Летняя киноафиша пополнилась двумя новыми названиями
Из конкурсной программы ХХ Московского фестиваля в фонды ОРТ перекочевали немецкие "Достучаться до небес", а на видеоприлавках появилась лицензионная английская "Братва". Несмотря на жанровые различия и поправки на региональный колорит, оба фильма свидетельствуют о том, что "тарантиномания", уже собравшая обильный урожай в Америке, успешно приживается и в Европе.
Очевидцы утверждают, что визит самого Тарантино в Лондон больше всего напоминал ранние концерты "битлов" — перекрытые улицы, конная полиция, перевернутые автомобили и виновник торжества, пробирающийся на сцену через служебный ход.
Справедливости ради заметим, что создателя "Криминального чтива" в Старом Свете признали и наградили раньше, чем в Новом. Дома его поначалу пытались посадить на короткий поводок "культового" автора, а когда стало ясно, что он вот-вот сорвется, поощрили сценарным "Оскаром", который в руках обладателя каннской Золотой ветви выглядел скорее утешительным призом.
Тем не менее определенная логика в этом присутствовала. На первом и самом понятном уровне Тарантино подкупал ловким сюжетом и навороченным диалогом, чем в американском кино никого особенно не удивишь. То, что его "Бешеные псы" и особенно "Чтиво" преобразовали так называемую формулу, то есть пропорции и соподчиненность мифологических величин внутри жанрового канона, было виднее из Европы с ее повышенным чутьем на всякие художественные реформы.
Третья и самая трудноуловимая черта "эффекта Тарантино" в полном объеме проявилась, лишь когда за дело взялись его многочисленные эпигоны.
Условно говоря, эта черта заключается в новой амплитуде эксцентрики. То есть смещения от привычного центра. На уровне морали — конфликт плохого с худшим. На уровне повествования — нелинейное движение времени, когда события и герои движутся, будто повинуясь правилам ускоренной видеоперемотки. На уровне характера — свирепая клоунада, в которой раскавычивается фраза "гангстер — тоже человек" и бандюганы на поверку оказываются обаятельными неврастениками. И наконец, на уровне авторского взгляда — многослойная ирония, сводящаяся в конце концов к тому, что прав не тот, кто прав, а тот, кто выжил.
Последнее лучше всего видно в английской "Братве" — именно так наши видеопрокатчики перевели оригинальное название "Hard Men".
"Крутые мужики" было бы точнее, но на уровне новейшего российского словаря, отразившего криминалитет как неотъемлемую часть повседневности, жаргонная "братва", конечно, лучше. И если мы давно и по необходимости иронично принимаем реальность как бесконечную бандитскую "разборку", то режиссер фильма, франко-английский дебютант Дж. К. Амалу в лучших традициях Тарантино показал уголовный андерграунд как комедию бытовых положений, где перебрасываются не кремовыми тортами, а пулями и вместо разбитых носов фигурируют простреленные головы.
"Войти просто, выйти невозможно",— предупреждает надпись на обложке видеокассеты. Блатная максима, однако, проиллюстрирована в фильме вполне цивильно. Киллер узнает о рождении сына и решает выйти из дела. Пахан приказывает двум его компаньонам убить отступника и в качестве доказательства принести отрезанную руку. Всю ночь бывшие подельники справляют мальчишник, напиваются и идут по девочкам, оставляя после себя пару-тройку случайных трупов. Наутро они выясняют отношения. В результате друзья-палачи гибнут, а будущий отец, зажимая кровоточащую культю, успевает грохнуть шефа и смыться с весьма кстати подвернувшимся общаком.
В традиционной комедии зрители смеялись, когда герой поскальзывался на банановой кожуре и растягивался на тротуаре. Если при этом он сбивал с ног какого-нибудь прохожего, зал хохотал еще пуще. После Тарантино зрители смеются, когда герой, споткнувшись, выстреливает по окружающим обойму. Лучше две. В "Братве" так и происходит, однако от слишком похожей копии картину спасает выраженное, хотя и несколько школярское, чувство черного юмора.
Именно этого чувства не хватило режиссеру немецкого фильма "Достучаться до небес" Томасу Яну. Завязка у него лихая — в больничной палате встречаются два пациента. Один с прогрессирующей опухолью мозга, другой — с костным раком. Выяснив, что тихоня Руди никогда в жизни не видел моря, Мартин (за эту роль соавтор сценария и сопродюсер Тиль Швайгер получил приз ХХ Московского фестиваля) решает напоследок устроить приятелю прогулку. По иронии судьбы угнанный ими автомобиль принадлежит курьерам мафии. За приятелями начинается охота, но все кончается благополучно, за исключением того, что, добравшись до моря, Мартин умирает...
По существу драматургический ход в обоих фильмах похож. Забавные и опасные приключения случаются с героями, обреченными на смерть. Разница только в том, что английский "пацан" приговорен бандитским судом, а немецкие беглецы — медицинским диагнозом (над тарантиновским Винсентом Вегой мы тоже потешались уже после того, как он схлопотал пулю, зачитавшись в уборной). Понятно, что смеховые акценты в столкновении "мертвого сейчас" и "мертвого потом" сильно расширяются. Если герой все равно погибнет, какая разница, сколько народу он прихватит с собой. Но в том-то и дело, что смерть в Европе и смерть в Америке суть разные смерти. И униформа тарантиновских "псов": солнцезащитные очки, узкие галстуки и черные костюмы в любую погоду — скорее условный код, нежели экзистенциальная индульгенция.
Дело, конечно, не в формальном сходстве (за футляром от контрабаса гонялись не только у Роберта Родригеса, но и у Чехова). Но призрак Тарантино тоже бродит по Европе не вдруг. В Англии его приход подготовлен традицией национального абсурда. В Германии, как уже справедливо заметила на страницах "Коммерсанта-Daily" Виктория Белопольская, новая эксцентрика избавляет от наследия "мистического реализма" кинематографа 70-80-х.
Расцветший черным цветком "новый русский юмор" тоже во многом "подтарантинен" — рассказывая анекдоты про "бантиков", мы подспудно знаем, что "бантиков" периодически убивают.
И все-таки фокус Тарантино куда изощреннее, чем простая ревизия жанра, пересмотр "формулы" или изобретение новых героев. Культура в нем перегнала реальность, а потом вернулась обратно. Войти в нее просто. А выйти, как выясняется, почти невозможно.
СЕРГЕЙ Ъ-ДОБРОТВОРСКИЙ