Вчера состоялось расширенное заседание президиума Российской академии художеств, на котором обсуждался проект памятника Федору Достоевскому скульптора Александра Рукавишникова. Все участники обсуждения во главе с президентом академии Зурабом Церетели оказались едины во мнении: монумент великому русскому писателю непременно должен быть сооружен в центре Москвы. Наш корреспондент ТАТЬЯНА Ъ-МАРКИНА беседует с автором проекта АЛЕКСАНДРОМ РУКАВИШНИКОВЫМ.
— Нас поставили перед фактом — мы должны участвовать в конкурсе. Хотя уже лет 10-15 я в конкурсах не участвую. Я вообще противник всех конкурсов. Конкурс, как правило, не дает хорошего результата. Тут возникает вопрос: "А судьи кто?" Действительно, если бы собрались Генри Мур, Джакометти и Сезар, допустим, то с таким жюри даже проиграть мне было бы...
— Почетно?
— В наших художественных советах, в которых я сам много лет прозаседал, есть милые, образованные люди. Но все-таки судить друг друга, как бы находясь в одном курятнике, я считаю не совсем правильным.
Система, при которой выделяется группа мастеров и им просто доверяют — чище. Как было прежде? Папа римский говорил: "Дорогой Микеланджело, сделай мне что-нибудь эдакое..." А тот ему делал. В конкурсах он не участвовал.
— Кто вас пригласил участвовать в конкурсе? Вы ведь хотели Достоевского делать и до него.
— На конкурс выдвигают три организации — Российская академия художеств, Российский союз художников и Московский областной союз художников. Решение о количестве участников принимало управление культуры Москвы. Они, видимо, зная реально возможности своих коллег по цеху, выдвигали кого-то. Участников конкурса было трое...
— А "державные люди" имели какое-то воздействие на ситуацию? Например, Лужков? В каких вы с ним отношениях?
— Мы здороваемся при встрече. Если я назову его своим приятелем — он удивится, пожалуй. Я думаю, что Лужков повлиял на всю ситуацию, пообещав — в связи со всеми этими скандалами вокруг новых памятников — проводить конкурс. Но я не говорю, в связи со своим отношением к конкурсам, что он прав.
Для создания большой вещи необходимо желание заказчика и наличие денег. Никаких тут хитростей нет. Все остальное, что вокруг этого творится — это никому не нужная ерунда. Это только мешает художнику максимально выложиться и сделать все в срок и качественно. Так всегда было.
— Деньги уже поступили?
— Только аванс — около половины выделенной суммы (проект обойдется городу в 8 млрд 300 тыс.— Ъ). Но если бы мы в свое время только ждали денег и ничего не делали, мы бы вообще ничего не успели. Мы делали независимо от того, есть деньги, нет денег... Появятся — дай Бог. Это не только в отношении памятника Достоевскому: Тарковский, Столыпин, Набоков, Александр Невский — все эти вещи сделаны без заказа, по собственному внутреннему побуждению. А потом, если получается, находим финансирование. Но это не самоцель — поставить памятник. Самоцель — сделать модель...
Мы сделали три макета для трех мест. Одно из них — у храма Христа Спасителя, прямо напротив. Была инициатива одного деятеля культуры, который хотел поставить памятник Достоевскому, но настаивал на сносе памятника Энгельсу.
Мы от этого отказались. Моя позиция: памятники не сносить. Во-первых, это часть культуры страны, во-вторых, я знал скульптора Козловского, который делал Энгельса. Он умер, он ровесник моего отца... Сносить... Удачная это вещь, неудачная — не мне судить. Времена изменились, и надо относиться к памятникам не как к памятникам политическим фигурантам, а как к произведениям искусства.
Второе предполагаемое место было — у Ленинки, и еще одно — в районе Замоскворечья, в типично московском дворике. Памятник был возможен во всех трех местах, вопрос был только в постаменте и размере самого памятника.
У храма, правда, предполагалась другая модель — там он больше учитель, гуру такой немножко. Образ, приближенный к Богу. А здесь, в Замоскворечье, он более доступен людям и одет так, как Достоевский мог быть одет в жизни. Это диктует уже традиция московских памятников — Пушкин, Гоголь.
— Вы хотели бы вписаться в эту традицию?
— Конечно. Это ведь значительная литературная фигура, и самовыражаться на подобных именах в плане формалистического новаторства неправильно. И людей это раздражает сильно. Дескать, Достоевского порезали на куски и разложили... С Гете так сделал немец какой-то. Но немцы это воспринимают, у них традиция эта есть. А у нас ее еще просто не было. Поэтому сразу пугать людей ни к чему...
И вообще: еще весной постановлено "провести широкое общественное обсуждение по проекту памятника скульптора Рукавишникова". Это Юрий Михайлович сказал в своем интервью: памятники, мол, будут обсуждаться.
— Если есть решение, что эту вещь делаете вы, и соберут некоторое количество подписей за то, что не потерпят москвичи, чтобы такой Достоевский стоял — памятника не будет?
— Видимо, да. Да смешно это все. Сделали модель, выиграли конкурс, а теперь будут обсуждать.
Я уж не говорю о других профессиях, связанных с искусством — музыкантах, актерах, писателях, но даже великие (не буду называть фамилий) искусствоведы, которые всю жизнь занимались западным искусством и знают его идеально, не могут отличить хорошую современную скульптуру от плохой.
— Почему это?
— Надо быть все-таки скульптором, чтобы отличить скульптуру хорошую от скульптуры плохой.
— Спорно. Так и композитор скажет о музыковедах: самый лучший искусствовед не в состоянии отличить хорошее произведение от плохого.
— Надо много знать, чтобы говорить о памятнике. Тут есть свои законы, о которых многие даже не подозревают. Как объемы расположены в пространстве — у каждого скульптора своя манера. Это неважно, какие усы приклеены и уши какие — важно, какие сечения... У каждого скульптора должны быть свои сечения, если их нет — значит, ты уже не скульптор, а ремесленник. Они должны быть изобретены, как тема в музыке, как у Генри Мура, свои сечения.
Искусство мое — такое или иное, хорошее или плохое, не только скульптура, но и графика, и попытки делать что-то красками — пронизано "винегретом" из разных философий плюс язычество какое-то, как бы майонез в этом винегрете. И получился такой вот человек, с достаточно стройным и, может быть, с достаточно дурацким и примитивным, с точки зрения других "философов", отношением к жизни, философии и религии. Но этот весь набор так сложился и сформировался, что он дает мне импульс в искусстве — как себя вести, как реагировать на что-то, как относиться к сложностям и жизненным преградам. Конкурсам, например.