Потому что настоящий Шекспир умер четырьмя годами раньше
В издательстве "Артист. Режиссер. Театр" вышло второе издание книги Ильи Гилилова "Игра об Уильяме Шекспире, или Тайна Великого Феникса". Первое издание, появившееся полгода назад, стало настоящей сенсацией и продолжает оставаться едва ли не главным событием российского литературо- и театроведения в уходящем году. Автор исследования, ученый секретарь Шекспировской комиссии при Российской Академии наук, высказывает подкрепленную убедительными фактами версию, что подлинными авторами великих произведений, чей автор известен каждому как Уильям Шекспир, были граф Рэтленд, его супруга и, возможно, еще несколько человек этого круга. С ИЛЬЕЙ ГИЛИЛОВЫМ беседует обозреватель Ъ РОМАН Ъ-ДОЛЖАНСКИЙ.
— Насколько мне известно, ведутся переговоры и о переводе книги на английский. Очевидно, появление перевода позволит вам вызвать на дискуссию зарубежных специалистов. Есть ли у вас серьезные оппоненты в России?
— Серьезных пока нет. Хотя сторонники традиционных воззрений наверняка недовольны. Но им нечего возразить по существу, поэтому они предпочитают помалкивать. Кроме того, настоящих специалистов по шекспировской биографии и по "шекспировскому вопросу", вопросу о подлинном авторе, скрывающемся под литературной маской, у нас сейчас нет. Научные методы в этом вопросе используются мало и неохотно.
— Почему?
— Потому что как только кто-то всерьез начинает изучать биографию Уильяма Шекспира, он рано или поздно приходит к выводу, что уроженец города Стратфорд-на-Эвоне наверняка не тот человек, который написал известные всем великие сочинения. Ведь что мы читали в традиционных шекспировских биографиях? Сплошные фантазии и предположения. Вообще говоря, шарлатанство. Никаких прижизненных бытовых свидетельств о Великом Барде не сохранилось, хотя жил он все-таки не до Рождества Христова, а всего четыреста лет назад. От всех заметных личностей той эпохи осталось очень много свидетельств. Все поэты и драматурги того времени имели отношения с издателями, с друзьями, и письменные следы этих отношений остались в архивах. И только от Шекспира — ничего. Невидимка! Что касается человека, родившегося и похороненного в Стратфорде, которого принято считать Шекспиром,— его имя и при крещении, и при погребении записано как Шакспер — то о нем известно теперь больше, чем о его современниках, поэтах и драматургах. Эти факты находятся в невиданном в истории мировой культуры противоречии с тем, что говорят о своем авторе шекспировские произведения.
— Но от чего-то же отталкиваются биографы. Они же не на пустом месте писали все толстые жизнеописания Шекспира.
— В 1622 году те же скульпторы, что поставили памятник графу Рэтленду и его жене, сделали настенный памятник в стратфордской церквушке у могилы Шакспера. Памятники, кстати, очень похожи, много общих деталей. В 1623 году появилось Первое Фолио, то есть первое полное издание произведений Шекспира, благодаря которому весь мир его знает как гениального поэта и драматурга. Вот на этом памятнике и на этой книге и покоится весь великий миф о Шекспире. Но оба этих события произошли через десять лет после смерти Роджера Мэннерса, графа Рэтленда и его жены и, соответственно, через десять лет после того, как Шекспир перестал писать. Никто из биографов никогда не мог найти разумного объяснения тому, что Шекспир в 1612 году бросил писать. Теперь объяснение есть.
— У кого-то же должны были возникнуть подозрения?
— Возьмите, скажем, 1625 год. Допустим, кто-то заинтересовался этим писателем, Шекспиром. Что о нем известно? А ничего. Потом нашли его ужасное завещание, писанное нотариусом с его слов, в котором он скрупулезно распределяет на несколько поколений вперед свои деньги до пенсов, всякую утварь до мелочей и ни словом, ни звуком не обмолвился ни о своих рукописях, ни даже о книгах, которые были тогда очень большой материальной ценностью. Это завещание зауряднейшего обывателя. Уж лучше бы его не находили — сокрушались потом некоторые шекспироведы.
— Человек и художник подчас плохо сочетаются в одном лице. История знала немало подобных примеров.
— Тут случай исключительный. Из произведений Шекспира видно, что написано это человеком величайшей эрудиции, энциклопедических знаний, гигантского, ни с чем не сравнимого лексикона. Шекспироведы уже несколько веков пережевывают глупости, что он был "сын природы", а знания, мол, получил самообразованием... Какое самообразование, если в Англии первая библиотека появилась только в 1602 году! Французский язык, на котором написана часть одной из пьес, и юриспруденцию он, что, из воздуха выучил?
— Неужели на родине Великого Барда так доверяют традиционным представлениям?
— В англоязычных странах — культ Шекспира. Эти представления являются ни чем иным, как верой.
— Имя Роджера Мэннерса, графа Рэтленда, которому вы отводите главную роль в игре под названием "Уильям Шекспир", фигурирует довольно давно.
— О Рэтленде ничего толком не знали, кроме того, что в его доме вскоре после его смерти Шекспир, то есть Шакспер, получал деньги — единственный случай такого рода. От него сохранилась даже расписка. Потом стали открываться и другие интригующие факты: о его связях с кембриджскими и лондонскими поэтами, писателями. В кембриджской среде знали, что у Рэтленда был такой человек на посылках, по имени Шакспер. Выполнял мелкие поручения, мог и в театр пьесу притащить.
— А как же актеры? Неужели они верили, что неграмотный или малограмотный товарищ и есть автор тех пьес, в которых они играли?
— Помните, как в "Гамлете" принц просит странствующих актеров сыграть "Убийство Гонзаго". Что, разве кто-нибудь интересуется, чья это пьеса? Разговоров тогда даже таких не было. Имя автора никого не волновало, этому не придавали значения. Актеры в лучшем случае имели список роли.
— А как вы сами пришли к этой проблеме? Насколько мне известно, искусствоведческого образования у вас нет.
— Я в детстве был, что называется, книжный мальчик. Мать работала на Кузнецком мосту и приносила мне из букинистических книги. В 12-13 лет Шекспира уже всего прочитал. Начитавшись, начал что-то пописывать. Мне даже дали место в литературно-творческой студии московского дворца пионеров на Кировской. Занятия у нас вел писатель Рувим Фраерман, тогда очень известный. Потом началась война. Военный завод, военное училище, затем на фронте был командиром зенитной батареи. После войны хотел демобилизоваться, но не получилось. Уволиться смог только после смерти Сталина, когда стали сокращать армию. Организаторские навыки я кое-какие в армии приобрел, поэтому пошел на хозяйственную работу. Дослужился до начальника главка. Я наладил дело, не воровал, взяток не брал. Утром приходил, проверял, если все нормально — ехал в Ленинку...
— И читали шекспироведческие труды?
— До 60-х годов меня больше интересовал Гете, я еще в школе изучал немецкий язык. А в 60-х я стал серьезнее заниматься Шекспиром. Перечитал еще раз все его произведения, прочитал едва ли не все, что о нем было написано по-русски. И чем дальше, тем труднее было представить себе Шакспера пишущим "Гамлета" или "Лира". Прочитал все о шекспировском вопросе. Всерьез меня эта тема забрала. Тогда пришлось заниматься английским. Говорю я по-английски и сейчас плохо, а вот читаю свободно, в том числе и по-староанглийски. Я изучил вопрос досконально и понял, что все аргументы и контраргументы давно повторяются. Нужны поиски новых конкретных фактов и переосмысление давно известных. Благодатным объектом такого исследования стал для меня поэтический сборник Роберта Честера "Жертва любви", где впервые появилось самое загадочное произведение Шекспира, поэма "Голубь и Феникс", которую в России всегда ошибочно переводили как "Феникс и Голубка". В поэме оплакивается некая умершая одновременно супружеская чета, тайно служившая покровителю поэзии Аполлону и музам. Причем отношения между супругами были платонические. В мире всего три экземпляра сборников (в Вашингтоне, Лондоне и Калифорнии), на двух стоят разные даты, на третьем — даты нет. Этот сборник дал очень надежный ключ ко всей тайне. На основании ряда фактов я датировал книгу 1612 годом и идентифицировал ее платонических героев с графом Рэтлендом и его супругой Елизаветой, поэтессой и дочерью великого поэта Филиппа Сидни
— Вы были в шекспироведении человеком со стороны? Вас легко приняли в этот круг?
— Я написал статью и принес ее известнейшему шекспироведу Александру Абрамовичу Аниксту. Он прочитал с интересом. Позже предложил мне редактировать вместе с ним сборник "Шекспировские чтения". Теперь, после его смерти, я сам редактирую сборник. Он же предложил мне быть ученым секретарем Шекспировской комиссии, куда входят и театроведы, и переводчики, и филологи. Но о "шекспировском вопросе" с ним лучше было не заводить разговоров. Он злился, багровел, а жена из-за спины делала мне умоляющие знаки. В этом смысле он придерживался традиционных взглядов. Хотя, конечно, был выдающимся ученым и незаурядным человеком.
— А относительно Честеровского сборника как ключа к тайне у вас было чисто интуитивное ощущение?
— Конечно, нет. Я очень внимательно изучал все вокруг 1612 года, когда умер Рэтленд и якобы иссяк талант Шекспира. Исходил я первоначально из того, что смерть такого великого писателя не могла пройти незамеченной. Шутка ли: ни одна душа в Англии не откликнулась, когда умер Шакспер. А ведь даже малозначительные поэты удостаивались почестей и некрологов. В том же 1616 году умер Бомонт, не последний писатель, хотя и несравнимый с Шекспиром. Какие были проводы, какие элегии! А о Шакспере никто и не вспоминал. Сличив при содействии своих добровольных помощников водяные знаки на экземплярах сборника Честера, хранящихся в Лондоне и Вашингтоне, я убедился, что эта книга вышла в 1612 году. То есть смерть подлинного Великого Барда не прошла незамеченной современниками.
— Все-таки, Рэтленды сочиняли вдвоем, или он был единоличным Шекспиром?
— Рэтленд был не единственным, но главным участником этой игры. В творческом заговоре с ним были и жена, и ее тетка, замечательная Мери Сидни, графиня Пембрук. Рэтленды были удивительной, загадочной парой. Не только сама жизнь и литературные занятия супругов были скрыты от большинства сторонних глаз, но и смерть их может послужить сюжетом для захватывающего детективного романа. Рэтленда через месяц после смерти в Кембридже похоронили в его родовом имении, но так, что в гробу его никто не видел, вопреки всем обычаям. А сама похоронная церемония прошла в отсутствии покойника, через два дня. Жены при этом не было. Через несколько дней она покончила с собой, приняв яд, и была похоронена в могилу своего отца (но об этом узнали только в нашем веке!). Очевидно, как и Голубь и Феникс, они поклялись друг другу, что должны уйти из земной жизни вместе. Есть веские основания подозревать, что и сам Рэтленд лежит там же, рядом с ней, в могиле Филиппа Сидни. Недавно один из читателей моей книги предположил, что вместо Рэтленда в родовой усыпальнице лежат "шекспировские рукописи".
— Это было бы вполне в его духе. Проверить бы.
— Никто не позволит. Да и обычно такие проверки кончаются ничем и дискредитируют гипотезы и взгляды тех, кто к ним прибегает.
— Вашу гипотезу трудно скомпрометировать. Как читатель, подтверждаю, что в книге приведены обезоруживающие доказательства.
— Да, для простых совпадений фактов слишком много. Среди них и то, что в Падуанском университете вместе с Рэтлендом учились студенты Розенкранц и Гильденстерн, и тот факт, что Шакспер получил деньги и навсегда убрался из Лондона, и то, что мотивы последних трагических сонетов совпадают с обстоятельствами трагической болезни Рэтленда, и то, что все, кто славил и приветствовал Шекспира еще при его жизни, были, как я установил, однокашниками Рэтленда по Кембрижду. Все до одного! Это могли и до меня установить, ничего сложного в том нет, списки сохранились,— но никто этого не сделал. Есть и другие доказательства, но лучше прочитать их непосредственно в книге.
— Можно надеяться, что с выходом вашей книги на английском языке ученые обратят внимание на эти факты.
— Если в качестве экспертов в издательствах, а потом — рецензентов, будут выступать непоколебимые стратфордианцы, шансы могут оказаться небольшими. Кстати, в Америке через несколько недель выйдет в свет сборник статей советских и российских шекспироведов. Там будет и моя статья о Честеровском сборнике. Правда, без выхода на "шекспировский вопрос": книга начала готовиться несколько лет назад...
— У вас есть какая-то версия, почему эти люди гениального дарования, Рэтленд и его супруга, не захотели оставить в истории свои собственные имена? Почему они пошли на такое самоотречение? Неужели только из любви к игре?
— Они считали, что перед лицом мироздания и времени человеческое имя — ничто. А то, что мы создаем, действительно значимо. И только оно, созданное, может состязаться с вечностью, в которой пребывает наш Творец.
— Шекспироведы-стратфордианцы любят говорить о том, что Шекспир был "человеком театра", что его пьесы написаны с таким знанием сцены, каким мог обладать только актер.
— Рэтленд и его товарищи очень хорошо знали театр. В переписке есть свидетельство, что они, то есть он и его интимный друг граф Саутгемптон, "не вылезают из театра".
— Что вы имеете в виду под "интимными друзьями"?
— Двенадцать лет платонического брака, конечно, наводят на разные размышления. Некоторые считают, что Рэтленд, как сейчас принято говорить, был представителем "сексуального меньшинства". Гомоэротические мотивы в творчестве Шекспира несомненны, особенно в сонетах. Это давно известно. Однополая любовь была изысканным тайным пороком в то время. Считается, что и Бэкон и сам король Иаков были не чужды таким забавам. Но доказательств никаких, естественно, нет и быть не может. Есть еще версия, что Рэтленд что-то нехорошее подцепил в странствиях по Италии. Некоторые современники думали, что он получил ранение и к супружеской жизни после того был негоден. Другие думают, что дал некую клятву воздержания. Такой вот выбор. Конечно, доказать любую из версий вряд ли удастся.
— Есть такая точка зрения. Мол, зачем это вообще обсуждать? Написаны великие творения, которые пребудут в веках. Какая разница, как звали того, кто их написал?
— Разница очень простая. Смешно даже об этом говорить. Чем больше мы знаем об авторе, тем лучше мы понимаем его произведения. Представьте себе, что мы ничего не ведаем о личности Пушкина. Как читать "Евгения Онегина"? Связь между биографией и творчеством может быть непрямой. Но она всегда есть. И, кроме того, так уж устроен человеческий ум. Это проблема научная, и она может быть решена только научным путем, на основе конкретных фактов. Это, если угодно, та страсть к познанию, которая заложена в нас свыше.
— Последнее время ловлю себя на том (коллеги признаются в том же), что рецензируя, допустим, постановки пьес Шекспира, после слова "шекспировский" обязательно раскрываю скобки и объясняю, что никакого Шекспира не было, а на самом деле это написал тот-то и то... Как теперь относиться к самому слову Шекспир? Все время закавычивать?
— Зачем? Шекспир остается Шекспиром. Просто мы о нем узнали больше. И это его ничуть не умалило. Неужели ставить и понимать "Гамлета" легче, думая, что все это написал неграмотный ростовщик, который не думал "быть или не быть", а знал только "брать, брать, брать"? Ничего не теряется, ничего не разрушается. Истина никого не обедняет, как бы неприятна кому-то она ни была. Никто ведь не собирается ломать никаких памятников. Они становятся памятниками великой игре человеческого гения. Огромный театр времени, построенный на игре ума и знании человеческой психологии, запущен на века. Мне важно было показать историю феномена Уильяма Шекспира как великой пьесы жизни. Которая, может быть, повторяет и подражает несравненно более великой пьесе бытия.
— А не страшно раскрывать тайну, которой почти 400 лет? У вас не было мистического испуга, когда вы подобрались к разрешению самой большой загадки в истории мировой литературы?
— Нет. Нам же с вами не страшно. А между тем мы живем в мире, который создан неизвестно кем и для чего. Живем очень недолго, непредсказуемо, да к тому же на тоненькой твердой корочке расплавленного шара. Крутимся вокруг другого раскаленного шара. Но смысла в феномене бытия не может не быть. Как и в феномене Уильяма Шекспира, великой игре, в которой мы все являемся не только зрителями, но и действующими лицами.