежащие на поверхности объяснения слишком уж просты, пресны и неинтересны — здесь негде разгуляться уму и неклассической рациональности.
Впечатленность множества деятелей рубежа веков "народными" версиями христианства, многообразные попытки утилизировать их в культурном и социальном творчестве — да, были, и больше, чем Эткинд, об этом сказать трудно. Но маргинальное так и осталось маргинальным. Книга заканчивается на времени массовой коллективизации, когда советская власть потеряла всякий интерес к заигрыванию с сектантами, и тема, по большому счету, оказалась закрытой. Мейнстрим послереволюционной истории, генезис советской системы (обычно именуемой, по недоразумению, атеистической), формирование государственного Культа, природа этого культа — никак не вытекают из тех реалий, которые описывает Эткинд. В этом смысле книга мало что в нашей истории объясняет. Впрочем, лучше не требовать от работы того, чего в ней нет, а обратить внимание на то, что есть.
Есть огромное количество проработанного и введенного в оборот материала — местами начитанность автора заставляет вспомнить чудовищную эрудицию Г. Шпета, продемонстрированную в "Истории русской философии". Есть убедительная демонстрация того (хотя прямо об этом не говорится), что мировоззренческие искания многих нынешних духовных "чайников" — не более, чем повторение весьма старых и вполне стандартных сюжетов,— в этом смысле работа просто актуальна.
ИЛЬЯ Ъ-РАСКИН
А. Эткинд. Хлыст. Секты, литература и революция. М., Новое литературное обозрение. 1998