Двести лет со дня рождения Генриха Гейне
Генрих Гейне родился на два года раньше Пушкина и умер на двадцать лет позже. Два этих десятилетия позволили Гейне стать современником двух эпох. Он учился у Гегеля и Августа Шлегеля, а потом был другом Карла Маркса. Фридрих Энгельс перевел его "Силезских ткачей" с их мрачным утверждением "Германия, саван тебе мы ткем" на английский язык, и пролетариат обеих стран распространял стихотворение в листовках.
Как начинающий поэт Гейне посылал вирши великому Гете, а его "Последние песни" появились во Франции одновременно с первыми стихами Бодлера. В их строчках уже сквозили интонации нового века: "Фрагментарность вселенной мне что-то не нравится".
Творчество Гейне поначалу обещало быть романтическим. После окончания школы он приехал в Гамбург к своему дяде Соломону Гейне — одному из самых богатых местных банкиров. Там он обучался торговому делу и влюбился в свою кузину Амалию. Таланта к коммерции у Генриха не обнаружилось, зато неуступчивость и равнодушие кузины высекли первую искру поэтического дара. Десять последующих лет, презираемый своими здравомыслящими родственниками, Гейне превращал неразделенную любовь в шедевры мировой лирики. Чем холоднее и неприступнее была Амалия, успевшая выйти замуж за состоятельного помещика, тем совершеннее выражал любовную тоску и отчаяние странствующий из одного университета в другой будущий юрист. Итогом стала вышедшая в 1827 году "Книга песен" с ее вершинным циклом "Опять на родине", куда вошла и "Лорелея", мгновенно превратившаяся в народную немецкую песню.
В тридцатых годах, велев себе перестать "крутить любовную шарманку", Гейне целиком отдался другой страсти. Впрочем, тоже неразделенной: "О, Германия, моя недосягаемая возлюбленная!" Неутоленное чувство, по-русски выраженное каменной строкой Некрасова — "Как женщину он родину любил" — изливалось в развернутые поэтические полотна и политическую прозу.
Немцы, отдавая должное своему лирическому гению, к его политическим эскападам и прославлению социальной революции относились со столь сильным напряжением, что Гейне был вынужден эмигрировать во Францию и за четверть века лишь дважды смог побывать на родине. К тому же немцев оскорбляло его еврейское происхождение. Во всяком случае, оно казалось объяснением язвительных нападок на великую Германию.
К тому же их начало раздражать новое отношение Гейне к романтическим чувствам. Скептический и насмешливый взгляд на женщин и открытое воспевание "свободной любви" ("Женское тело — те же стихи!") настолько задели национальную добродетель, что Гейне был объявлен аморалистом, а публикация поэтического цикла "Разные" с десятком женских имен в посвящениях была в Германии запрещена.
Гейне в это время сменил не только направление творчества, но и образ жизни. Его спутницей во Франции стала юная парижская продавщица Матильда, ни слова не знавшая по-немецки и вызывавшая у него комическое отчаяние своей страстью к нарядам. Но и французы, революционностью которых Гейне неизменно восхищался, долго не могли простить ему замечания — "легкость этого народа меня утомляет". Полюбили Гейне только в России.
Русской литературе как нельзя кстати пришлась фраза о трещине мира, прошедшей через сердце поэта. Фраза эта, видимо, отвечавшая русскому разночинскому художественному самосознанию, надолго определила отношения поэтов с собственным творчеством. Кстати пришлись и едкая ирония Гейне, и горьковатый привкус злости в его отношениях с родиной.
По русским переводам, впрочем, о Гейне судить трудно. Они слишком качаются на баюкающих ритмах отечественной силлаботоники. В финальных строчках "Лорелеи": "Я знаю, волна, свирепея, Навеки сомкнется над ним. И это все Лорелея Сделала пеньем своим",— многовато меланхолии и вовсе не чувствуется того мерного, почти античного гула рока, который встает за рубленными немецкими словами. Сколько поэтических голов билось потом над переводом знаменитого и распетого на разные лады "Ich grolle nicht", но, кажется, только Иннокентию Анненскому удалось поймать сосущую боль от укусов "жадного змея" страдания, "все припадавшего" к измученному сердцу.
В начале ХХ века Анненский написал эссе с характерным названием — "Гейне и мы". Весь девятнадцатый век струя стихийного русского романтизма — от Лермонтова до Блока — осмысляла себя по отношению к Гейне. От его лирики легко перекидываются мостки к сарказму Саши Черного и резкой выразительности будничного слова у акмеистов.
ОЛЬГА Ъ-ХРУСТАЛЕВА