Мыслящая прослойка уже не знает, как она называется
ЕКАТЕРИНА Ъ-ДЕГОТЬ
Как-то (пару лет назад), коротая в Ленинской библиотеке часы в ожидании заказанных книг, я взяла с полки журнал "Наука и жизнь", в котором, если кто помнит, бывают "кроссворды с фрагментами", полные хитрых картинок и цитат. Кроссворды эти обычно невероятно сложны и требуют одновременного знания шумеро-аккадской мифологии, эволюционной теории Дарвина, сопромата и устройства бензопилы "Дружба". Однако на сей раз кроссворд — усилиями нескольких, судя по цвету чернил, читателей — был решен (большинство внесенных в клетки слов я видела впервые). Решен полностью, кроме одной позиции. Слово из пяти букв (вторая "и", четвертая "е") с определением "морковь мелко нарезать, потушить в масле, добавить мед и изюм" не было разгадано никем, и на его месте зияла пустота. Ничего себе, подумала я с ностальгическим изумлением,— как времена меняются! В Ленинке больше нет читателей, которые бы знали слово "цимес".
Примерно такое же чувство испытала я, присутствуя на записи последней, во всех смыслах, передачи "Пресс-клуб" (показали ее как раз на прошедшей неделе). Тема была — уходит ли интеллигенция? Итогового вердикта так и не вынесли, но ход разговора явственно свидетельствовал о том, что она уже ушла и притворила за собой дверь, не пустив оставшихся. Большинство участников, судя по всему, об интеллигенции знали понаслышке. Почти никто не готов был говорить "мы" — доминировали "он", "она" или "они".
Предполагалось, что разговор будет стимулирован документальным фильмом о некоей достойной женщине N, преподавательнице гуманитарной дисциплины в провинциальном вузе. Она выглядела на экране несгибаемой, плюющей на все условности, героически бедной и курящей как паровоз старухой. Однако ничего умного она не говорила и лет ей было совсем немного; так что перед зрителем оказывался слабый и невыразительный отпечаток с яркого антропологического типа — отсидевших свое, переживших чужие отсидки, тех, что без дураков прошли огонь и воду. Великих старух вроде Анны Андреевны, Надежды Яковлевны, Фаины Георгиевны.
В общем, эта подмена была не так уж удивительна. У нас вообще все вторичное любят крепче и сердечнее, чем оригинальное, и "художники школы такого-то" удостаиваются большей нежности исследователей и зрителей, чем сам "такой-то": они ближе, человечнее и как-то, видимо, не столь обидны, как гении, сравнений с которыми подсознательно хочется избегнуть. В общем, представив вполне заурядный случай как нечто неслыхано радикальное, авторы фильма слишком многое выдали о себе самих. Они, что становилось совершенно ясно, таких женщин (в их оригинальном варианте) не видели и не слышали, среди них не росли, не испытали их нравственного и эстетического влияния и к их судьбе не готовились.
Почти все смущались называть себя интеллигенцией и описывали ее как слепые слона в известной притче. Во всяком случае, со столь же чувственных позиций: интеллигент — человек мягкий, но и твердый (в своих убеждениях), в целом он приятен, пахнет хорошим одеколоном, но иногда и алкоголем, часто сидит на кухне (что, видимо, тоже узнаваемо по запаху). У него есть и другие признаки: он любит народ, за него радеет и страдает. "Главное — он добрый человек",— патетически заявил молодой журналист из Армении, блистательно вырулив общий разговор на стезю полного абсурда.
Речь участников состояла главным образом из прилагательных — практически все, не замечая того, описывали человека и его качества, а не явление (попытки теоретизировать ведущая пресекала). Такой тип логики напомнил мне высказывание одной старушки в глухой российской деревне, обращенное к туристам: "Смотрите, голубчики, смотрите! Таких церквей в мире всего три". Действительно, на этом погосте их и было именно три,— и точно такие же, разумеется, сыскать было затруднительно где угодно, в особенности во всем мире. Это и было обобщение по-русски — "все отличается от всего", после чего продолжение дискуссии бессмысленно, поскольку разделить уникальное и рядовое не представляется возможным.
Так изъясняется тот, кто мыслит антропологически, для кого "главное — это человек". Дмитрий Александрович Пригов пытался вразумить собравшихся на "Пресс-клубе" и сказать, что интеллигенция есть определенная функция и к личности того или иного индивидуума отношения не имеет, но они стояли на своем, на человеческом.
Эта позитивная "человечность" (которая когда-то противопоставлялась жестокой "идейности" власти) и есть миф советской интеллигенции, через который она пытается востребоваться в нынешнем политическом ландшафте. Об этом свидетельствовало завершившееся на днях мероприятие под комичным названием "Съезд конгресса интеллигенции Российской Федерации". Конгресс был организован Сергеем Беляевым, прошел на деньги правительства, и целью своей имел, как сказали бы лет семьдесят назад, "привлечение попутчиков на свою сторону". Попутчики охотно привлекались. Ведь от "интеллигенция служит человеку" до "интеллигенция служит власти" — один шаг, тем более что власть у нас так персональна, так по-шекспировски человечна, полна страстей и выражается не в идеях, а в характерах. Именно поэтому почетное место на "съезде конгресса" занимали актеры и актрисы, которые при нормальных обстоятельствах интеллигенцией, разумеется, не считаются, поскольку мышление вообще и критическое мышление в частности не входит в их прямые обязанности.
Самым драматическим эпизодом "Пресс-клуба" был момент, когда итальянский журналист Джульетто Кьеза (автор книги "Прощай, Россия!", характерным образом принятой в равно острые штыки и в России, и на Западе) высказался в том смысле, что само наличие интеллигенции как межсословной группы, определяемой не профессиональными, а моральными или жизненными соображениями, говорит об отсталости России, где институциональные структуры еще не сформировались так ясно и технически-бесчеловечно, как на Западе. Тут на него напал чуть не с кулаками Андрей Черкизов, выкрикивая что-то вроде "я живу в этой стране, и я ее поддерживаю". Характерным образом это прозвучало сразу же после того, как Черкизов заявил, что о критической позиции интеллигенции он уже сказал раз десять, чтобы это повторять.
Похоже, страну покинули не только обладатели сокровенного знания о том, что такое цимес, но и о том, что такое интеллигенция и инакомыслие, ее неотъемлемый признак. В общем, Россия вынуждена учиться жить без цимеса. Евреи, между прочим, чье культурное (именно культурное, а не финансовое или какое-либо иное) присутствие в стране сейчас — впервые за много веков российской истории — резко уменьшилось, олицетворяли как раз тот поневоле внешний взгляд, критический элемент, недостаток которого Россия всегда так ощущала в своем "народе" и пыталась обрести в "интеллигенции".
В советское время интеллигенцией назывался несостоявшийся, недостойно мало оплачиваемый средний класс, умеренно лояльные младшие научные сотрудники, собственно же "критической интеллигенцией" были диссиденты. Теперь у каждого есть свой шанс: бывшие "советские интеллигенты" имеют шанс стать профессионалами, а те, кто хочет унаследовать традицию интеллигенции как типа мышления, могут быть интеллектуалами в западном смысле слова, то есть профессиональными критиками власти, жизни, человечества и самих себя.
Впрочем, интеллектуалу в России трудно. Как быть властителем дум в стране, где маловато дум? Когда есть столько возможностей стать властителем смеха, слез, страстных желаний, чувства сытости и хорошего уровня сахара в крови? Но это, в известном смысле, и хорошо: в интеллектуалы пойдут не все, а то интеллигентов явно было слишком много.