Знакомясь с содержанием мутного безудержного потока пасквилей и ругани, невозможно отделаться от навязчивой мысли, что явление это абсолютно не русское. В России происходящее, но не русское.
Примеряя колумнистское платье Екатерины Деготь, мудрено не начать с московской истории. То есть не истории даже, а так — анекдота. Не из тех, которые смешные, а — из жизни.
Итак, Москва, сентябрьский денек. В офисе небольшой, но процветающей консалтинговой фирмы появляется приличнейшего вида господин — такой, знаете ли, джентльмен средних лет, средней же комплекции. Словом — прямой и очевидный потомок Павла Ивановича Чичикова. Он обращается к главе офиса с предложением, солиднейшим и выгодным во всех отношениях. Не желает ли, спрашивает он, уважаемая фирма получить от московской мэрии диплом, за подписью Самого, свидетельствующий, что труды фирмы на благо столицы замечены и признаны, вследствие чего, а также в ознаменование сами знаете чего фирма награждается почетным дипломом. Предложение главе консалтингового предприятия показалось любопытным. Тут прозвучала и цена: один миллион рублей. "Не рискнуть ли?" И рискнули! И — славно получилось. Через пару дней джентльмен-визитер доставил на диво исполненный диплом, в рамочке и под стеклом. Полиграфия оказалась настолько хороша, что сотрудникам фирмы подделку распознать не удалось. Получив миллион, распространитель дипломов покинул пределы компании и уж больше не появлялся, оставив сотрудников офиса в неведении скорее приятном: а что как и в самом деле диплом подлинный и подпись тоже?
История правдивейшая, клянусь, и готов указать имена и адреса. Стиль же, в котором исполнила ее жизнь, напоминает, пожалуй, раннего Булгакова — времен гудковских фельетонов и "Дьяволиады". Понятно — нынче все в Москве богато, сытно, жирно, но все-таки именно Булгаков-то никак не может выйти из моды. Нет, не напрасно рассуждают мистики о колдовстве этого автора: тексты его, кажется, способны вызывать реинкарнации описанных в них персонажей.
Любопытно, конечно, когда современный Коровьев впаривает по дешевке мэровы грамоты. Но любопытней, когда критик Латунский вдруг становится булгаковедом. В том, что такого рода чудеса еще случаются, убеждает увесистый том дневников и писем Булгакова, изданный недавно "Совписом" (бывш. "Советский", ныне "Современный писатель"). На первый взгляд, все чин по чину — имеются дневники и письма. Но имеются и комментарии. Зарываясь глазом в этот петит, поначалу не заметишь подвоха. Но: "Знакомясь с содержанием мутного безудержного потока пасквилей и ругани, невозможно отделаться от навязчивой мысли, что явление это абсолютно не русское. В России происходящее, но не русское. Можно себе представить строй мыслей Булгакова, ставшего объектом глумливейшей травли. В какой-то миг его вдруг осенило, что находится он не в Москве, а в Ершалаиме! А дальше творила уже фантазия писателя".
Способность патриотически настроенного комментатора проникать в мысли писателя достойна изумления. Однако отчего-то кажется, что, может быть, и не стоило обращать острие своих интуиций в сторону Булгакова. Есть авторы еще не столь именитые, но чья логика и та самая "творящая фантазия" куда более загадочны. Я говорю о тех, чьи книги продаются у метро и стоят чуть дороже газет, чуть дешевле журналов. Надо признать, произведения эти обладают завораживающей силой и бескорыстному читателю с этнографическими наклонностями доставят немалое удовольствие. Как странны герои, как причудливо ведут себя! "Лаки изменил тактику. Уперев руки в бока, он наклонился вперед и высокомерно повернул голову". Представить себе эту позитуру не легче, чем разгадать загадку новейшего булгаковедения: что же это такое — в России, но не русское? В Москве — но не московское? На вокзале — но не вокзальное? Подписанное Лужковым — но не лужковское? Но жить здесь и значит — научиться загадки либо отгадывать, либо игнорировать.
Впрочем, метролитература — она не об этом. "'Тебе и не понять,— ответила она кокетливо.— Ты — мужчина'. Чейз погладил ее по шее: 'Я теряю голову'. 'Знаю',— сказала она. Чейз бросил полотенце и на руках отнес ее в спальню. Спустя полчаса Таня, закрыв глаза, тихо лежала на спине, а Чейз рассеянно ласкал ее груди, на которых розовели следы их недавнего любовного экстаза". Хорошо то, что нес "на руках", да и между делом брошенные "полчаса" кажутся знаковыми.
Но даже и без почвеннических проникновений в подсознание творца можно обнаружить кое-какую информацию о том, откуда проистекает это безудержное "творчество фантазии". Легче ознакомиться с импортной версией: вот, к примеру, покетбук "Секреты мужчины, которые должна знать каждая женщина". Тоже, знаете ли, хит. Тоже — из лучшего на истекшей неделе. Интонационное богатство книги едва ли оставит кого-то равнодушным: "Замечали ли вы, что во время отпуска ваш спутник становится более внимательным, нежным и сексуальным?", "Как Гарри использовал секс для снятия своего раздражения, связанного с работой", "Особое раздражение вызывают женщины, которые красят губы после обеда прямо за столом на глазах у мужчины!"
Но — не обязательно они. Есть известное замечание Борхеса насчет того, что, не будучи знакомым с малайской или венгерской литературой, он, тем не менее, уверен, что обнаружил бы в них достаточно "питательных веществ". Можно утверждать, что ежедневную норму мы выкушиваем так или иначе. Независимо от того, читаем ли мы "Любовь Лаки" или Daily Telegraph. Являемся ли пассажирами "мерседеса" или Филевской линии. Впериваем ли утренний взор в то, что Джуди говорит своему мужу Бобу. В то, что некий Иванов думает о гражданской войне. Или же в завораживающий рассказ о том, что именно авторитет мухосранской группировки Гаврила-Сердюк сообщил браткам непосредственно по выходе из СИЗО.
Окружающую нас среду формирует сразу все — от дипломов к юбилею до книжек о бесподобном Лаки. И среда, назовите ее хоть московской городской, хоть русской ментальной, действует сильней, чем любой из ее компонентов в отдельности. В этой нашей среде какие-то неловкие движения отдельных персонажей обретают качество, которым, вообще говоря, вовсе не обладают,— органичность. Так, в самом местоположении новейшего достоевского изваяния есть противоестественность такой степени, которая превращает памятник писателю в памятник нашим временам.
Оно хоть и дико, а справедливо. Впрочем, стремление избавиться от ответственности за непосредственное суждение о сегодняшних событиях и подвигах характерно для всякого мегаполиса, а уж для сегодняшней горделиво расправляющей плечи Москвы — в особенности. В конце концов, семинар по творчеству Владимира Сорокина (куда убыла, в частности, Екатерина Деготь) проходит в Германии. Москва семинаров по Сорокину не проводит — автор слишком остр и, кажется, даже неприличен. С Булгаковым спокойней — все состоялось и устоялось. Поскольку дело было давно, все, о чем писал он, касается Москвы как бы косвенно. Иные знаки актуальности — наподобие вышесказанного афериста — легко игнорировать.
Что ж, прямое высказывание всегда неудобоваримо. И вместо, например, слишком значащего и вполне отчаянного "Памятника существующему состоянию" Вадима Сидура означенными памятниками послужит новая русская интерпретация хрестоматийных фигур. Булгаков кажется более удобным, чем Сорокин, потому, что с его стороны не воспоследует никаких неожиданностей.
Но если бы этот город способен был быть искренним, он поставил бы памятник Лаки. В конце концов, именно он — а никакой не Ставрогин, никакой не Берлиоз — "лежал, склонив голову ей на грудь, продолжая целовать соски и нежно касаясь ладонью влажных завитков волос между ее бедер".
МИХАИЛ Ъ-НОВИКОВ