ИВАН ДЫХОВИЧНЫЙ — известный кинорежиссер, родился и вырос в Москве. Он мало что помнит о сороковых годах, поскольку родился в 47-м. Но по словам его отца — Владимира Дыховичного, драматурга и автора очень популярных в сороковые годы песен "Ты одессит, Мишка", "Присядем, друзья, перед дальней дорогой",— жизнь семьи в этот период была достаточно непростой.
Отец был пижон. Все вокруг носили серые или коричневые костюмы, а он щеголял, скажем, в бежевом. Все объяснялось просто. В 1939 году отец очередной раз был направлен в армию. После так называемого взятия Львова командир выдал каждому офицеру деньги — неразрезанные листы бумаги. Пришлось срочно искать ножницы. Тут нужно сказать, что Львов в то время был настоящий западный, в смысле — польский, город. Это сказывалось и на ассортименте магазинов промышленных товаров.
Представляете себе лица продавщиц, на глазах у которых советские офицеры разрезали денежные простыни... В этот же день цены в магазинах города были резко взвинчены. Отец на эти разрезанные деньги накупил элегантные костюмы, в которых, собственно, и щеголял потом.
Хотя, в общем, элегантных вещей в то время было мало. Например, у моей мамы — Александры Синани, балерины театра имени Станиславского — было только одно, но элегантное платье, с широкой юбкой из тафты и черным узким верхом. Тогда ее больше волновала другая проблема: где найти пару новых балетных тапочек. Ее семья не бедствовала, но жили они очень трудно.
Отец участвовал в чудовищной финской войне. В 1941 году он офицером ушел на Отечественную войну, воевал на Северном фронте.
Естественно, после войны отец вернулся к своему довоенному делу — писал пьесы, сочинял стихи, выступал на эстраде.
Да, за песни, ставшие популярными во время войны, и за другие заслуги отцу всероссийский староста Калинин подарил трофейный автомобиль BMW — кабриолет вишневого цвета. Это дарение было оформлено вполне официально — указом Верховного Совета СССР. Особой радости по этому поводу в семье почему-то не наблюдалось. Отнеслись к подарку спокойно. К тому же кабриолет этот много ломался. Но никакие запчасти к нему в "подарочном наборе" не предусматривались.
В 47-49 годах, когда началась борьба с космополитизмом и у нашей семьи начались финансовые проблемы — отец не получал гонораров, ему запрещали выступать,— трофейный кабриолет пришлось продать. Не помню, что это были за деньги. Но купил его у нас какой-то богатый грузин.
В 1946 году родители поженились. Это был второй брак отца. До этого он был женат на известной танцовщице. В общем, поселились они в квартире, принадлежавшей родителям отца. Его семья жила в Большом Харитоньевском переулке (в подвале этого дома сейчас находится театр Табакова) с 1921 года, когда Ленин разрешил московской профессуре построить кооператив. Дед-профессор, преподававший до революции в Московском университете на геологическом факультете, купил четырехкомнатную квартиру в этом кооперативном доме. Мои родители заняли одну из комнат.
Мебель в нашем доме была старинная, красного дерева и из карельской березы — в стиле ампир и жакоб. Часть обстановки была подарена моей бабушке бежавшей из советской России балериной Кшесинской, которая была ее близкой подругой. Шторы — дореволюционные, цвета спелой вишни. На стенах зеленые обои. Эффектное сочетание.
Сегодня что-то из той обстановки, конечно, сохранилось, но в основном все вывезли другие родственники. Я-то вещизмом не страдаю...
В доме всегда было чисто. Пищали двери. Скрипели полы. Была большая библиотека, состоявшая из книг, собранных еще до революции, и картины Лансере, Рериха, Судейкина, Сапунова. Бюстов и портретов вождей в доме не держали.
В 1947 году маму выгнали из театра. До этого ее вызвал к себе директор, сотрудничавший с органами. И предложил ей также посотрудничать с ними. Под угрозой немедленного увольнения мама должна была преподавать танцы дочке американского посла. И, соответственно, сообщать органам кое-какую интересующую их информацию.
Мама, естественно, наотрез отказалась, мотивируя свой отказ беременностью и тем, что "морально к такому шагу не готова". И вообще, не достойна заниматься такими вещами. После этого разговора на нее пытались воздействовать иначе. Мама рассказывала: иногда, когда она выходила по своим делам на улицу, чувствовала, что за ней следят. Бывало, что рядом с ней останавливался автомобиль, и ей настойчиво рекомендовали присесть и поговорить... На нее, естественно, эти уговоры не действовали, хотя все это было более чем неприятно. В общем, ее уволили. Но в этом же самом году родился я. Поэтому маме было чем заняться.
Меня держали в строгости. Никаких книг на ночь мне не читали и спать не укладывали. Хотя я в детстве знал наизусть Хармса, Пушкина. Помню, что на меня колоссальное впечатление произвела одна книга — старинное издание русских народных сказок с иллюстрациями Билибина.
Отец не хотел, чтобы я рос барчуком, этаким писательским сынком. Он не играл со мной в сюсюканье. Он разговаривал со мной, когда это было ему интересно.
Родители зарабатывали на жизнь, тратили и жили. Помогали старикам.
Отец дружил с Катаевым, Ласкиным, Симоновым, Пастернаком и Карпатовым. Они часто бывали в нашем доме. Засиживались допоздна. Мне иногда разрешалось сидеть за столом и слушать разговоры взрослых. Они очень любили друг друга разыгрывать, большим любителем розыгрышей был Богословский. Иногда устраивали читки своих новых пьес и стихов. На картежные игры в моей семье мамой был наложен негласный запрет. Потому как ее отец был азартным человеком и страшным картежником, хотя, вроде бы, никогда крупных сумм не проигрывал.
Когда у родителей были деньги, они любили посидеть в "Национале", "Метрополе", в ЦДРИ, в самом модном ресторане ВТО. Там в это время работал шефом некий господин, которого все называли Борода. Он, кстати, послужил прототипом Арчибальда Арчибальдовича для Булгакова и очень любил моих родителей. Мама очень хорошо готовила. Но кулинарные способности ее отца вызывали зависть даже у Бороды, который регулярно переписывал у моего деда старинные рецепты.
Записала НАТАЛЬЯ Ъ-ГРИДНЕВА